Ангелы мщения
(Женщины-снайперы Великой Отечественной) - Виноградова Любовь - Страница 11

Начав заниматься на полигоне, курсантки сначала вырыли там глубокие траншеи и окопы, оборудовали огневые точки и построили примитивные оборонительные сооружения — сколько же земли пришлось перекопать саперными лопатками! Потом начались занятия по стрельбе на полигоне, где девушки теперь проводили целый день: окапывались, маскировались, учились передвигаться ползком и перебежками и стреляли, стреляли. «Стреляли по мишеням в полный рост, поясным и грудным, бегущим и неподвижным, открытым и замаскированным; стреляли стоя, лежа и с колена, с упора и без него; стреляли на ходу и в статичном положении»[93]. Патронов давали сколько угодно, только требовалось потом собрать все до единой гильзы, и частенько девушки, помогая кому-то из товарищей, у кого не сошелся баланс, ползали все вместе на коленях в грязи, отыскивая пропажу. Когда они научились «сносно владеть оружием», обычные винтовки им заменили снайперскими[94].

Из Амерева в сентябре школу перевели в бывшее имение графа Шереметева. Там девушки своими руками ремонтировали полуразрушенные помещения. Клаве Логиновой с товарищами досталась бывшая графская оранжерея. Намесили глины, натаскали кирпичей и сделали вполне сносное жилье. После войны Клава Логинова так же сама построила себе дом[95]. Поставили для них нары, где каждому отделению отводили свой этаж: «ложились рядком, как игрушечные солдатики в коробке». Зато у каждой были собственный матрас и подушка, пусть и соломенные, и собственное серое и жесткое солдатское одеяло. Да еще и постельное белье из бязи, и вафельное полотенце, всегда чисто постиранные[96]. У многих деревенских девушек дома такой роскоши не было.

В большой семье Ани Мулатовой (отец был ремесленник, так что жили они вообще-то лучше соседей) все дети спали вместе на полу на домотканом фиолетовом шерстяном одеяле, которое очень любили блохи. У отца с матерью была за занавеской кровать. Постельного белья не было и в помине. Из любого куска материи мать шила им одежду и бесконечно перешивала старье. Аня как-то вырвала клок из нового платья, играя в прятки, и мать ее побила. С обувью было плохо всегда. Как только сестра Лиза, придя из школы, снимала ботинки на каблуках, их обувал брат, у которого своей обуви не было.

Утром мама обычно варила суп из пшена, который ели все вместе из большого блюда деревянными ложками. Мать добавляла туда молока, отец начинал есть, и только тогда могли начинать есть и дети. На обед — тоже суп, картошка, квашеная капуста. Мясо ели очень редко, и когда его готовили, то первыми ели отец и те из детей, кто уже работал, остальные доедали остатки[97]. К 1940 году только-только стало полегче, а в 41-м началась война.

Помощники командиров взводов — как правило, тоже совсем молодые женщины, хорошо учившиеся в первом выпуске и оставленные при школе, — муштровали девушек на совесть. Внеочередной наряд получала каждая, не идеально заправившая свою постель: соломенный матрас с простыней без морщиночки, подушки в ряд, чтоб ни одна не выпирала, полотенца треугольниками и чтобы основания треугольников образовали прямую линию[98]. Если после подъема не успели одеться в отведенные для этого пару минут, следовала команда «Отбой!» — и все повторялось сначала.

Встречаясь после войны с женщинами, у которых была в школе помощником командира взвода, Зинаида Мелихова вспоминала разные веселые, забавные моменты. Девушки вспоминали другое: строгость Мелиховой, муштру, наряды вне очереди (на фронт Мелихова с ними не поехала: она была очень красивая, фигуристая девушка и, по мнению подчиненных, «игривая». Не особенно прячась, целовалась с офицером Одинцовым, за которого потом вышла замуж — и осталась в школе)[99].

Строгостью запомнились и мужчины — командиры взводов и рот (как правило, фронтовики после ранения). Конечно, сказалось еще и то, что девушки только что пришли из гражданской жизни, а теперь из них делали военных.

