Иезуит. Сикст V
(Исторические романы) - Мезаботт Эрнст - Страница 53

— Слушаю.

— Выйдете в этом платье в потайную дверь монастыря и отправитесь во дворец герцогини Анны Борджиа, находящийся близ Колизея.

Карло поклонился с выражением полного повиновения.

Имя Борджиа ничего ему не говорило. Благодаря предосторожностям умного Рамиро Маркуэца наш юноша совершенно не знал, кто являлся действующим лицом в его трагическом приключении.

— Лично самой герцогине… понимаете вы меня? Лично ей самой вы отдадите вот это письмо. Позаботьтесь, чтобы герцогиня распечатала его и прочла в вашем присутствии.

— Но если она откажется принять меня?

— Вы скажете слуге, который отопрет вам дверь, чтобы он доложил своей госпоже о приходе посланного от генерала иезуитского ордена.

Послушник поклонился. Даже и ему было ясно, что перед этим именем отворится дверь любого дворца.

— Если герцогиня спросит у меня что-либо, что я должен отвечать ей?

— Герцогиня ни о чем вас не спросит; она из содержания письма узнает все то, о чем бы могла спросить вас.

Карло вновь поклонился, в знак своего пассивного послушания.

— Угодно будет вашему высокопреподобию назначить брата, который должен сопровождать меня?

— Никто не будет сопровождать вас. Орден настолько доверяет вам, что надеется, что вы самостоятельно и добросовестно исполните данное вам поручение.

Как ни привык Фаральдо тщательно скрывать свои чувства, в особенности в присутствии начальства, по позволение, данное послушнику, выйти одному (что никогда не разрешалось даже и посвященным монахам низших разрядов) показалось ему столь новым, столь странным и так не согласным с правилами иезуитов, что он не мог не выказать удивления.

Настоятель заметил это.

— Вы еще не стали членом нашего ордена, Фаральдо, — сказал он ласково, — а потому для вас не обязательны обычаи, которым обыкновенно подчиняются наши братья. С другой стороны, не забывайте, что власть начальников монастыря абсолютна, и что послушание заключается не только в физическом исполнении приказываемого, но еще более в согласии на это сердца и ума.

— Умоляю ваше высокопреподобие, — сказал Карло униженно, — поверьте…

— Молчите, молчите! Несмотря на великую благодать, помогающую всем прибегающим к покровительству достославного отца нашего святейшего Игнатия, и на неослабные труды наших учителей, даже и самым счастливым характерам очень трудно сразу подчиниться дисциплине ордена. Вы один из тех, кому удалось это лучше и скорее других, и я сердечно рад за вас.

— Я обязан всем этим неустанным заботам вашего высокопреподобия, — сказал венецианец, скромно опустив глаза.

— Теперь ступайте, сын мой! Бог да сохранит вас! И не забывайте, что и в платье кавалера, как и в скромной одежде послушника, вы обязаны работать во славу Божию.

— Аминь! — ответил юноша, кланяясь.

Когда Фаральдо вышел из ворот, настоятель, привязавшийся к молодому человеку насколько возможно для последователя Лойолы, сделал движение, как бы желая позвать его.

На его лице мелькнуло выражение сожаления, которое, вероятно, заставило с удивлением взглянуть на него выцветший лик святого Игнатия, ибо неподвижные очи его всегда видели на лице настоятеля выражение ледяного бесстрастия. Невольная стыдливая слеза, как бы свидетельствовавшая, что он сознает свой поступок, увлажнила веки бессердечного монаха. Но он мгновенно полностью овладел собой и упал в свое кресло, прошептав с фанатизмом, делающим католика столь похожим на последователя Магомета: «То написано в книге судеб!..»

И, действительно, это было написано, если не в вечной книге судеб, то по крайней мере в умах, заменявших иезуитам волю Божию, в умах главных начальников.

Когда Карло очутился на улице в своей богатой одежде кавалера, блиставшей бархатом и драгоценными камнями, ему показалось, что большое изменение произошло и в настроении его духа. Платье послушника было не очень легко для его тела, хотя оно шьется из простой шерстяной материи, но давило его, как тяжелые боевые латы.

