Саван для блудниц - Данилова Анна - Страница 24

– Я все приготовил. Если хотите, можете сначала поужинать, а потом продолжить свой разговор… А мне пора… – Он развел руками. – Приятно было познакомиться.

И не успела Юля произнести и слова, как он, подойдя к ней, взял ее за руку, поцеловал, затем то же самое и с тем же выражением лица проделал с Ларисиной рукой, после чего, молча и не оглядываясь, ушел, они, ошарашенные, услышали, как хлопнула входная дверь…

– Кажется, он на нас обиделся, – проговорила с растерянным выражением лица Белотелова, выбегая из комнаты. Уже через секунду Юля поняла, что Лариса кинулась к двери, чтобы позвать Сергея. Она подошла к окну и увидела, как Зверев, прекрасно слышавший, что Лариса его окликнула, даже не повернув головы, сел в свою машину и уехал.

– Это твой парень? – не контролируя себя и обращаясь к Юле по-свойски на «ты», спросила Лариса, но, не получив ответа, взяла ее за руку и повела, как маленькую, на кухню. – Не расстраивайся так, пусть уходит. Я, лично, никогда не удерживаю мужчин. Если хочет уйти – бог с ним… Значит, это не ТВОЙ мужчина. Подумаешь… У меня было много мужчин, я тебе скажу, и все они были как братья-близнецы: беспомощные, самолюбивые, лопающиеся от гордыни, эгоистичные и капризные, как дети… И мало кто из них умел любить по-настоящему.

– А у тебя в Петрозаводске тоже был такой? И ты его бросила?

– Почти… Разочарование убивает душу.

– Понятно. Ну что ж, пойдем поужинаем тем, что нам приготовил господин Зверев. Если он ушел ТАК демонстративно, значит, на это была какая-то причина. Поживем – увидим. У нас, по-моему, и так хватает проблем. – Юля произнесла это покровительственным тоном, зная, что сейчас он для перепуганной и измученной Ларисы – как бальзам на душу. И кто сказал, что покровительство или жалость – из категории худших человеческих качеств?

Он бережно придерживал ее за талию, когда она, склонясь над раковиной, исторгала из себя фонтаны тепловатой кипяченой воды.

– Это нервное, – успокаивал Корнилов Людмилу Голубеву, поглаживая ее по голове, как ребенка. – Сейчас все пройдет. Вы полежите, а то и поспите, потом я напою вас сладким чаем, и вы мне все расскажете…

Она, опираясь на его плечо, поднялась и, шумно выдохнув, открыла кран с горячей водой и принялась умываться. Корнилов подумал о том, что давно уже в его квартире не было женщины, а сейчас вот появилась, да и то – случайно, пришла не как к мужчине, а как к первому встречному, согласившемуся ее выслушать и дать ей возможность перевести дух, зализать, что называется, раны и выплакаться. Умом-то он понимал это, но, глядя на ее тяжелые, уложенные на затылке рыжеватые волосы, открытую белую, в мелких нежных родинках, шею, опущенные, стянутые черным жакетом плечи и тонкую талию, он видел в Людмиле прежде всего женщину. Ему не надо было от нее ласки и покорности, всего того, без чего не может, по мнению большинства женщин, прожить ни один мужчина. Ласка сродни любви, а какая любовь может быть между совсем незнакомыми людьми? Другое дело, если бы ему было позволено видеть ее у себя в доме, слышать ее голос, вдыхать ее запах, когда она проходит мимо, быть посвященным в тайну ее существования, чтобы причаститься к ней, и вот тогда уже выпросить себе право на любовь.

Он идеализировал свою гостью, смертельно уставшую и находящуюся на грани нервного срыва, потому что ему самому хотелось этого. Он придумал ей жизнь, которой, быть может, и не было в действительности. Любимого мужа, молодого и сильного, ласкового и заботливого, который сейчас, быть может, ждет или уже ищет ее…

– Вас не хватились?

Она выпрямилась, вытерла лицо полотенцем и повернула к Корнилову свое раскрасневшееся лицо:

– Меня? Хватились? Да что вы такое говорите?! Я никому, ну просто никому абсолютно не нужна, разве что в лаборатории, но меня на несколько дней отпустили.

Она машинально расстегнула две верхние пуговицы жакета, пробормотав при этом: «Трудно дышать», – после чего дала ему понять, что хочет выйти из ванной комнаты.

