Цари мира
(Русский оккультный роман. Т. VIII) - Толстой Николай Дмитриевич - Страница 23

— Что с вами, сеньор аббат? Вы, должно быть, очень расстроены сегодняшней аудиенцией? Не могу ли я вам чем помочь?

Антонио обернулся и, видя участливые лица, тут же, на улице, начал рассказывать о претерпенных им мытарствах и, наконец, о резолюции убираться подальше…

Американцы негодовали.

— Слушайте, бишоп, — сказал с американской фамильярностью секретарь, — ведь это возмутительно! Чем бы обласкать такого человека, а они его гонят!

— Идемте, сеньор Антонио, — сказал архиерей, — к нам в гостиницу, мы поговорим за стаканом хорошего вина.

Они пришли в отель «Д’Ориенте» на Пьяццо Поли и поднялись на второй этаж, где епископ снимал скромный номер. Преосвященный скинул рясу и оказался в модном жилете. Он надел короткий пиджак и задымил сигарой, предложив другую гостю. Делла-Кампо закурил тоже и стал рассказывать свои злоключения. Тем временем, пришли еще несколько священников, британцев или американцев, и все отнеслись сочувственно к Антонио. Епископ оставил его ужинать, угостил хорошим вином, ободрил и даже, прощаясь, отвел к сторонке и предложил денег. Антонио еще не нуждался, поблагодарил и не взял.

«Вот настоящий христианин, — подумал он, тронутый участием американца. — А ведь этот народ на самом плохом счету в Римской церкви».

В той же гостинице оказался свободный номер. Антонио в нем переночевал, а утром, проснувшись и вспомнив о папской резолюции, снова упал духом и, сам не отдавая себе отчета в том, что он делает, отправился на Пинчио, в сад, расположенный на горе с отвесными, облицованными камнем сторонами. Сад еще был пустынен. Дон Антонио скорым шагом взобрался на гору, прошел весь сад до крутого обрыва, саженей в сорок, вскочил на парапет и, взмахнув руками, бросился в пространство…

XXX

По виа Фламина ехал на двуколке с навесом крестьянин с бочкой вина, которое он вез в город. За ним, ведя лошадь под уздцы, шла его жена с фурой отмолоченной соломы. Лошади повозок шли понуро, отряхивая мух подвешенными к ушам фюкеттами из конских хвостов. Они свернули мимо виллы Боргезе по направлению к Порта-Пинчана. Начинался подъем, кони шли тише. Крестьянин слез с повозки и пошел рядом с женой.

— Продадим вино и нашу солому, Мария, и купим тебе новый фацолетто[36]. Дела у нас хороши, и ты можешь щеголять.

— Потому и хороши, что мы не лежим на боку и работаем, Пеппе, — ответила молодая женщина. — Соседи из зависти говорят, что нам во всем удача.

— Они правы, дорогая Мария, ты мне приносишь счастье, и с тех пор, как мы женаты, у нас все идет как нельзя лучше. Мадонна и мой святой патрон нам посылают все, чего мы у них ни просили. Я уверен, что, попроси мы борова прямо с неба, мы бы получили и это…

Не успел он произнести этих слов, как что-то промелькнуло в воздухе и со свистом врезалось в воз с соломой, которая разлетелась во все стороны.

— Боров с неба! — закричали оба. — Смотри, это живое, двигается…

Они бросились к своему возу и с ужасом отскочили: перед ними, исцарапанный, но невредимый сидел на возу священник с испуганными глазами и раскрытым и тяжело дышавшим ртом.

— Это дьявол, — сказала жена.

— Нет, это оборотень, — сказал муж. — Давай проколем его вилами, и он опять станет боровом. Я сам видел, как свинья летела по воздуху…

Мнимый оборотень сидел, пыхтя и пуча глаза, и не мог произнести ни одного слова. Должно быть, пришлось бы ему отведать вил донны Марии, если бы, на его счастье, не сбежался со всех сторон народ, а сверху, с Пинчио, не кричали бы что есть духу садовники, увидевшие прыжок слишком поздно, чтобы его предотвратить.

Полубесчувственного аббата сняли с воза, положили в откуда-то появившуюся санитарную тележку и повезли в госпиталь Святого Духа, у моста Святого Ангела.

