Я ползу сквозь (ЛП) - King A. S. - Страница 9

– Здесь теперь мало кто ходит, – жалуется он.

Густав лежит на спине на бетонном полу с плоскогубцами и отверткой в руках. Рядом на полу лежат сварочная горелка и защитная маска. Я чую запах расплавленного металла.

– Все еще в халате? – спрашивает он.

– Ага.

– По выходным ты тоже препарируешь?

– А ты строишь по выходным свой вертолет? – отвечаю я.

– Туше.

Пролетает минута.

– Хочешь лимонада? – спрашивает Густав, указывая на кувшин розового лимонада, стоящий на ящике с инструментами.

– Купил у мужчины из-за куста? – уточняю я.

– Ага.

– Доплатил за рогипнол?

– Нет, конечно.

– Я тебе доверяю, – предупреждаю я.

– Знаю. Ты, наверно, доверяешь мне сильнее всех.

Тут я чувствую себя виноватой: если я доверяю ему сильнее всех, я должна бы видеть вертолет каждый день.

– Ты уже можешь сказать мне, куда мы полетим? – спрашиваю я.

– В невидимое место, – отвечает Густав, не отрываясь от работы. – Мы летим в невидимое место на невидимом вертолете.

– Ты знал, что мужчина из-за куста в курсе, куда мы летим?

– А ты думала, кто купил мне набор для вертолета?

Я чувствую, как мой лоб хмурится – не от грусти, а в задумчивости.

– Его купил мужчина из-за куста? Ты же сказал, что потратил на него пятьдесят тысяч долларов? – Густав не отвечает. – А куда мы летим, тоже он тебе сказал?

– Он сказал, что такие, как мы – ты, я и он, – мы не отсюда. Мы из другого места.

– Невидимого?

– Ага. Видимо, там месторождение гениев.

Половине меня смешно. Другая половина плачет.

========== Станци — вечер субботы — «Амадей» ==========

Я до темноты смотрю, как Густав строит вертолет.

– Ты хороший друг, – замечает он. – Целый день сидишь и смотришь, как я строю то, чего ты даже не видишь.

– Я просто жду когда ты закончишь и мы сможем посмотреть «Амадея», – отвечаю я. – Я друг-эгоист, который не может сам пойти и купить себе диск с фильмом.

Маме с папой не нравится, когда я смотрю что-то грустное. А «Амадей», знаете ли, это очень трагичная история любви. Он рассказывает о любви композитора Вольфганга Моцарта и его жены Станци. О любви Моцарта к его вечно недовольному отцу. Это история любви Моцарта, прежде всего, к музыке. И это трагическая повесть о ревности, потерях и гениальности.

Она особенно трагична из-за того, что, в общем-то, почти ничего не изменилось.

Густава дразнят за то, что он своими руками строит вертолет. Мне хочется вступиться за него: «Замолчите! Замолчите! Вы не видите, что он сокровище нации? Не видите искры гения?» Однажды, когда мы будем пролетать над их головами, они поймут. Они будут стоять на стадионе во время очередной тревоги. Когда станет теплее, на улицу перенесут вообще все занятия и все, что можно спасти: парты, стулья, огромную периодическую таблицу. Все проголосуют за то, что для прекращения угроз бомбежки нужно взорвать школу самим. Все проголосуют за что угодно, лишь бы не пришлось думать, почему это происходит.

Проработав двенадцать часов, Густав идет в ванную смыть с себя машинное масло. Вот его перепачканные руки почему-то видят все. Потом он идет на кухню, расположенную за логовой, где мы смотрим «Амадея». Я иду следом, не вынимая рук из карманом лабораторного халата.

– Я сделаю попкорн, – говорит Густав. – Хочешь еще лимонада?

– Конечно.

– Если я дам тебе четвертак, купишь?

Я иду по пустой дорожке и дохожу до киоска с лимонадом. Мужчина из-за куста по-прежнему торгует. Теперь на вывеске написано: «Хотите без рогипнола – доплатите». Из-под куста Thuja orientalis торчит тоненькая прядь невероятно длинных светлых волос.

Я спрашиваю, сколько стоит лимонад без рогипнола.

– Сто долларов, – отвечает он.

