Цари мира
(Русский оккультный роман. Т. VIII) - Толстой Николай Дмитриевич - Страница 6

Поднялся сухой, маленький человечек, лысый, в темных очках, и заговорил с едва заметным английским акцентом:

— Братья! Мы слышали на общем собрании самохвальство Леона Таксиля. Оно мне не нравится, очень не нравится. Не говоря уже того, что в нашем Ордене есть лица, принадлежащие к духовенству, даже высшему, всех христианских исповеданий, чувства которых его заявление может оскорбить, мы не можем не сознаться, что им раскрыты и преданы гласности самые существенные наши тайны, которые до сей поры не были известны даже нашим высшим степеням. Первым, кто проник за эту завесу нашей тайны, был монсеньор Мермильод, но его обвинение масонов в демонизме и оккультных науках было встречено полнейшим недоверием и насмешкой всего интеллигентного общества. Не так оно отнеслось к разоблачениям Таксиля и его сообщников. И если не все верят в действительность Гибралтарских подземелий и Балтиморского лабиринта, то все теперь знают о существовании нашего Палладиума, великого Бафомета, сохраняющегося в этом городе, где до последнего времени совершались наши мистерии, перенесенные теперь в Рим нашим верховным начальником, господином Лемми, главой объединенного масонства. Все теперь знают о том, что наш бог, Архитектор мира, не Бог христианский, и потому наши члены, принадлежащие к христианским исповеданиям, несомненно, рано или поздно, отшатнутся от нас с ужасом или составят раскол в самом масонстве. Среди нас самих, 33-х, сообщение Таксиля и К° о том, что перстень дается лишь почетным, не посвященным в тайну членам, породило смуту, и все получившие кольца прислали их обратно. По чьему приказанию действовал этот человек?

— По моему! — раздался властный голос.

Портьера задней стены раздвинулась, и вошел человек в черной маске с длинным кружевом. Одной рукой он дал знак присутствующим, чтобы они не двигались с места, а другой он сильным жестом снял с себя маску.

Все замерли от удивления.

Перед ними стоял Адриан Лемми[12], верховный глава всего объединенного масонства.

— Друзья-товарищи, — сказал он, — я прибыл в Париж инкогнито, чтобы иметь возможность вас сегодня видеть. Но сперва я сделаю несколько возражений брату из Бальтиморы. Он ошибается, предполагая, что разоблачения Таксиля и мистификация клерикалов повредили масонству. Разоблачения были сделаны раньше нашими изменниками и лжебратьями. Новых он не сделал и не мог сделать, так как сам не имел и не имеет и сейчас той степени, которая давала бы ему знать наши главные тайны. Все, что он писал, он взял от других, ранее его писавших о нашем Ордене или рассказывавших ему о нем и, конечно, сам не верил и не верит в их правдоподобность. Сведения эти он прикрасил и облек в самую неправдоподобную форму и до того запутал ложь с истиной, что после его книг теперь уже никто из здравомыслящих не будет верить не только всем прежним, но, если случится, то и новым разоблачениям. Он дискредитировал не наши тайны, а раскрытия их, сделанные монсеньором Мермильодом[13], которые угрожали нам страшной опасностью, может быть, гибелью всего дела. Поэтому я допустил Таксиля написать все то, что он написал, что окончательно сбило с позиции наших врагов, и теперь каждый, кто осмелится утверждать что-нибудь о масонах в этом роде, будет встречен недоверчивым смехом — как профанами, так и самими нашими братьями, что нам особенно важно. А то, что было разоблачено — легко было исправить. Вы знаете, что теперь мы иначе отличаем верующих масонов от неверующих, что наш Палладиум перенесен в другое место. После того, как Таксиль заставил Бафомета превращаться в воплощенного бога добра, никто не верил даже в его существование. Нам гораздо более грозило опасностью опубликование стихов нашего поэта Кардуччи, — «Гимн сатане»[14]. Но мало кто это прочел, а кто прочел их, после раскрытия мистификации Таксиля уже не отнесет их к масонам, а припишет их личным взглядам Кардуччи. То, что писал Таксиль о черной обедне с убийством младенцев — разве не повело к тому, что теперь уже никто не верит, что она у нас совершается? А что он издает «Веселую Библию»[15], так что же… Все наши младшие братья без предрассудков, и никто, кто себя уважает, более не верит этим басням.

