Иезуит. Сикст V
(Исторические романы) - Мезаботт Эрнст - Страница 50

Как видно, церковный староста несмотря на незначительность занимаемой им должности и на скромность своего жилища имел очень почтенных знакомых. Он, впрочем, объяснял этот факт тем, что воспитывался у своего дяди каноника, в доме которого и познакомился со всеми этими почтенными личностями.

Что верно, так это то, что хотя только одна из этих личностей принадлежала к военному сословию (чего, впрочем, нельзя было подозревать, судя по виду храброго офицера), все же ничто не могло сравниться с военной точностью, с какой эти рыцари вилки являлись 15-го и 30-го числа в дом достопочтенного синьора Джулио.

— Будьте уверены, что они приготовляются к этому обеду трехдневным постом, — ехидно замечал привратник, и хотя он был в состоянии судить, насколько скромны были эти пиры, все же приглашаемые на них казались ему настоящими паразитами.

Но оставим болтовню и оценку привратника, который, будучи лицом второстепенным, может находиться только в глубине сцены нашего рассказа, и перейдем прямо на второй этаж, где происходит пир, даваемый церковным старостой своим трем гостям. Говоря по правде, невозможно было найти другого такого монашески скромного пира, как пир четырех друзей.

На этот раз 15-е число пришлось в пятницу, поэтому наши гурманы как строгие блюстители предписаний церкви велели подать вареную рыбу, гарнированную морковью и луковицами. Немного хлеба, кусок козьего сыра и бутылка белого вина дополнили этот банкет, о котором привратник рассказывал такие чудеса.

Достоуважаемый доктор Паоло налил себе полстакана вина, с видимым удовольствием попробовал его и выпил маленькими глотками.

— Достопочтенный брат Джулио, — сказал знаменитый ученый, — я не удивляюсь, что ваше здоровье находится всегда в таком цветущем состоянии, если вы поддерживаете его этим замечательным нектаром…

Надо заметить, что этот столь замечательный нектар заставил бы сделать гримасу сколько-нибудь разборчивого римского кучера. Капитан Фердинанд в свой черед отпил этого ужасного напитка и объявил, что он боялся бы погубить свою душу, если бы продолжал изучать такие пагубные лакомства.

— Не осуждайте меня прежде, нежели выслушаете, дорогие братья, — сказал, улыбаясь, синьор Джулио. — Это вино появляется здесь только в торжественных случаях, то есть тогда, когда я имею честь вас угощать, а в остальное время вы знаете, каков мой обычный напиток…

И он указал на графин, наполненный водой, к которому, впрочем, и приглашенные прибегали часто.

Этот разговор, казалось, указывал на то, что четыре человека, собравшиеся в вышеупомянутом доме, были или страшные бедняки, или невероятные скряги, могущие перещеголять даже и Гарпагона.

Продолжение нашего рассказа покажет, что они не были ни тем, ни другим.

Вскоре скромная провизия была съедена. Наши собеседники встали из-за стола, словно люди, побывавшие на пиру, достойном Сарданапала[53].

— Нужно сознаться, — сказал мессир Бернардо, говоривший с резким флорентийским акцентом, — нужно сознаться, что мы большие обжоры!.. У нас был сегодня необычайно роскошный пир!.. Лукулл[54] ужинал у Лукулла…

— Ведь это только два раза в месяц, брат мой, — сказал снисходительным тоном маэстро Паоло, — два раза в месяц мы можем позволить такое маленькое излишество…

Мы ведь состоим из души и тела, и надо давать удовлетворение как первой, так и второму.

Между тем вошел привратник и убрал со стола. Он заметил с большим неудовольствием, что от вареной рыбы, на остатки которой он сильно рассчитывал, не осталось ничего, кроме костей да головы.

