Шоколадный паж - Данилова Анна - Страница 41

То, что он так умело сделал не без помощи Ирины, подставив Либина, всю жизнь переходившего ему дорогу, не должно было привести к столь печальному исходу. Ведь Любу никто не убивал. И он, Жора, сделав свое черное дело и подкинув Либину на квартиру все эти любовные записочки (на самом деле адресованные именно ему, Жоре Игудину, «жениху» Веры Обуховой, а потому и написанные ее рукой) и трусики Любы Гороховой (которые ему ничего не стоило украсть из комнаты покойной, когда они с Верой навещали квартирную хозяйку Елену Андреевну), ждал с нетерпением момента, когда же будут готовы результаты судмедэкспертизы трупа Любы. Он был уверен, что, как только выяснится, что следов насилия на ее теле не обнаружится, Либина сразу же отпустят. Мало ли кто спал с домработницей Николаиди, рассуждал он, это не считается преступлением… Ну, нашли у Либина дома столь деликатный предмет, так что ж с того? Это укажет работникам милиции лишь на то, что у Либина был роман с Любой. Но как они докажут, что он убил ее? Разве она застрелена? Или удушена? Или отравлена?..

То, что произошло в тот злосчастный день на квартире Николаиди, он не забудет никогда. Худшего стечения обстоятельств и представить себе невозможно. Да, ему было скучновато тогда. В карточной игре он никогда не принимал участия, но всегда находил удовольствие в самом общении с друзьями. Ведь что такое преферанс? Это узнавание друг друга. В игре раскрывается характер человека и видно, кто псих, кто отчаянный дурак, постоянно сующий шею в петлю и блефующий напропалую… Либин был азартен, но очень плохо играл, часто проигрывал и злился. И в последний раз было то же самое. Он проиграл почти все свои деньги и собрался домой. И хотя сумма была невелика, чувствовалось, что он все равно расстроен и неудовлетворен. Жора, наблюдая за ним, получал почему-то от всего этого необъяснимое удовольствие. И, как ни странно, сам же и презирал себя за такую сволочную радость, за пошлость ситуации в целом. Быть может, Игудину не давала покоя Валентина? Та девушка, на которой женился Либин. Он увидел ее всего несколько дней тому назад, когда встретил Либина на улице… «Знакомься, это моя жена, Валентина», – сказал с ноткой гордости Либин, представляя их друг другу. И словно боясь, что Игудин испачкает ее, чистую и красивую, своим похотливым взглядом, поспешил тут же и распрощаться. Жора был уверен, что Валентина даже не успела его рассмотреть как следует: Либин, собственник, увел ее подальше от своего бывшего соперника Игудина, не в силах забыть, наверное, то, что произошло у него по вине Жоры с Ириной…

Образ Валентины же, пусть и расплывчатый, но все равно преисполненный женственности и изящества, еще долго стоял перед Жорой, разбухая в его воображении, как готовый вот-вот раскрыться душистый розовый бутон. Игудин не знал, где Либин нашел такую девушку, но посчитал, что он ее недостоин. Отчасти еще и поэтому решил он проучить счастливчика и везунчика Либина.

Что касается отношений Жоры и Ирины и их общей тайны предательства уже по отношению к Сергею (получалось так, что каждый, воспользовавшись случаем, мстил бедолаге Либину за свое), то здесь он был уверен в ее молчании, а потому не переживал, что когда-нибудь она начнет говорить… Ирина Иноземцева не такой человек, чтобы подставляться ради высоких нравственных принципов. И если даже она когда-нибудь и раскается в своем поступке и начнет себя презирать (не хуже Игудина), то все равно не найдет в себе силы признаться в совершенной ею подлости. Куда проще ей будет забыть Либина и все, что с ним связано.

