Йормундур (СИ) - Азырова Анна - Страница 7

— Ты хочешь принести в жертву дочь? — спокойно уточнил новоприбывший.

Все как есть оторопели, Гундред повёл бровью.

— Да что ты, нет! Я собираюсь окрестить её, как порядочный отец. А жертва…тьфу ты! Это совсем другое!

— Тогда зачем тебе я? Дать совет, как удачней это обделать?

Гундред, улыбнувшись, поднял свою кружку, качнул головой в сторону.

— Крещение боем. — важно изрёк жрец, вздёрнув бритый подбородок. — Пускай дочь ярла докажет чистоту своей крови.

— Охотно, — дерзко бросила строптивица и запросто стянула у одного из воинов секиру. Мужчины рассмеялись, захлопали в ладоши. Девушка подхватила с пола чей-то круглый деревянный щит, решительно подвигаясь к жрецу. — Чем будешь обороняться?

— Он не сражается, дитя, — вмешался Гундред. — Лундвар ведун. Он даёт мне добрые советы и приносит жертвы богам от случая к случаю.

— Я хочу, я! — Стюр помахал над головой обглоданной телячьей костью. — Разреши мне испытать её!

Ярл почесал бороду, задумался.

— Хм, хм. Да, ты славный витязь, Стюр. Принять хольмганг от тебя почётно.

Стюр подскочил с места, благодарно поклонился. Обернувшись, заметил, что «ярлица» глядит на него с одобрительной улыбкой.

Когда оба воина заняли пространство между пиршественным столом и очагом, Гундред приказал начинать. Девица выжидала. Стюр тоже не хотел первым высовывать голову, но страсть взяла вверх. Мужчина сделал наскок, соперница отбилась щитом. Викинг поменял позицию, попрыгал на месте, ударил снова. На этот раз девушка наотмашь парировала секирой. Тратит силы, заметил Стюр про себя. Третий выпад разнёс хлипкий щит на верешки. Девица разозлилась, схватила топор в обе руки и ну махать во все стороны — а Стюр знай уклоняется. Воины кричат, подбадривают. Гундред заливается смехом. Так продолжалось до тех пор, пока воительница совсем ни выдохлась.

«Готова», — заключил Стюр. Занёс топор повыше, резво подскочил к неприятельнице. Та замахнулась своей секирой, но викинг ловко пригнулся и в следующий миг выбил оружие из женских рук. Девушка вздохнула, разочарованно понурила голову. Стюр опустил секиру, подступился ближе.

— Сдаёшься, ярлица?

Бедняжка выглядела до того измотанной, грудь вздымалась до того часто, что дыхания, казалось, не хватит и на пару слов. Стюр расслабился, подошёл ещё ближе. Тут глаза девушки сверкнули сталью: «Р-р-р-ра!» — босая ножка так сильно пнула Стюра в грудь, что тот, лишившись воздуху, повалился навзничь. Все загоготали.

— Я сдаюсь, сдаюсь, силач! Ты честно одолел меня в бою. — шутница нагнулась к поверженному врагу, подала руку. — Прости за это. Я так, для забавы.

Стюр и сам засмеялся, схватил чужую руку, резво поднялся.

— Бой выигран нечестно. Она недостойна… — забурчал Лундвар, чаявший избавиться от оборванки малой кровью.

Гундред Булатная Рука встал с места:

— С сего дня нарекаю тебя Тордис — сестрою Тора! Да защитит тебя Громовержец от всякой беды и напасти! Выпьем за Тордис, братья, за мою славную дочь!

Тем временем в одной из уютных комнат дома алькальда проснулся Ансельмо. Ему стало жарко — его накрыли несколькими шерстяными и пуховыми одеялами, совсем рядом вовсю горел камин, бросая на стены, пол и богатую обстановку подвижные жёлтые пятна. Рядом на той же большой кровати сидела и улыбалась Олалья. Она протянула руку, прошлась тонкими перстами по вьющимся волосам друга. Ансельмо перехватил ладонь, поднес к жарким устам, целуя тысячу и тысячу раз. Наконец его сердце успокоилось.

3. Жертва

С первыми петухами Гундред отдал приказ собрать всю награбленную провизию, сокровища, рабов, лошадей и спустить суда на воду, пока он с отрядом дружинников не проведёт в деревне обряд во славу Водана. Лундвар распорядился вырыть около кладбища глубокую братскую могилу: туда сбросили все гниющие тела, которых крестьяне всё никак не зароют после внезапного побоища. К полудню на празднество Водана подтянулась без малого вся деревня.

Кострище выглядит неприглядным, но своими размерами внушает трепет. Варвары собрали над ямой целый холм из телег, плугов, старых черенков и ветоши, разворотили по досочкам сараи, амбары, нежилые дома, словом, всё, что можно поджечь. По завалу карабкаются люди, разливая из бочек смолу, которую Гундреду как раз подвезли из запасов награбленного. Вонь стоит страшная. Другие приволокли на середину сооружения большое колесо, насаженное стоймя на прочный деревянный остов, спицы удлинили связками соломы, так что само изваяние напоминает солнце. Пока умельцы с помощью канатов водружали над землёй плод трудов своих, настроения толпы крестьян достигли точки кипения.

