«Чёрный эшелон»
(Повесть) - Лысенко Леонид Михайлович - Страница 15

— Ну, хоп, — выдавил наконец Пулат. — А как же Иван Иванович, что с ним будет?..

— Об этом не беспокойся, друже, — подмигнул Павел. — Я сам его до поворота довез и ссадил где надо, понял?..

Постояли, помолчали, потом Курбанов решительно одернул комбинезон.

— Идем, Борис, воевать будем.

НОЧНОЙ РЕЙС

Смеркалось… По железнодорожному полотну гуськом пробегали солдаты, цепляясь оружием, лезли в вагоны. Небо освещал серебристый луч прожектора. В голове «черного эшелона» шипел паровоз. Из будки вылетали куски тлеющего шлака и, сея в темноте искры, падали на насыпь. Бригада, готовясь к ночному рейсу, чистила топку. К составу подъехал черный «мерседес», резко повернулся у паровоза, встал. Вышел Вольф в полевой форме, поднявшись по ступенькам, заглянул в будку машиниста. Вскоре оттуда донеслись какие-то крики. Клецке, вобрав в плечи голову, поднялся из-за столика, на котором тускло горела лампочка под черным козырьком, вышел под набрякшее, хмурое небо. Он с трудом овладел собой, нервы были натянуты, как струны. Смерть подпольщицы Печкур, так ничего не сказавшей, внезапное бегство ее брата, ранение инженера Мейера, которого Печкур оглушил чем-то тяжелым — все это выбило Клецке из колеи. Но он сумел оправиться. Нужно идти ва-банк. На карту поставлено все. У него оставался последний козырь, и им он собирался нанести противнику сокрушительный удар…

Клецке, сосредоточенно сбивая пепел с сигары, смотрел, как Вольф выталкивает из будки машиниста и помощника.

Потом, не глядя на Вольфа, процедил:

— Зачем вы сняли их с локомотива? Пусть вы отвечаете за военную сторону операции, но за остальное отвечаю я.

Вольф бешено прошипел:

— Герр майор, этих свиней надо повесить, а на локомотив поставить немецкую бригаду.

Клецке обнажил зубы в ехидной усмешке.

— Немецкая бригада знакома с профилем пути? И потом: у нас нет свободных немецких бригад.

— У нас есть эти… Крынкин и Полищук.

— Они не машинисты, их функция начнется, когда прибудем на место. Вы что, хотите сорвать операцию?

Вольф досадливо фыркнул.

— Но доверять русским свиньям…

У Курбанова пылали чуть раскосые глаза.

— За что нам не верят?! За то, что мы сами к вам пришли, да? Алехин изобразил укоризненную улыбку, адресованную Клецке.

— Вот, господин офицер, нам плата за верную службу…

— Он удрученно покачал головой. — А мы топку на совесть почистили, парку под завязку нагнали, чтобы поездок с ветерком провести, не опоздать, упаси Господи…

Они с Курбановым переглянулись.

— Ну что ж, пан офицер, раз вы в нас больше не нуждаетесь… — Алехин стал опускать засученные рукава.

— Марш цурюк! Назад! — закричал Вольф, указывая на будку.

Клецке похлопал Алехина по плечу.

— О, они верные слуги райха. — И по-немецки бросил Вольфу: — Вы что же, совсем не надеетесь на себя и охрану? Надеюсь, вы будете бдительно присматривать за машинистом и помощником в пути?

Фонарь расплескивал слабый рыжий свет по темной будке. В полумраке зловеще горел кровавый глаз топки. В окошко влетали искры, носились по будке и, словно не найдя себе места, вылетали обратно. Из тьмы ночи выскакивали навстречу ели, сосны, бежали рядом с паровозом, а потом снова ныряли в дремучую чащобу. Пол покачивался, под ним размеренно стучали колеса, а тендер время от времени налетал сзади и бил сцеплением, лязгая по железному фартуку.

Вольф сидел на ящике у телефона. Крынкин и Полищук стояли с обеих сторон в дверях. Солдаты разместились на тендере у пулемета. Когда Алехин подбрасывал уголь в топку, пламя освещало его бугристое лицо и могучую фигуру настороженного Вольфа у телефона, широкомордого Крынкина с рыжими лохмами под козырьком фуражки. Полищук то и дело высовывался в дверь, и виднелась его спина, длинная рука да напряженный затылок. Смуглый Курбанов, который, застыл у реверса, немигающим взором вглядывался в летящую навстречу ночь, казался выкованным из червонного золота.