Его голова склонялась под тяжестью постоянного смирения, не того великого и истинно христианского смирения, повергающего человека к стопам своего Господа Бога и делающего его равным всем людям, но приниженного и подлого смирения братьев, служащего введением к полному уничтожению индивидуализма человеческой личности, что и составляет высшую цель стремления иезуитов. Фаральдо элегантный, роскошно одетый, Фаральдо, на которого заглядывались проходившие молодые девушки, Фаральдо с туго набитым кошельком, сытый и смело идущий по улице, забыл и думать о послушничестве, которое, по словам настоятеля, почти уже завершило его перевоплощение, то есть почти превратило его в лицемера.

Вдруг ему пришла на ум мысль. Он был свободен, мог со своими деньгами жить, где ему вздумается, и, свободно располагая своими силами, найти вне Рима положение в свете и счастье, которых он напрасно искал в столице католического мира.

Что ему нужно было для этого сделать? Купить чистокровную лошадь, сесть в седло и весело направиться к тосканской или неаполитанской границе.

Но при этой мысли Фаральдо горько улыбнулся.

«Какой я дурак! — подумал он. — Зачем мне бежать от иезуитов? Разве я их пленник?.. Они ничего не сделали для того, чтобы завлечь и удержать меня у себя! Я сам искал у них убежища, убежища превосходного и верного, как я испытал это на себе, так как даже и такие мстительные люди, каких я знал (Фаральдо невольно вздрогнул, вспомнив об Анне), не имели возможности добраться до меня. Если бы я бежал, то теперь, как и тогда, меня преследовала бы месть этой дьявольской отравительницы… и этого коварного мажордома с такой добродушной физиономией… К тому же и иезуиты также присоединились бы к моим врагам, чтобы наказать меня за побег, так что в довершение всей прелести моего положения еще и эти недруги сидели бы у меня на шее. Нет, раз фортуна бросила меня в среду иезуитов, лучше оставаться среди них и исполнить это поручение».

И он ощупал письмо, находившееся у него на груди под полукафтаном, чтобы убедиться, что оно еще там. Между тем его мысли приняли другое направление.

«Кто знает, что за женщина герцогиня Борджиа? — размышлял юноша. — Вероятно, какая-нибудь отвратительная старуха; кто может представить, чтобы фамилию Александра VI и герцога Валентина могло носить молодое и прекрасное создание?.. У нее, наверное, желтоватая сморщенная кожа, крючковатый нос и серые глаза, как у тех старых гарпий, которых я так часто вижу в монастыре… Добрые отцы порядочно-таки ухаживают за старыми ханжами… поэтому-то они и засовывают свои лапы повсюду, и нет почти ни одного завещания, в котором бы о них не упоминалось».

Заметим здесь в скобках, что Фаральдо никогда бы не позволил себе думать таким образом, не будучи одет в платье кавалера, даже если б единственным поверенным его мыслей была его подушка. Одежда послушника подавила бы в нем смелость, так странно внушаемую ему вышивками и драгоценными камнями его кафтана.

Размышляя таким образом, он дошел до дворца Борджиа. Если бы у него и оставались какие-либо сомнения относительно особы герцогини, то они тотчас же исчезли бы при виде огромного каменного щита, с высеченными на нем гербами Ленцолиев и Борджиа, и с возвышавшимися над ним громадными ключами.

Молодой человек громко постучал в дверь. Ее отпер слуга, который почтительно снял шляпу при виде столь роскошно одетого синьора.

— Доложите вашей госпоже, — повелительно сказал Карло, — что посланный иезуитского ордена желает с ней говорить.

Слуга исчез и, вернувшись, доложил, что герцогиня готова принять посетителя.

Предшествуемый слугой, Фаральдо дошел до комнаты, в которой его ждала Анна Борджиа, и, приподняв портьеру, вошел туда, почтительно кланяясь…

В одно и то же время в зале раздались два восклицания, и Борджиа в ужасе подняла руки, как бы для того, чтобы оттолкнуть это страшное видение.

Он ее узнал… и был узнан ею…

Невыразимый ужас овладел обоими несчастными при воскрешении беспощадного прошлого, восставшего перед ними по мановению их неумолимых властителей, отцов иезуитов.