Слух о самоубийстве священника распространился по всему городу и дошел до Ватикана. Там в это время был епископ Далласа и хлопотал за своего нового друга. Его хлопоты вышли очень удачными, чему помог и инцидент, в котором увидели чудо. Лев XIII поручил епископу Далласа лично передать Делла-Кампо, что он получил отпущение, прощен и восстановлен в священном сане и чине протонотария и должности каноника церкви Святого Петра.

XXXI

Габриэль вернулась в ателье сияющая. Жанна ей очень понравилась. Особенно ее подкупило то, что Жанна тотчас же приласкала Тото, и Тото к ней сейчас же пошел на руки. Ребенок оставался обыкновенно на попечении соседей или консьержа, теперь же Жанна заявила, что она сама будет с ним сидеть в отсутствие матери. Она же убрала комнату, выстирала белье, сготовила обед, одним словом, оказала тысячу маленьких услуг женщине, которая ее приютила. Габриэль не имела еще подруги по сердцу. Поэтому мысль иметь таковую в Жанне ее восхищала; она с нетерпением считала часы до окончания работы и, когда окончился рабочий день, поспешно собралась и побежала домой.

Жанна и Тото ждали ее за накрытым столом, за которым дымился уже готовый обед. После поцелуев матери с ребенком подруги обнялись, и Габриэль выразила удивление хозяйственности Жанны. Сели за стол. Годовалый Тото сидел тут же на высоком стуле, умытый, чистенький, в накрахмаленном нагрудничке.

Подруги весело разговаривали, и Жанна немного забыла о своем горе. Строили планы. Переменять квартиру они не будут, им и тут не тесно. По праздникам они будут ходить к торжественной обедне в приход, а после обеда — на прогулку в Булонский лес. Обед прошел весело. Давно Габриэль не видела такого сытного и хорошо приготовленного обеда.

Бутылка легкого бордо украшала стол. Тото, получив яблоко, соскочил со стула и стал играть в свои игрушки. Наступили сумерки. Габриэль уложила своего ребенка, Жанна убрала со стола. Обе молодые женщины сели рядом на диване и продолжали начатый разговор. Вдруг в дверь постучали. Консьерж привел телеграфного рассыльного.

— Это, верно, от сестры Марии, — сказала Жанна, — что она благополучно достигла Англии.

— Нет, — сказала Габриэль, — странно, я не понимаю, что это значит! Ах, Жанна, прочти! Что со мной, я грежу…

Жанна взяла депешу и громко прочла:

«Из Мартиники. Каблеграмма. Габриэль Лекуврер. Ваш муж нашелся, он жив, поправляется, скоро выпишется из больницы, возвратится во Францию через месяц».

— Жанна, Жанна! Ты мне принесла счастье! Он жив. Мой муж жив, я не вдова, Тото не сирота!..

И они обе залились слезами.

С этого дня Габриэль только и жила надеждой увидеть воскресшего для нее мужа. Она сбросила траурные платья, которые носила уже несколько месяцев после известия о вероятной гибели ее дорогого Рене.

Как это случилось, что он столько времени не давал о себе вести?

Все объяснилось с приходом первого антильского парохода, привезшего Габриэль собственноручное письмо ее мужа.

«Во время землетрясения (писал он) я был поранен обломком скалы в голову и потерял сознание. Когда я пришел в себя, оказалось, что я уже четыре месяца в больнице, мне сделали операцию, вынув осколок кости из мозга, и я теперь поправляюсь. Со следующим пароходом надеюсь возвратиться».

Но следующий пароход пришел, а Рене не приехал. Пришло новое письмо.

«Милая Габриэль, я должен остаться еще на месяц. Я выздоровел совершенно, но по поручению фирмы должен привести в порядок запущенные дела. Одно плохо: здесь теперь сезон ураганов и сообщения с островами затруднены, а мне приходится делать разъезды на Гваделупу и другие острова. Но терпите, не падай духом. Во всяком случае, через месяц я вернусь к тебе и нашему дорогому Тото».

Этот день Габриэль грустила, а Жанна ее ободряла. Габриэль хотела было сама ехать к мужу, но это было неблагоразумно, и ее легко убедили этого не делать, так как она может с мужем разъехаться и его не найти: ведь он в разъездах и легко может из любого места взять попутный пароход во Францию, не возвращаясь в Сен-Пьер.