Вольф поманил пальцем Крынкина. Полицай подошел. Вопросительно-заискивающе глянул на гестаповца опухшими мутными глазами.

— Скоро? — зло спросил Вольф.

— Километров пятнадцать осталось…

— Это есть правда?

— Да гад я последний буду, — Крынкин постучал себя кулаком в жирную грудь. — Я тут, пан офицер, шоферил, так что не сумлевайтесь, все будет на мази…

Вольф ткнул пальцем в сторону Полищука.

— Он правда говорить?

— Так точно…

— Ви откуда зналь?

Полищук хитро сощурил глаза.

— Он шоферил здесь, а я когда-то вкалывал помощником машиниста, так что нам обоим эти места знакомые. — Полищук подмигнул. А вот как вы будете платить нам за это, не знаю… Кому больше, кому меньше?

Он подтолкнул Крынкина, тот оскалился.

— Да ну тебя к черту, жадюга…

Полищук расхохотался.

Вольф презрительно покосился на полицаев, ничего не ответив, снял трубку, доложил обстановку Клецке.

Курбанов крутнул реверс, оглянулся на офицера с полицаем, потер измазанные маслом широкие ладони.

Незаметно переглянулись с Полищуком. Подошел Алехин. Закурили. Потом Курбанов качнул инжектор. Взял с полки медный чайник, запрокинув, приложился к носику и передал Алехину, тот тоже напился. Поскреб в затылке, повел глазами, ища манометр. Давление поднималось — стрелка подпрыгивала вверх. Паровоз шел на подъем с натугой и, отфыркиваясь, как усталая лошадь, рвал стальной грудью упругий ночной ветер, пропахший сырым сосновым бором, горячим маслом, топочным газом.

При повороте был виден едва различимый в ночи длинный силуэт состава, несущего смерть…

Курбанов опять стиснул рычаг, выглянул в окно.

«Где же сигнал? Неужели проморгал?» — У него похолодело в груди. Мгновенно припомнилось все до мельчайших деталей. Разговор с Дубовым, с Вагиным, слово, данное им, что не подведет. Он сделал все от него зависящее. Чтобы Клецке ему поверил и чтобы за все расплатиться с гитлеровцами, он повел «черный эшелон».

Пулат прижался плечом к створке окна и стиснул зубы, не чувствуя укуса колючих искр и холодного ветра, хлеставшего по лицу. Неужели из-за того, что не разрешено зажигать фонарик и фары, память у него отшибло? Неужели забыл профиль пути, проскочил стрелку, не на ту колею свернул?.. У него пробежали по спине холодные мурашки…

Впереди двигались Дубов и Вагин, за ними бойцы. Плыли в лунном серебре желтые, как воск, сосны, розоватые клены, смутно белеющие березы, а среди деревьев неясными силуэтами скользили партизаны, беззвучно, как сказочные лесные духи.

Дубов посмотрел в сторону железной дороги, которая едва угадывалась среди лесной просеки. Вырисовывались телеграфные столбы. Сверкали фарфоровые чашки. Поблескивали провода. Командир дал сигнал залечь и дальше передвигаться ползком.

Залегли, сдерживая дыхание, сжимая оружие. Лес после дождя дышал тихо, тревожно и пах мокрыми листьями, сырой землей и грибами. Дух захватывало у Дубова, у Вагина, у бойцов — так хорошо и вместе с тем тревожно было на душе. Сердца горячо бились от смертельной ненависти к врагу. Вдруг по кустам скользнул луч фонарика. С фонариком, по-журавлиному поднимая ноги, шел длинный офицер, за ним шагали автоматчики.

Дубов толкнул Вагина, тот партизана в пилотке, и эстафета пошла дальше по рядам. Люди поползли в глубокой, непроглядной тени деревьев.

Напротив колеи — сторожевая вышка. Гитлеровцы стояли у лестницы. С вышки, косясь на лес, торчали пулеметы…

Теперь, светя фонариком, офицер обходил строй. Осматривал снаряжение, делал короткие замечания заступающим в караул солдатам.

Дерзкий наскок закончился в один миг. Первозданную тишину леса на минуту нарушили странные звуки. Всхлипы. Мычание. Стук падающих тел. Потом в чащобе прошумел ветер и тут же стих.

На железнодорожном полотне Дубов остановился.

— Слышишь?

Вагин приложил ухо к рельсу, замер и встал.