— Да что ж вы делаете, окаянные! Неужто в вас совсем сострадания нет!

— Мало вам, черти, мало вам нашего горя!

— Защити нас, святая дева Мария!

— Христос, заступник наш! Как же ты воскресишь их в час Страшного Суда?

— Нехристи! Душегубы!

Обезумевшие от горя женщины двинулись на обидчиков, но охрана легко отбросила их назад. Какой-то нечёсаной оборванке с дикими глазами удалось всё же проскользнуть, она пробежала несколько шагов и ничком рухнула в снег. Викинги рассмеялись. Тордис, что стояла с отцом у кострища, обернулась и сей же час бросилась к женщине.

— Мама!

— Доченька! — крестьянка ледяными руками коснулась щёк девушки, упавшей на колени, но радость быстро сменилась недоверием. Тордис по случаю военного крещения пожаловали богатые и изящные лёгкие доспехи из кожи, которые она надела поверх короткого платья на мужской манер. С плеч до самой земли ниспадает накидка из соболиных шкурок. На шее массивное ожерелье из цельных плоских кусков бирюзы, а посередине крупный квадратный слиток со сложным чеканным орнаментом. — Я думала, они тебя…

— Нет, нет. — Тордис мельком взглянула на отца, набросила на голые плечи матери соболиную накидку. — Всё хорошо.

Брови женщины гневно сошлись, плечи дёрнулись, сбрасывая меха.

— Ты, что же, с этими варварами?! — крестьянка зыркнула по сторонам. — Да ты погляди, дурёха, что они творят!

Тордис побледнела, схватила мать под руку и отвела в сторону, где нет солдат.

— Ну что нам теперь делать? Что? — голос девушки сделался твёрдый, как сталь. Казалось, в ней нет ни толики малодушия. — Это их обычай — убивать потомство своих врагов. Так они…устанавливают власть, отнимают у жён слабых детей, чтобы дать им сильных. К тому же, как они верят, сын никогда не пойдёт против отца и…

— Какое мне до всего этого дело! — бездумно воскликнула мать. — А! Так я их благодарить еще должна?! Я им детей рожать должна?! — она бросилась сквозь строй викингов обратно в толпу. — Эй, подруги! Послушайте-ка это! — взмахнула рукой, указывая на язычников. — Они пустили кровь нашим мужьям и детям! И знаете, чего эти звери ждут? Что мы нарожаем им еще! Нет, вы слышали?!

Скорбящие матери и вдовы обступили крикушу, десятки глаз жадно вылупились.

— Они нас, видите ли, почитают волчицами! Им что — режь да сжигай, бей да насилуй! А мы — рожай! А-ха-ха! А правда! Что нам? Нам-то невдомёк, кто на нас запрыгивает!

— Да ты что, Петра! Да как же!.. — запричитали в толпе.

— Пойдёмте, милые, пойдёмте, — на чело Петры легла тень недоброго замысла, она беспечно взяла под руки двух женщин, подвигаясь обратно к деревне. — Нечего здесь слоняться. Пускай разводят пламя хоть до небес. Не бойтесь, Господь защитит наших деток, он их не оставит. А мы им таких сыновей нарожаем! Ох и увидят они от нас и сыновей, и дочек!.. Пойдёмте.

Крестьяне потихоньку рассеялись. В кострище уже пыхали жаром несколько факелов, ветер подхватил чёрные клубы дыма. Тордис стояла, не шелохнувшись, взгляд приковали фигуры удаляющихся женщин. Сзади кто-то набросил соболиную накидку, оставленную на земле. Девушка обернулась, чая увидеть отца. Но увидела Стюра.

Огонь пожирал предложенное угощенье с завидным аппетитом, что Лундвар счёл добрым знаком. Когда полымя поутихло, а сверху всё затянулось тлеющими головешками да плотным слоем пепла, Гундред заявил, что до вечера оно не прогорит, пускай, мол, несколько мужей разгребут золу и поддерживают костёр, а всем прочим седлать лошадей, строиться и двигать к берегу. Несколько возов захваченного добра успели отправить на драккары, так что ярлу и его дружине предстояла короткая прогулка налегке — около трёх миль вниз по речке. Гундред, Лундвар и ещё десяток привилегированных мужей расселись по коням. Стюр взял к себе Олалью, Тордис раздобрилась, посадив Ансельмо к себе за спину. От Йормундура — ни слуху, ни духу. «Небось, нажрался в усмерть», — беспокоился Йемо. — «Дрыхнет в какой-то луже со свиньями». И всё ж как-то боязно отправляться без этого дурня. Ансельмо впервые чувствовал себя неприкаянным, без опоры и защиты. Рука то и дело теребила железный ошейник. Все люди вокруг чужие, и ему среди них не место. Здорово, конечно, никогда больше не видеть этой похабной рожи, но без Йормундура…словно вдвойне сирота.