Иезуит. Сикст V
(Исторические романы) - Мезаботт Эрнст - Страница 36

Наигравшись вдоволь с собакой, Анна встала с ковра, на котором лежала.

— Иди прочь, Испанец, — сказала она серьезно, — довольно с тобой наигрались.

Собака, по-видимому, не была довольна таким приказанием, так как подошла к госпоже, вертя хвостом и умильно глядя на нее. Это непослушание рассердило герцогиню. — «Испанец!» — закричала она, дрожа от гнева, и протянула руку к хлысту с золотой ручкой, лежащему на кресле. Лицо Анны в эту минуту было красиво и одновременно ужасно, так в нем отразилась вся жестокость и злоба герцогини.

Собака, увидав хлыст, пригнулась к земле и, как змея, выползла в другую комнату. Герцогиня, положив хлыст, долго еще осталась задумчивой. Наконец она встрепенулась, протянула руку к звонку стоявшему на столе, и громко позвонила. Тотчас же явился мажордом Рамиро. Мажордом взглянул на госпожу и по ее выражению понял, что, наверное, будет какое-нибудь строгое приказание.

— Рамиро, — сказала сухо донна Анна, — к сегодняшнему вечеру…

Мажордом весь затрясся.

— Но, ваше сиятельство…

— Я не прошу рассуждать тебя о моих приказаниях, — крикнула Анна раздраженно, быстро протягивая руку к хлысту. Старик встал на колени.

— Ваше сиятельство можете убить меня, но я должен сказать правду. В Риме начинают роптать; эти последовательные исчезновения возбуждают подозрение и ярость в народе… Если еще какое-нибудь приключение направит подозрение к дворцу Борджиа… мы все погибнем.

— Вы будете все, ты хочешь сказать, сумасшедшими. Народ убьет вас всех, прежде чем согласится подозревать чистую, всеми обожаемую донну Анну Борджиа.

— Ваше сиятельство, простой народ легкомыслен, и достаточно самой малости, чтобы превратить его любовь в ненависть!

— Ну довольно; встань и повинуйся! В самом деле, Рамиро, ты делаешься стар, начинаешь опасаться за свою душу — так тогда, прежде чем изменить мне, удались в монастырь…

Мажордом приложил руку к груди.

— Правда, госпожа, я трясусь за свою душу, потому что Рамиро Маркуэц родился добрым католиком, и мать, которая его воспитала, была святая женщина. Но вам, дому Борджиа, я давно уже посвятил мою жизнь и душу и я на все готов, чтобы охранить вас от малейшей неприятности.

И энергичное лицо старого каталонца выражало такую непоколебимую решимость, что Анна Борджиа убедилась в его преданности.

— Я знаю, что ты мне верен, Рамиро, — сказала она на этот раз мягко, — ты хорошо сам знаешь, что твои рассуждения ни к чему не ведут, раз дело идет о моем капризе. Так исполни то, что я тебе приказала.

— Слушаю, — ответил старик, сдержав вздох.

— Кстати, что делает пленник?

— Он пребывает в отличном расположении духа: поет, пьет и объявляет, что если хотят его вскоре убить, то пусть по крайней мере дадут ему возможность хорошенько пожить несколько дней.

— Ему ни в чем не отказывают?

— Ни в чем; я в точности исполняю данное приказание. Впрочем, это приказание вполне понятно и справедливо.

Слуга снова нахмурился. Герцогиня оставалась невозмутимой.

— Он подозревает, где он находится?

— О нет… Он полагает, что находится в римской окрестности. Карета, которая его везла, делала такие зигзаги, что он совершенно сбит с толку.

— Отлично, — прибавила Анна после недолгого раздумья, — чтобы сегодня вечером все было готово, а также две египетские невольницы и ужин.

— Где прикажете? — спросил мажордом дрожащим голосом.

— Как ты надоедлив, Рамиро; устрой все в зале змей, как обыкновенно.

Мажордом вышел и грустно подумал: «Бедный молодой человек! Пусть Бог будет к нему милостив и спасет душу его… Что касается его жизни, то никакая человеческая сила не в состоянии сохранить ее».

Анна Борджиа пригладила растрепавшиеся волосы и, подбежав к большому стенному венецианскому зеркалу, стала на себя любоваться.

