Ангелы мщения
(Женщины-снайперы Великой Отечественной) - Виноградова Любовь - Страница 48

А потом начали «охотиться» — на элеваторе, из траншеи, куда проводили их разведчики, знавшие проходы в заграждении — колючая проволока и проволока под током. Иногда выводили на «охоту» еще ночью, чтобы не выдали себя, иногда — вечером, или днем — на элеватор.

Счет Тамара открыла, стреляя из здания элеватора. Сделав выстрел, она не только видела, что упал немец, но еще и почувствовала каким-то шестым чувством, что ее пуля попала в цель. У нее сначала задрожали руки, потом — все тело. В первый раз попасть в человека — как это было «странно, непривычно». «Стреляй, я больше не могу», — сказала она Клаве. А второй немец не вызвал никаких эмоций, кроме радости.

Вскоре началось наступление, огромные переходы по 50–60 километров. Сначала говорили, что будут наступать на Берлин, потом повернули к Свинемюнде. Где-то в наступлении Тамара услышала, что Нина Петрова погибла.

Петрову 14 марта 1945 года наградил орденом Славы сам командующий 2-й ударной армией генерал армии И.И. Федюнинский. Подписывая наградные листы, он обратил внимание на один из них. Здесь должна быть какая-то ошибка: старшине Нине Павловне Петровой, снайперу, которую представляли к ордену Славы I степени, было 52 года. Вызвав начальника штаба, он расспросил о старшине Петровой и захотел с ней познакомиться. Петрова появилась в протертых на коленях ватных брюках — переодеться было не во что. Генерал, когда она отказалась от рюмки водки, посидел с ней за кофе и расспросил о жизни и фронтовом пути: счет снайпера Петровой превысил сотню. На прощание Федюнинский, не отличавшийся сентиментальностью (телефонист Н. Никулин запомнил его разговор по телефону во время боевой операции: «Вашу мать! Вперед!!! Не продвинешься — расстреляю! Вашу мать!»), обнял и поцеловал старшину Петрову. Вместе с орденом Славы I степени (она стала второй женщиной — полным кавалером ордена Славы) она получила часы с дарственной надписью от Федюнинского и новую снайперскую винтовку[437].

125-я дивизия наступала на главном направлении. «На Берлин!» — объявили им, и даже трудно было в это поверить. Очень хотелось дожить, увидеть победу и вернуться домой.

Из десятерых девушек-снайперов, присланных в 125-ю дивизию, к марту осталось пятеро. Тая Киселева после войны с благодарностью вспоминала Марину Швецову, снайпера на пару лет постарше, красивую и разумную, всегда спокойную. Марина, «прелесть женщина», очень поддержала Таю и остальных на крошечном плацдарме за Нейсе в марте 1945-го, в две самые страшные ночи и два самых страшных дня за всю войну, а может, и за всю жизнь.

Одер в том месте, где в него впадает Нейсе, неширокий. Стрелковый полк, которому был придан взвод снайперов, перешел его ночью по льду, уже непрочному в феврале. Немцы, хоть и не сразу, определили их присутствие и открыли по ним стрельбу из пулеметов. У полка пулеметов не было, но командиры приказали занять оборону. С обеих сторон были немцы, но приказа отступать не дали. «Сталин приказал держать, — объяснил командир. — Идет наступление на Берлин, а здесь нужно оттягивать на себя немецкие силы». Полк пробыл в фактическом окружении двое суток («Что, Сталин одному полку только приказал?» — удивлялась Тая). В первую свою ночь там, на западном берегу Нейсе, они слышали крики раненых, которых добивали немцы: рядом отступила рота, а раненые остались. Как часто бывало, с ранеными остались женщины из той роты — медсестра и снайпер. Они тоже кричали в ту ночь, жутко кричали — их пытали. Одна из них, как узнала потом Таисия, была беременна. Поразило девушек-снайперов то, что на руке одной из убитых остались часы: мучителям не нужны были трофеи.

Если и были у Таисии какие-то сомнения насчет договоренности с товарищами, заключенной сразу после приезда на фронт: «Если что случится, лучше вы пристрелите меня, чтобы живой в плен не попала», теперь их не стало. Лучше, намного лучше умереть, еще раз решила она, услышав рассказ солдата, видевшего тела тех девушек.

Вместе с солдатами снайперы провели два дня в большом сарае на краю деревни. У них имелись отличные запасы провизии, принесенной из деревни: погреба пустых домов были полны еды. На следующий день мимо прошли танки отступавших немцев. Командир, залегший с небольшой группой в кювете на краю деревни, увидел, что за танками едет легковушка — везет, наверное, важную птицу. Когда они начали стрелять по машине и подбили ее, оттуда выскочил генерал, которому удалось убежать. А машина осталась, и потом все с большим интересом разглядывали генеральское барахло и фотографии. Только никто не знал немецкого, так что генераловы письма прочитать не смогли.