Теперь Люба. Ее никогда нельзя было назвать хорошенькой. Или аппетитной. Но в ней было нечто совершенно другое, что составляло контраст со всеми прежними женщинами Игудина. Она была сбита на деревенских сливках и поражала своим прямо-таки бьющим через край деревенским здоровьем. Грива огненных блестящих волос, усыпанное веснушками лицо с розовым вздернутым носиком, вечно улыбающиеся полные губы, в которые так и хотелось впиться… Она вызывала грубое чувство, но и оно тоже требовало удовлетворения. Кроме того, о ней так смачно рассказывал Николаиди, что одними только эпитетами, которыми он награждал свою покладистую домработницу, можно было ввести в искушение. Всем тоже хотелось попробовать переспать с совершенно ничего не смыслящей в сексе Любе. Но если Гуртовой и Краснов гасили в себе эти скотские желания, потому что были семейными людьми, да к тому же еще и обремененными принципами, то к Николаиди и Игудину это не относилось. А уж после того, как Жора увидел, что Сергей с Любой разговаривают на кухне, – что бы там Либин потом ни объяснял («работа», «визитка», «чисто деловые отношения»), – Жора был уверен, что между Либиным и Любой что-то намечается.

После ухода Либина, который спешил к своей ненаглядной Валентине, снова пошла игра, и Жора, уверенный в том, что Люба уже ушла, вышел из гостиной и пошел на кухню. Там, прямо со сковороды, он подъел остатки запеченной в сыре рыбы, запил все это найденным в холодильнике пивом и отправился в спальню немного подремать, как он это обычно и делал. В качестве сонного средства ему служил телевизор. Но на этот раз он был выключен, а на кровати, прямо в платье, спала, видимо, смертельно уставшая за день Люба. Жора даже сам не понял, откуда в нем проснулась такая необыкновенная нежность к этой спящей девушке. Она была похожа на крупную девочку с румяными ото сна щеками и разметавшейся по подушке растрепанной, отливавшей красным золотом косой. Жора прилег сзади нее и, обняв, поцеловал в плечо. От платья Любы пахло жареной рыбой и дымком. Запахи, слишком далекие от тех ароматов, которые источало чисто вымытое и надушенное тело, скажем, той же бездельницы Ирины Иноземцевой. И он так возжелал эту рыжеволосую девушку, что ему пришлось даже зубы стиснуть, чтобы не наброситься на нее… И она, словно глубоко во сне прочувствовав это, вдруг повернулась к нему лицом, обдав его горячим и каким-то молочным дыханием, и вдруг, изогнувшись всем телом, выставила вперед пышную грудь и откинула назад голову… Он увидел голубую жилку, бившуюся под тонкой белой кожей на ее шее. Он приподнялся на локте и поцеловал ее, жилку. Люба вдруг открыла глаза, увидела Жору и… совсем не испугалась и даже не удивилась. Она улыбнулась, показав ему довольно ровные белые зубки. Прелесть, что за девчонка, подумал тогда Жора и осторожно приблизил свое лицо к ее губам. И она, смешно собрав и выставив губы для поцелуя, закрыла глаза. И вот тут Жора, не помня себя от охватившего его желания, сгреб всю эту горячую, пышущую сонным жаром и молочным духом плоть и поцеловал девушку в губы. Люба обняла его. Руки его запутались в платье, он никак не мог забраться под него, а когда все же проскользнул, касаясь гладких и прохладных бедер, Люба вдруг издала странный звук, похожий на стон. Он понял это по-своему и принялся расстегивать брюки. Ему оставалось произвести последнее движение, чтобы овладеть ею, как вдруг почувствовал сопротивление. Он знал эти женские уловки – довести мужчину до пика возбуждения, а затем жеманничать и пытаться вить из него веревки, – а потому взбунтовался и руками придавил плечи барахтающейся под ним Любы, пытаясь проникнуть в нее. Он не видел ее лица, потому что его закрывало ее широкое сине-голубое платье. Он видел перед собой ослепительно белые раздвинутые ноги и больше ничего… Когда она закричала, он, понимая, в какое глупое положение она может его поставить, если на ее крик сбегутся сорванные с игры мужики, хотел зажать ей рот, но наткнулся на горло и, не помня себя, сдавил, но не сильно… Это длилось несколько секунд. Он оторвал руки, стянул с лица подол платья и увидел бледное лицо Любы. По лицу ее катились слезы, а губы силились ему что-то сказать. Он расслышал только слово «больно», после чего она отключилась. И лежала какое-то время словно мертвая. Но она была живая, живая… А вот когда она перестала дышать, он сказать не мог. Он помнил, как поправлял на ней платье, как укладывал ей ноги вместе, возвращая на место бельишко…

В то, что Люба умерла, он не хотел верить. Она не могла умереть от его объятий. Не могла. Она желала его не меньше, чем он ее. И между ними ничего не произошло, он ничего не успел…