Я отдаю ему четвертак и прошу кувшин розового лимонада без рогипнола. Он наливает мне и замечает:

– Это лотерея, красотка. Ты мне доверяешь?

– Нет.

– Но все равно хочешь лимонада.

– Да.

– Тогда удачи, – говорит он, отдавая мне кувшин.

Вернувшись, я не знаю, что сказать Густаву. С одной стороны, надо его предупредить, с другой, не хочется казаться человеком, который всюду видит плохое. Я молчу. Мы включаем фильм, Густав приносит попкорн с маслом и солью, и мы едим его из одной миски, наблюдая, как на экране живет Вольфганг Амадей Моцарт. Смотрим, как маленький вундеркинд играет для императора. Смотрим, как он знакомится со Станци, обнимает ее и целует; я краснею, но Густав ничего не замечает, потому что ест попкорн и изо всех сил прячет бугор на штанах, потому что в платьях восемнадцатого века грудь Станци смотрится просто отпадно.

Мы смотрим, как Моцарту говорят, что в его музыке СЛИШКОМ МНОГО НОТ. Смотрим, как его разум постепенно отравляет Антонио Сальери, композитор-конкурент, как и я, разделенный пополам. Он любит Моцарта. Он восхищается его талантом. Он знает, что Вольфганг просто сочится гениальностью. Но как же он его ненавидит! Ненавидит за то, что Моцарт родился таким талантливым в одно время с ним: почему именно сейчас? Почему Моцарт не мог родиться после того, как Сальери успеет насладиться славой? Почему он известный эксцентричный гений, а Сальери просто середнячок?

Трагедия этого фильма – ревность. Я тоже ревновала. И хотя Лансдейл Круз не раскрывает мне своих секретов, у нее по глазам видно, что ее ждет идеальная жизнь, а я останусь ширококостной девочкой в углу. Ну и пожалуйста. Назовите мне имена ученых, которые придумали лекарства от болезней. Назовите мне, кто изобрел препараты, которые помогают вам остаться в живых, возможно, прямо сейчас, пока вы читаете эти строчки. Не можете назвать? И названия их научных трудов тоже не назовете. Даже не скажете, как они пришли к своим открытиям. Но вы стопудово назовете штук двадцать бездарей, которые прославились тем, что ничего не делали. Одной из них будет Лансдейл Круз. И половина меня ей не завидует, а другая заранее ее ненавидит. Одна моя половина хочет расчесывать ей волосы, другая – неровно обрезать их тупыми ножницами.

– Тебе не нравится лимонад? – спрашивает Густав.

– Не очень.

– Хочешь чего-нибудь еще?

Тут заходит его отец и делает свет ярче, и мы оба ненадолго слепнем.

– Чем вы тут занимаетесь? – спрашивает он. – Густав, почему ты не читаешь учебники пилотов, которые я вчера принес?

– Я решил сделать перерыв, – отвечает Густав. – Мне семнадцать, надо иногда и отдыхать.

– Не язви, – просит отец и обращается ко мне: – Привет, Станци. Что смотрите?

Услышав ответ, он закатывает глаза:

– Не понимаю, зачем вы тратите время на эту ерунду.

Отец Густава ничего не понимает в любви. И в биологии тоже. Он убивает нарциссы на своем участке, потому что всегда слишком рано берется за косилку, и ему плевать, вырастут они на следующий год или нет. Отцу Густава нравится трава. Для него два с половиной часа смотреть «Амадея» – примерно то же самое, что позволить клеверу и одуванчикам захватить весь участок.

Когда он выходит, Густав встает и снова приглушает свет. Когда он снова садится, он оказывается очень близко ко мне. Я чувствую ногой его бедро. Мы ставим миску с попкорном в зазор между нашими соприкасающимися бедрами. Фильм заканчивается, и Моцарта в очередной раз хоронят в общей могиле для нищих. Густав нажимает кнопку на пульте, выключая телевизор. С минуту мы молча сидим в темной комнате. Густав ставит пустую миску от попкорна на кофейный столик и ерзает. Если бы меня спросили, что он делает, я бы сказала, что он готовится меня поцеловать.

Я встаю и расправляю на бедрах халат.

– Завтра мы с родителями уезжаем на целый день, – говорю я. – Увидимся в школе в понедельник.