Клава Пантелеева и ее товарищи боялись начальника по тактике Панченко, ходившего во время занятий от взвода к взводу. Только чуть-чуть девчонки расслабятся, как снова: «Панченко идет!» Задача была — замаскироваться на местности так, чтобы тебя совершенно нельзя было заметить, и Панченко, пока не научились, гонял безжалостно. Через много лет после войны, придя на встречу выпускников ЦЖШСП, Панченко признался: «Девчонки, я вас так уважал. И так жалел»[100].

Почему-то больше всего запомнились случаи, связанные с пением в строю: усталые девушки проявляли непослушание, отказываясь петь, и тогда их очень эффективно заставляли это делать. У Ани Мулатовой командиром роты был Алмазов, «высокий, красивый мужчина, очень строгий». Нередко по пути в столовую, когда, страшно усталые после долгой — семь километров в одну сторону! — дороги на стрельбище и назад и целого дня трудов, они, без шапок и без рукавиц, только и мечтали скорее пройти триста метров до теплой столовой, поесть, вернуться и лечь, Алмазов командовал: «Запевай!» Усталые девчонки молчали. Тогда Алмазов менял команду: «Стой. Направо, налево, в сторону 5 шагов. Ложись» — и приходилось ложиться прямо в глубокий снег и ползти до указанного командиром места. В широкие голенища сапог набивался снег. Женщины в платках и телогрейках, остановившиеся на обочине дороги, чтобы посмотреть на девушек-курсантов, жалостливо вздыхали. А девчонки, только Алмазов отвернется, поднимались и перепрыгивали пару шагов, чтоб оказаться поближе к цели[101].

История о наказаниях за нежелание петь в строю имелась, наверное, у каждой выпускницы ЦЖШСП. Офицер по фамилии Иванов — командир взвода у Таисии Киселевой — тоже не любил неповиновения. Как-то девушки усталые возвращались с полигона и промолчали, услышав приказ запевать. Последовал приказ: «Лежать! Ползти!» — командиру попала вожжа под хвост. Нехотя они подчинились. На улице шел дождь со снегом, брякали котелки девчонок. Сначала они хихикали, потом пошли в рев. Спас их в тот раз встретившийся на пути начальник школы Кольчак. А когда учеба окончилась, Иванов, как и Алмазов, не скрывал теплого отношения к своим курсантам и тревоги за них. «Хорошие вы у меня девчонки, — сказал он им на прощание, — вы берегите себя!»[102] Жестокая муштра, считали бывшие фронтовики, готовит их подопечных к фронту, где будет еще труднее. И были правы.

Нашлись, конечно, и такие, кто просто любил поиздеваться. Юле Жуковой хотелось после войны увидеть на какой-нибудь встрече бывшего своего взводного лейтенанта Мажнова, посмотреть ему в глаза. Но, хотя с войны Мажнов вернулся, на встречах снайперов не бывал: знал, наверное, как ненавидели его девчонки. Он, рядовой колхозник, унижал подчиненных, видимо самоутверждаясь за их счет. Из всей безжалостной муштры, всех издевательств Юле Жуковой больше всего запомнился один случай. Как же она должна была после этого ненавидеть взводного! Однажды холодным осенним днем на тактических занятиях в поле девушки «бежали по чавкающей под ногами и налипающей на сапоги вязкой грязи». Мажнов отдал команду: «Ложись, по-пластунски вперед!» — и тут Юля, увидев прямо перед собой огромную лужу, быстро сделала два или три шага в сторону и тут уже поползла по грязи. Но не тут-то было. «Курсант Жукова, встать, вернуться на исходную позицию!» — раздалась команда, и Жукова легла прямо в эту ледяную лужу и поползла[103]. Позже взводный объяснил, что так обращался с ними ради их же блага: если бы Жукова так поступила на фронте, ее бы уже не было в живых. В чем-то он, вероятно, был прав. Но потом всю жизнь, вспоминая этот эпизод, Юлия Жукова как будто физически ощущала, как «в голенища сапог, в рукава шинели вползает холодная липкая грязь». С трудом перемещаясь в густой грязи, она глотала слезы — от бессилия, злости, унижения.