«Чёрный эшелон»
(Повесть) - Лысенко Леонид Михайлович - Страница 6

Гоштов вытянул руки по швам.

— Помилуйте, ваша светлость. Я русский офицер, честь русского офицера…

Водянистые глазки Гоштова за стеклами очков встретились с насмешливым взглядом Клецке.

— Гут! — сухо проговорил он и встал.

Когда Полищук прервал рассказ и вздохнул, Печкур еле выдавил:

— Договаривай, Паша… — Все погибли?! — в глазах Курбанова заметались тревожные огоньки. — Говори…

Лицо Полищука посерело.

— Не все, но часть людей попала в лапы фашистам. Курбанов наклонился к нему, глаза у него остановились.

— Кого они схватили?

— Дубов, Вагин, Косицкий, Таня, еще человек тридцать ушли в лес. Остальных согнали там, еще на станции, на товарный двор и расстреляли. Женщин, стариков, детей… Павел скрипнул зубами. Ну, а сведения эти можно сказать, «из первых рук». Он, Крынкин, гад, их еще отмыть после расстрела не успел. Встретил меня и обрадовался, сволочь, когда увидел, что на мне тоже полицейский мундир. Предложил «обмыть» это «счастье». Пришлось пойти в «забегаловку» и распить бутылку самогона. Охмелел и стал бахвалиться. «Кем я раньше был? — орет. — Паршивым шоферишкой. Крутил баранку. А теперь я пан полицай — хозяин города… Правда, немцы бьют иногда по морде, но зато я могу везде брать, чего хочу. Вот это — свобода личности! Захочу — свою „забегаловку“ открою. Надо только деньгами разжиться… Ты нашего нового начальника уже видел? Бухгалтер был, конторская крыса. А теперь?.. Мы с ним дружки, понял?.. А ты за нас держись, не пропадешь!» В общем, тут он мне все и выложил… И еще кое-что добавил.

Полищук понизил голос. — «Представь себе, кореш, говорит, — я думал, майор Клецке так себе, фриц залежалый. А у него, брат, голова работает, как магнето на автомашине. И что, вообрази себе, придумал… „Я, дескать, из захваченного большевистского эшелона — черный эшелон сделаю. Пройдет он под видом обыкновенного товарняка, секретно, прочешет лес и за собой оставит виселицы…“ Тут Крынкин аж сам перепугался своей откровенности. Вцепился в меня: „Смотри никому не ляпай, Гоштов мне как старому другу, по секрету…“» Ну, я обещал держать язык за зубами, хотя, честное слово, еле удержался, чтобы тут же его на мушку не взять.

— Да-а, эксперимент… — Печкур задумался.

— Что делать будем, батя? — озабоченно спросил Полищук.

— Фашистов бить! — вскочил со стула Курбанов, — мстить будем! — он ударил кулаком по столу.

Молча слушавший все время Алехин подошел к нему и встал рядом, плечом к плечу. Печкур положил свою руку на кулак Курбанова. — Верно, затем нас здесь и оставила партия. Только бить-то надо с умом, они хитры, а мы должны быть еще хитрее.

— Крынкин собирается показать тропу к партизанам, где, наверное сейчас Дубов и остальные наши, — добавил вдруг Полищук. — Пока помалкивает, чтобы потом продаться подороже.

— Та-ак, — заинтересовался Печкур. — Откуда ж он знает?

— Он работал в лесничестве шофером и буквально исколесил все наши леса..

— И как ты на это реагировал?

— Очень просто. Сказал, что тоже с ними пойду. А что он ответил?

— Ну, сначала поартачился, а потом согласился.

— Стало быть, он тебе верит?

— Как же, мы с ним «приятели».

— Это большая удача. — Печкур привлек к себе Полищука, потрепал по затылку. Не зря служишь в полиции! Но Павел мрачно буркнул:

— Пришью Гоштова с Крынкиным…

— Ты что, Паша, с ума не сходи, — осадил его Печкур. — Держись с гадами так, чтобы комар носа не подточил. Затем тебя и послали в полицию, чтобы там свои уши иметь.

Полищук хмуро посмотрел на него.

— Тяжело… — И горячо попросил: — Пошли меня, батя, в цех или в лес. Ну нет у меня больше сил носить полицейскую шкуру и притворяться миленьким… Гоштов с Крынкиным наших людей под расстрел поставили, а я должен улыбаться их подлым рожам. Хватит с меня, сыт по горло… Печкур сердито покачал головой.

— Ну что ж, не хочешь — насиловать не будем. Можешь идти на все четыре стороны.

