Красные стрелы - Шутов Степан Федорович - Страница 20

Иногда раскисать начинал. Но вспоминал слова Марии Филипповны: «Человек крепче железа…» — и сразу брал себя в руки…

Осенью состоялись окружные маневры. На них участвовала и наша рота.

Помню, остановились мы на опушке леса, вблизи села Бортничи. Обедаем, расположившись прямо на земле. Вдруг к нам направляется легковая машина.

У нас, конечно, волнение: раз легковая, — значит, начальство. Действительно, из машины выходит командующий Киевским военным округом И. Э. Якир. О прославленном герое гражданской войны, замечательном советском полководце я много читал, еще больше слышал из уст товарищей, знавших его лично.

— Рота, смирно!

Докладываю командующему, что в таких случаях полагается. Он глядит на меня пытливо, внимательно и в то же время удивительно ласково, по-отечески. «Так может смотреть только чуткий человек», — подумал я, и робость сразу пропала.

— Как дела, товарищи? — обращается Иона Эммануилович к танкистам. — Чем вас сегодня кормят? О, догадываюсь! — восклицает он весело. — На первое дежурный борщ, на второе — каша с мясом. Угадал?

Бойцы переглянулись, заулыбались. Между ними и командующим сразу же установились непринужденные отношения.

— Борщ, конечно, есть. Только зеленый, со сметаной. На второе котлеты, — докладываю. — И холодный квас.

— Холодный квас? — с удивлением переспрашивает Якир. — Чудесно! В такую жару хороший квас весьма кстати.

Командир взвода Алексей Царев глядит на меня вопросительно. Отвечаю ему кивком головы.

Командующему подносят большую кружку. Он выпивает одним залпом и, крякнув от удовольствия, благодарит. Тут же спрашивает, как это мы в сложной обстановке учений умудрились наварить квасу.

— Мы тут ни при чем, — улыбается Царев. — Колхозники целую бочку квасу в подарок нам привезли.

— Это показательно, — Якир оживился. — Вот как, товарищи, народ заботится о своей родной армии.

Механик-водитель Лимарченко достает из кармана гимнастерки свернутый пополам конверт, показывая его Ионе Эммануиловичу, говорит:

— Товарищ командующий, интересное письмо вчера получил.

— Ну и что же вам пишут? Почитайте, пожалуйста, если можно.

Якир опускается на траву рядом с бойцами. Подогнув ногу и обхватив колено руками, внимательно слушает.

— К нам в Чернобыль приехал на побывку дружок мой, на флоте сейчас служит, — начал рассказывать танкист, разворачивая письмо. — Во время отпуска с ним приключилась беда, попал в аварию. В больницу его взяли в тяжелом состоянии. Доктор посмотрел, говорит: нужна кровь для переливания. — Лимарченко разгладил на колене смятое письмо. — Так вот что отец по этому поводу пишет: «Узнали у нас на селе, что кровь матросу нужна, и все пошли в больницу. Не знаем, может, много ее нужно. Я тоже пошел, и сестра твоя Леся. Приходим, а у больницы полно людей. Доктор вышел на крыльцо, говорит: „Спасибо, товарищи, но ничего больше не требуется, кровь матросу дала наша медсестра“».

— Действительно интересное письмо, — согласился Якир. — Здесь, как видите, другая форма проявления любви народа. Мы, воины, на заботу трудящихся должны ответить отличной боевой готовностью. На западе сгущаются тучи войны. И наша задача — крепить бдительность, быть готовыми обеспечить мирный труд советских людей. — Командующий встал: — Посмотрим, готовы ли вы к этому…

В небо взвилась ракета. Танки роты пошли в «бой». Из моей машины И. Э. Якир наблюдал, как танкисты умеют водить, стрелять, взаимодействовать между собой, преодолевать препятствия. Он и сам садился на место механика-водителя, исполнял обязанности командира танка.

Прощаясь с нами, командующий сказал:

— Я доволен. Благодарю за хорошую службу, товарищи.

Могли ли мы в те минуты думать, что вскоре этот простой, душевный человек, один из крупных полководцев Красной Армии, будет объявлен изменником Родины? Лишь много лет спустя справедливость восторжествовала и мы узнали правду: Иона Эммануилович Якир оказался жертвой культа личности.

В конце тридцать девятого года белофинны спровоцировали войну. Я подал рапорт с просьбой направить меня на фронт. Получив вызов в Москву, тотчас же поехал прощаться с Марией Филлиповной.