— Какая я хорошенькая, и все не меняюсь, — сказала она самодовольно, — буду жить и веселиться.

IV

Пленник

Карло Фаральдо, пленник, о котором говорил Рамиро, был весьма счастливый человек. Его помещение никак нельзя было назвать тюрьмой. Это была уютная, светлая, прекрасно обставленная комната. Окошко ее выходило в чудный сад, в котором в назначенные часы он имел право прогуливаться. Кормили и поили его превосходно, так что, живя в этой комнате, Карло зачастую забывал, что он находится в тюрьме.

Странный случай привел его сюда.

Карло, красивый молодой человек двадцати лет, прибыл недавно со своей родины, из Венеции, в Рим и стал искать средств для пропитания. Но это не было легко в то время, когда мало обращали внимания на искусство. Карло же надеялся найти свое призвание именно в живописи, так как ему давно говорили, что у него есть дарование. Но в те времена даже художники с именем не находили себе работы; на что же мог надеяться молодой новичок, к тому же без рекомендации.

Поэтому небольшая сумма цехинов[44], привезенных из Венеции, была вскоре истрачена, и молодому человеку предстояла перспектива голода. Бродя в один прекрасный день по берегу Тибра и раздумывая о своем бедственном положении, он вдруг услыхал сильный крик. Он поднял голову, масса народу смотрела в Тибр, на то место, где кипел водоворот. Оказалось, что какой-то мальчик, катаясь на лодке, слишком перегнулся за борт и упал в воду. Карло долго не раздумывал: вмиг скинул свою бедную одежду и бросился в воду. Ему пришлось преодолевать сильное течение, но тем не менее удалось подплыть к ребенку и схватить его за волосы.

Когда он возвратился на берег весь мокрый и вынес на землю спасенного, толпа радостно его приветствовала. В это время к месту происшествия приближались большие носилки, предшествуемые двумя слугами верхом на лошадях. В носилках сидела Анна Борджиа, самая популярная из римских дам, славившаяся своей добротой и милосердием. Пока мажордом Рамиро расспрашивал людей и самого ребенка, положив ему в руки кошелек с золотом, Анна впилась глазами в молодого венецианца, спасителя мальчика. Потом, обернувшись к мажордому и показав ему рукой на юношу, она вышла из носилок и, опираясь на руку своей фрейлины, задумчиво направилась за город.

В тот же день, вечером, к прогуливавшемуся Карло Фаральдо подошла какая-то старуха и таинственно передала ему раздушенную записку следующего содержания: «Молодая женщина, красивая, богатая, видела вас во время вашего геройского подвига и желает лично изъявить вам свою признательность».

— О! — воскликнул Карло. — Здесь кроется что-то хорошее. А если и худое, то чем я рискую? Я и без того хотел покончить с собой. Пойду, рискну!

Старуха его ожидала. Узнав, что он решился, она повела его по улицам и скоро привела к закрытой карете — редкой роскоши в то время. Карло не успел вымолвить слова, как ему завязали глаза и посадили в карету, которая тотчас же понеслась, как вихрь. После бесконечных поворотов и кружений, которые карета описывала, чтобы невозможно было запомнить дорогу, она наконец остановилась. Фаральдо вывели из кареты с завязанными глазами и повели через какой-то сад, он догадался об этом по траве под ногами и пс шелесту деревьев, потом ввели в какой-то коридор, где Карло приходилось то спускаться, то подниматься по лестницам, и наконец его усадили на что-то мягкое, должно быть, диван. Раздавшийся откуда-то голос велел Карло снять повязку. Когда он это сделал, то возглас изумления вырвался из его груди. Он находился в роскошно обставленной комнате. Посредине стоял стол, ломившийся под тяжестью яств и напитков. Сервировка была превосходная: золото, серебро и хрусталь. Скатерть отличалась удивительной белизной. Осмотрев все и оставшись в восхищении, Карло спокойно уселся за стол и стал нещадно истреблять яства и вина. Через полчаса он кончил насыщаться и с отяжелевшей головой, от излишне выпитого вина, растянулся на диване и скоро заснул. Ему снилось, что он был одет в роскошную одежду и сидел рядом с какой-то красивой женщиной в небрежном туалете, соблазнявшей его.