Когда он вышел, мессир Джулио подошел к двери, тщательно запер ее и опустил тяжелую портьеру, препятствовавшую доступу как воздуха, так и звука. Или синьор Джулио очень боялся простуды и ревматизма, или подобные предосторожности означали, что четверо собравшихся должны были беседовать о весьма важных вещах. Хозяин дома повторил свои манипуляции во всех углах, потом, видимо, удовлетворенный, уселся посреди комнаты, где другие собеседники уже давно заняли свои места.

Как бы по волшебству, торжественная серьезность сменила любезно шутливый тон, господствовавший в разговоре, веденном до сих пор этими синьорами. Казалось, что вместо старых холостяков, собравшиеся, чтобы забыть на минуту жизненные невзгоды, видишь перед собой министров, собравшихся порассуждать о наиважнейших государственных интересах. И действительно, эти лица стояли выше всяких министров; это были таинственные владыки, могущество которых было тем более страшно, что оно не было известно толпе. Это были четыре главных избирателя иезуитского ордена, высший совет этого учреждения, всемогущие владыки, разрешавшие с общего согласия самые важные вопросы и часто выносившие приговоры об уничтожении государств и о смерти государей и пап.

Всего главных избирателей было, собственно, пять. Посмотрим же, по каким причинам пятый, которым был наш друг, отец Еузебио, не присутствовал на заседании этого мрачного синедриона[55].

— Братья мои, — сказал мессир Джулио, предварительно набожно перекрестившись, — по вашему поручению я просил пятого главного избирателя, нашего сотоварища Еузебио, не присутствовать на этом заседании. По обычаю нашего ордена эта просьба равносильна сообщению о том, что сегодня будут обсуждать избрание его в главы ордена.

Все наклонили головы в знак согласия.

— Но прежде всего, — прибавил хозяин дома, — позвольте мне сообщить вам о подробностях поручения, возложенного на меня, как на старейшего из главных избирателей, нашим покойным братом генералом socius'oм ордена.

— В котором часу он умер? — спросил купец.

— Вчера, в восемь часов вечера, — сказал маэстро Паоло.

— По уставу ордена его должен был лечить доктор, состоящий членом нашего ордена; я думаю, что еще более будет согласоваться с желанием законодателя, если вместо простого члена это будет главный избиратель.

— Совершенно верно, — подтвердили другие.

— Письменная исповедь умирающего была записана мной и подписана им самим. Наш брат Паоло прибегнул к своему искусству, чтобы дать умирающему силы подписать ее. Вот эта исповедь; я прочту ее, согласно нашим обычаям.

Эти объяснения, принимаемые иезуитами со спокойной молчаливостью людей, слушающих вещи им уже известные, недостаточны для читателя, которому мы должны дать более полное представление о странной организации этого тайного комитета.

Пять главных избирателей хотя и должны были быть учреждены и избраны на большом собрании иезуитов одиннадцатого года, тем не менее избирались не им. Когда один из избирателей умирал, четверо других собирались и выбирали особу, долженствовавшую заменить его, из лиц, считаемых ими наиболее достойными этой чести. Об этих выборах никто ничего не знал, исключая секретаря общего собрания, передававшего приказания пяти начальников младшим членам ордена.

Когда умирал официальный генерал ордена, то есть бывший таковым в глазах публики, пятеро избирателей не действовали прямо. Выборы происходили на большом собрании, и избрание должно было быть утверждено папой, который в этом случае, казалось, абсолютно повелевал армией этих новых янычар католической веры. Но высшие избиратели тотчас же ставили рядом с генералом socius’a, который и был облечен истинной и полной властью. Избрание socius’a оставляло вакантным пост главного избирателя, который тотчас же замещался по голосованию четырех остающихся избирателей.

Такова была эта удивительная организация, уничтожавшая индивидуума, чтобы отдать все его силы в абсолютное распоряжение ордена; это — высшая система обезличивания, по которой все таланты, все способности и даже все пороки различных членов конгрегации должны были служить к упрочению величия этого обезличенного организма, по-видимому, абстрактного, но тем не менее пугающе реального.