Мы с ней сидим за столом, разговариваем, шутим. Я пока молчу об отъезде. Но на лице ее вдруг появляется рассеянное выражение.

— На фронт уезжаешь, Степа? — спрашивает.

— Почему вы так думаете?

Она грустно улыбается:

— На то я мать. Мать все видит.

Пришлось признаться.

— Отправляют или сам, добровольно идешь?

— Добровольно.

Крепилась женщина, крепилась, виду не подавала, что волнуется, но, когда стали прощаться, заплакала:

— Увидимся ли еще?

— Увидимся. Непременно, — утешаю ее.

Мария Филипповна и ребята провожали меня до трамвайной остановки.

— Обязательно пиши, — попросила она. — Чаще пиши.

— Каждый день буду писать, — ответил я торопливо, уже с подножки трамвая.

— И береги себя! Береги-и-и!..

Тяжело отдуваясь и выпуская белые клубы пара, локомотив медленно втягивал вагоны под стеклянную крышу вокзала. Я, не в силах дождаться остановки, выскочил на ходу. Спешил, надеясь в тот же день попасть в отправляющийся на фронт эшелон.

На привокзальной площади сел в такси:

— Браток, нажми, пожалуйста. Срочное дело.

Шофер понимающе кивнул головой и рванул с места.

Через полчаса, запыхавшись, вытирая платком вспотевший лоб, я уже стоял перед начальником, вызвавшим меня в Москву.

— Товарищ капитан, поедете в Среднеазиатский военный округ. Вы назначены командиром батальона в отдельную танковую бригаду, — сообщил он сухо, по-деловому. — Бригада стоит в городе Мары…

— Как же так? Разве вы не получали моего рапорта?

— Получил. Но вам, однако, придется выбыть к новому месту назначения. Так нужно. Понятно?

Понятно! Мне понятно, что напрасно я прыгал на ходу из вагона, напрасно шофер такси бешено гнал машину!

Не спеша направляюсь в кассу за билетом. Поезд отходит ночью. Куда деть свободное время?

Мары… Что это за город? Какой Колумб открыл его? Надо порыться в энциклопедии. Может, там есть справка о нем.

В библиотеке Дома Красной Армии беру тридцать седьмой том энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона. Он сообщает, что Мары «довольно благоустроенный город». В нем более шести тысяч жителей. Несколько церквей, молитвенных домов. Один врач, два фельдшера и акушерка. Ничего себе благоустроенный город, да еще после Киева!

— Дайте, пожалуйста, Большую Советскую, — прошу библиотекаршу, но тут же отказываюсь: — Хотя не надо. На месте выясню. Том издан несколько лет назад, а наши города меняют свой облик чуть ли не каждый час…

Против ожидания, Мары оказался красивым. Здесь узловая железнодорожная станция. Аэропорт. Завод. Электростанция. Четыре школы. Техникум. Парк культуры и отдыха. Две библиотеки. Больница, детские сады, ясли. Два кинотеатра…

Уже скоро я привык и полюбил городок, его жителей. И объяснить это не сложно: куда бы ни забросила тебя судьба, в каком бы краю Родины ты ни оказался, — всюду ты дома, всюду ты среди своих.

В Мары мне сразу бросилось в глаза гостеприимство жителей, чувство признательности, любви к русским. Бойцы и командиры части отвечали им тем же. У нас часто проходили встречи бойцов с молодежью, совместные концерты самодеятельности. Нам нравились задушевные песни туркменов.

Словом, все хорошо, кроме одного. Я не мог свыкнуться с местным климатом и с трудом переносил жару.

Летом в песках, на барханах занятия для меня превращались в настоящую пытку. Да и всем приходилось трудно. Часто жара достигала 50–60 градусов. Броня танков нагревалась так, что к ней нельзя было прикоснуться.

Но и это еще полбеды. Самым страшным испытанием были ветры. Необыкновенные, порывистые. Они поднимали тучи раскаленного песка, катили их по степи, швыряли из стороны в сторону. Во время такого ветра казалось, будто земля уплывает из-под ног и ты проваливаешься в бездонную пропасть. Горячая песчаная пыль запорашивала глаза, забивала уши, набиралась в нос и рот. Ветер обычно свирепствовал недолго, зато успевал натворить много. Танки, например, после песчаных бурь оказывались засыпанными, и их потом откапывали.