Полищук с опаской глянул на Печкура — серьезно это он? Печкур смотрел на него сурово.

— Зря психанул. Ты коммунист…

— Ты думаешь, нам легко было с Алехиным, когда нас Дубов снял с паровоза? — Курбанов сердито сощурил черные глаза. — Как батя сказал, затем нас здесь и оставила партия…

Полищук виновато опустил глаза.

— Иван Иваныч, Вера Ивановна на горизонте, — разрядил обстановку голос Алехина.

— Ну, мне пора, — спохватился Полищук, попрощался и направился к двери.

Печкур вышел его проводить и вернулся с сестрой.

Глянул в окно — окинул цепким взглядом тропинку, бегущую к калитке, улочку, освещенную солнцем, и опустил занавеску.

Вера Ивановна с удивлением посмотрела на Курбанова, потом вопросительно — на брата.

— Об этом после, — сказал Печкур. — Верочка, ты неосторожна…

— А что прикажешь делать?

— Для связи у нас есть человек…

— Полищук не железный… — возразила Вера Ивановна. Своей семьи у нее не было, и она относилась к Павлу, как к сыну.

— А ты железная? — нахохлился Печкур.

— Эх, Ваня. Мы с тобой уже старики. А молодых оберегать надо.

Вера Ивановна вытащила со дна старомодного ридикюля пачку листовок и отдала брату. Иван Иванович быстро спрятал их под пол.

Курбанов с восхищением бросил Алехину:

— Гляди, Борис, какая Вера Ивановна!..

Листовки были отпечатаны в той же типографии что и бланки немецкой комендатуры, даже формат и бумага были те же самые. Листовки особенно бесили гитлеровцев, но обыски результатов не дали.

— Это тоже оружие, — сказала Вера Ивановна. — Люди читают и знают, что Советская власть в городе есть, что хозяева в городе не фашисты, а мы — ее представители. Но, честное слово, если бы мне дали винтовку…

— Боевая подобралась бригада, ничего не скажешь! — улыбнулся Печкур. — Вот и Пулат говорит — бить их надо. Что ж, будем бить, не числом, так умением… Ты, Вера, в комендатуре ничего не слышала про наш эшелон?

— В комендатуре нет, но все знаю: Павлик сообщил. Я еще и поэтому пришла — совет держать. — Вера Ивановна взяла брата за локоть. — Ваня, надо же связаться с отрядом как-то. Промедление смерти подобно…

— Дубов пришлет связного.

— Ты уверен?

— Письмо от него получил.

— Кто передал?

— Вот они, Пулат с Алехиным.

Тогда другое дело. — Вера Ивановна присела на минуту передохнуть. Печкур сел рядом и, как когда-то в далеком детстве, провел рукой по ее волосам, уже серебристым от седины. Оба задумались, потом поднялись и вышли в сад. Седая усталая женщина и усатый сутулый старик с побелевшими висками.

Вера Ивановна притронулась к шершавому стволу старой яблони.

— Помнишь, Ваня? Когда-то босоногий вихрастый парнишка, забравшись на дерево, тряс ветки, а девчонка с косичками, смеясь, собирала падающие яблоки. Сад тот же, он только погустел и разросся. И небо такое же синее над озером… Все вокруг кажется неизменным. Но столько пережито и столько еще предстоит пережить…

Иван Иванович поднял грустные глаза.

— Помню, Верочка…

Они направились к калитке. Яблоня тихо шумела листвой, будто провожала их. Ведь она тоже постарела и покрылась морщинами…

Вера Ивановна открыла калитку.

— Танюшу часто во сне вижу… Как она там?

— Да она у нас боевая… — Печкур помял борт пиджака. — Пулат вот переживает. Осунулся парень. Болит у меня душа за обоих.

— Ты, Ваня, не спускай с него глаз, горячий он, — тихо сказала Вера Ивановна. — И себя береги, браток.

Печкур долго провожал сестру взглядом. Вера Ивановна шла по тротуару, держась в тени деревьев. Согретый сентябрьским солнцем воздух окутывал улицу синеватой дымкой. И странно горько было увидеть на этой с детства знакомой улице появившийся из-за поворота немецкий патруль.

Вера Ивановна спокойно, почти машинально протянула мордастому ефрейтору свой «аусвайс» — выдаваемый комендатурой не то паспорт, не то пропуск. Так же спокойно положила пропуск обратно в сумочку и пошла дальше. Одно не выходило из головы — отряд Дубова и связь с ним…