На третий день обороны построили понтонный мост, и, хотя по нему без конца била немецкая артиллерия, перешли соседние части и переправили артиллерию, которую по льду перевезти было невозможно[438]. А полк, в котором были девушки, отвели на отдых и дали пополнение.

Снайперский взвод не пополняли ни разу, и теперь их осталось совсем мало. Еще в феврале во время наступления на Бреслау начальник штаба капитан Сагайдак подписал приказ о представлении к награде на снайпера Бэллу Морозову. К ордену Отечественной войны ее представили посмертно, как и начальника разведки полка Кайфмана, командира батальона Трофимова, шифровальщика Свердлова[439]. Девчонкам передали: «Бэлка погибла». Оказалось, что немецкий снайпер ранил комбата и когда Бэлла побежала оказать ему помощь, то сразу же попал и в нее[440].

Но чудеса все же иногда случались в этом фронтовом аду: Бэлла Морозова свой орден получила лично — выжила после страшного ранения. Капитан Сагайдак вспоминал: «Велико же было мое удивление, когда уже в Чехословакии, где-то у Вальденбургского перевала, в одной из рот встретил я Бэллу — живую, награжденную посмертно»[441]. Ведь Сагайдак держал в руках ее личное дело, перечеркнутое двумя перекрещенными красными полосами! Но вот она, живая! «Стояла худенькая русая девчонка в военной форме сержанта с нашивками о ранениях, с орденом Отечественной войны на гимнастерке, улыбалась странно и старалась показывать только одну половину лица». Пуля, пробив висок, прошла через носовую полость и выбила глаз. Бэлле было всего 19 лет, и она говорила подругам, что, когда увидела свое лицо без бинтов, хотела умереть. Но нашла в себе мужество не только жить дальше, но и настоять на том, чтобы ее прислали работать в штабе в родном полку. Разведчик Геннадий Курицын — парень, с которым девушки год воевали в одном полку и который давно уже любил Бэллу, — не разлюбил ее и с обезображенным лицом. Они прожили вместе долгую жизнь и вырастили детей.

Глава 19

«Ой, мамочка, как нас здесь бьют!»

«Вера, ты вся кровью залилась!» — ужаснулась подруга. Вера Баракина посмотрела вниз и увидела, что ниже пояса шинель порвана в клочья и залита кровью и кровью полны сапоги. У нее закружилась голова.

За несколько месяцев на Карельском фронте Баракина не видела ни больших боев, ни сильных обстрелов[442]. Бои начались для нее только в январе на 3-м Украинском фронте, уже в Венгрии. Вера считала, что за время наступления к Дунаю она, несомненно, «сняла» не меньше двух десятков человек. Стрелковому полку, с которым наступали снайперы, сильно досталось: к моменту переправы через Дунай в нем осталось около четверти состава.

Река в том месте широкая, но мелкая, и девушки шли пешком по пояс в ледяной воде, двумя руками подняв над головой винтовки. Немцы стреляли не сильно, и, подходя к другому берегу, Вера думала только о том, как и когда можно будет хоть чуть-чуть высушить мокрую одежду и сапоги. Страшный обстрел начался, когда они уже вышли на берег. Сразу же убило их командира, снайперу Саше оторвало осколком палец. Кто-то вокруг падал, остальные, пригибаясь, бежали вперед, Вера — со всеми. Что ее ранило, она не почувствовала. Только на приличном уже расстоянии от реки, когда всех собирали на линии немецких окопов, кто-то из девушек вдруг сказал ей, ужаснувшись: «Вера, а ты что?» — «А что?» — удивилась она. «Как ты дошла-то?» Только тут Вера увидела. Стащив с нее измочаленную шинель, подруги быстро поверх одежды ее забинтовали и на шинели отнесли в медсанбат. А там уж «раздели, и шуровать», дав для обезболивания спирта. Ранение в живот оказалось, слава богу, неглубокое: осколок задел сначала пуговицу на шинели, пуговицу-спасительницу, как окрестила ее Вера. Отлежавшись, Баракина вернулась в часть и воевала до победы, но уже не снайпером. Анатолий, которому еще зимой сильно покалечило ноги, писал ей из госпиталя, что ждет. И Вера хотела только, чтобы все кончилось, хотела вернуться с войны к Анатолию. Он оказался в числе столь немногих уцелевших на войне пехотных лейтенантов, настоящих баловней судьбы — в основном и выжили такие, как он, комиссованные по тяжелому ранению. Пощадил Анатолия и бич, безжалостно косивший Советскую армию на чужой территории: метиловый спирт.