– У вас есть балкон?

– Лоджия.

– Хочется подышать… А вы… вы бы оставили меня там одну, не бойтесь, я не собираюсь выбрасываться – я слишком хорошо знаю, что мне нужно от жизни… и от смерти… Просто я хотела бы снять жакет…

– Пожалуйста. Я даже могу предложить вам совершенно новую майку, она красная, длинная и вполне подойдет вам… Я купил ее для утренних пробежек…

– Отлично, несите. А я и не предполагала, что когда-нибудь окажусь в гостях у прокурора…

– Я не прокурор, я следователь.

– Да, понятно.

Она переоделась и вышла на лоджию, попросила у Виктора Львовича сигареты. Но через пару минут погасила сигарету и вернулась в комнату.

– Мне пора идти, – сказала она. – Выпустите меня, пожалуйста.

– Вы можете уйти хоть сейчас, но у вас очень больной вид. Может, вы все-таки поспите? Если хотите, позвоните домой и предупредите мужа, что вы у меня. Я даже сам могу с ним поговорить…

– С моим мужем никому не стоит говорить. Он не тот человек, за кого себя выдает. Он никогда не любил Натали, и все его слезы – показные. Я ненавижу его.

– Хотите чаю?

– Да, хочу, очень хочу. А вы, Корнилов, похоже, из нормальных людей.

Он принес теплый сладкий чай с растворенным в нем снотворным.

– Теплый… Вы всегда пьете такой чай?

Она села на краешек дивана – такая домашняя и женственная в этой бесполой красной маечке, доходящей ей почти до колен и делавшей ее моложе и тоньше, – словно приготовившись к разговору, и вдруг, забывшись и подчиняясь лишь инстинкту, натянула на себя сложенный в углу пушистый синий плед, укрылась им не без суетливо-радостной помощи Виктора Львовича, обрадовавшегося столь быстрому действию люминала, и, опустив голову на подушку, сонно, как в замедленной съемке, послала ему воздушный поцелуй. Рука ее безвольно упала вниз, коснувшись кончиками розовых пальцев ковра, рукав майки при этом задрался, и Корнилов увидел большое фиолетовое пятно на сгибе локтя, где ближе всего проходят вены… И там же – следы уколов и желтоватые застарелые пятна гематом.

«Боже, да она, бедняжка, еще и наркоманка?!»

Глава 6

Шубин, после того как проводил Виктора Кравцова почти до квартиры Иоффе и убедился в том, что одноклассники Льдова люди не пропащие и собрались по-своему помянуть Льдова и Голубеву, позвонил Крымову и спросил его, что делать дальше и с кем встречаться. Поинтересовался он и результатами общения шефа с Ларчиковой.

– Встреча с нею, – услышал он ироничное похмыкивание Крымова, – дала мне очень много. Но не настолько, чтобы ответить тебе на вопрос, кто же убил Льдова. Пока могу тебе сказать лишь следующее: к директрисе я уже не успеваю, меня ждет Щукина и обещала скормить мой ужин лосям и зайцам. Она, оказывается, собственница, как и все мы. Плохо лишь то, что меняется она слишком уж резко прямо на глазах. Откуда вдруг этот металл в голосе? Я ведь хотел жениться на ОБЫКНОВЕННОЙ женщине, а у нее появились какие-то мужские замашки. И вообще, надо бы ей сделать внушение, чтобы она так рано не уходила с работы…

– Так уже почти девять…

– В таком случае отчитайся мне, где ты был сам?

– Я же сказал – следил за Кравцовым.

– Это я уже слышал. А еще?

– Хотел проникнуть в соседний дом, чтобы оттуда попытаться увидеть, чем занимаются эти девятиклассники. Поехал домой за биноклем, вернулся, но пройти в дом так и не смог – везде новые кодовые замки. Но я просто уверен, что они там устраивали поминки, свои, школьные. Вот я и ждал окончания.

– Ну и как?

– Сначала ушли девчонки, но не все, три, кажется, остались, а спустя часа полтора ушли все. По-моему, эти детки были в изрядном подпитии. Но это и понятно – расстроились, все-таки Льдов был для них, как я понял, авторитетом.

– А ты с говорил Земцовой?

– Нет, а что?

– Ты хотя бы знаешь, где она?

– Знаю, она в квартире Белотеловой – кое-что проверяет.