Дорогие товарищи! Нам следует заняться сейчас более важным делом. На наших общих собраниях мы легко произносим осуждение убийствам и террористическим актам, как это было и в сегодняшнем. Я на нем тоже был. Мы как будто уважаем государственный строй и политические системы. В числе непосвященных в высшие тайны находятся короли и князья крови, епископы и кардиналы. Но здесь, между собой, мы можем быть откровенны и заявить, что, кроме нашей собственной политики, мы не признаем никакой другой и не останавливаемся ни перед какими средствами, чтобы упрочить наше могущество. Если кто не с нами, тем хуже для него. Если кто нам мешает — берегись! Мы выше предрассудков, выше условностей! Но к делу. Для наших целей, о которых сейчас не стоит распространяться: они и так очевидны — нам необходимо ослабить могущество некоторых государств. Англия потерпела в войне с бурами. Америка ослабла в войне с Испанией за Кубу. Остается Россия. Необходимо втянуть ее в разорительную для нее войну с ее восточными соседями — Китаем и Японией, и, когда она потерпит поражение, воспользоваться недовольством масс и поднять зарево мятежа и пожаров по всему пространству империи царя!

А теперь, дорогие товарищи, приглашаю вас на настоящую черную обедню, которую совершит, как только пробьет полночь, приехавший со мной бывший католический священник, каноник папской базилики Святого Петра, перешедший в протестантство и женившийся на бывшей монахине. Теперь он наш и отлично исполняет свое дело.

Где-то вдали часы глухо пробили полночь. Электричество погасло, портьера раздвинулась, и все увидели освещенный большими сальными свечами католический алтарь с черным распятием. Послышался звон колокольчика, и к алтарю подошел и стал взбираться на его ступени толстенький массивный человек в полном священническом одеянии латинского покроя, с чашей в руках. За ним из потайной двери вышли четыре мальчика в белой одежде клириков с красными пелеринками. У одного в руках было кадило, у другого — два флакончика с вином и водой, у третьего — серебряный коробок с ладаном и ложечка, у четвертого — служебник.

Взяв служебник — настоящий Римский миссал — из рук мальчугана, тот, которого Лемми охарактеризовал каноником, положил его с левой стороны от освященного камня, находящегося среди престола, действительно, освященного и помазанного святым мирром для какой-нибудь церкви и затем «экспроприированного» демонистами. По правую была поставлена церковная чаша, тоже предмет святотатства и разбоя. В эту чашу жрец сатаны — бывший служитель Бога — налил вина и воды из флаконов и приготовил два опреснока, которые положил посреди на камень. Затем, осенив себя крестным знамением левой рукой справа налево и снизу вверх, он внятно, по-служебному, прочел тайные литургические молитвы вплоть до освящения. Здесь он запнулся.

— Продолжайте! — крикнул Лемми.

Тот молчал.

— Дальше, дальше! — кричали демонисты и бросились к нему с угрозами.

— Я не в силах, — заплетающимся языком промолвил несчастный.

— Если ты не кончишь, ты погиб, — прошипел Лемми, схватив его за кисть руки. — Повторяй за мной…

И он произнес, а за ним тот повторил сакраментальную фразу.

— Теперь подними эти вещи.

Тот машинально поднял сперва хлеб, затем сосуд. Один из мальчиков вскарабкался на алтарь и сбросил распятие наземь. На месте, где оно стояло, очутился идол — Бафомет с козлиной головой. Жрец наступил на кроткое изображение своего Искупителя и, держа чашу в руке, протянул ее по направлению к идолу, у которого — так показалось присутствующим — заблестели и задвигались глаза…