Йормундур (СИ) - Азырова Анна - Страница 37

Сутулясь, рыжеволосый пошаркал ещё дальше вглубь сада, губы тихо забормотали под нос, и спутники вновь остановились у почти невидимого за сугробами канала. Водный ручеёк полностью замёрз, но натиск сапога на тонкую корку вновь привёл его в движение. Льдинки медленно потекли по узкому руслу, застревая в осерёдке из горстки круглых булыжников. Перо черкнуло в раскрытой книге.

— Махун, — чуть севший голос Бреса нарушил тишину. — Посвяти меня в свои мысли. Мне любопытно…

Жёлтые глаза неотрывно вперились в запруду, куда, как рыбёшки, попадались льдинки, но одна за одной они находили бреши, чтобы проскользнуть дальше по руслу под током воды. На освободившееся место становились другие кусочки льда и повторяли судьбу первых.

— Задний ряд. Закрывает дыры в переднем. — монотонно забурчал Махун. — Передние не выдержат долго. Нет. Лучше заменить их новыми. Менять постоянно. Задние болтаются без дела… давят вперёд.

— Ты о льде в канале?

Махун макнул перо в чернила, в книге появилась примитивная схема.

— Боевое построение. Сколько нужно колонн? Построить резерв плотно, но свободно для отхода. Первый ряд — самые стойкие. Держаться на расстоянии, закрыться с флангов. Резерв нужен для натиска. Враг бежит. Меньше потерь.

Брес вдруг воодушевился, зелёные глаза заблестели.

— Кажется, я понимаю. Ты хочешь сделать строй свободней и заменять уставших бойцов новыми из заднего ряда? А что же с натиском? Он сломит боевой дух врага? Предлагаешь толкать своих в спины щитами? Тогда колонна будет биться… как единое тело и разум. Это феерично, Махун.

Риаг повернулся, чтобы возвращаться в замок, где его ждал обед по строгому расписанию, как нравилось сыну Кеннетига. Опустив взор куда-то на уровень фибулы на груди Бреса, Махун без слов передал ему свои бесценные заметки, которые чужие руки приняли с нескрываемым трепетом.

Больше книг на сайте — Knigoed.net

Извилистая узкая река Шаннон несла лодку с пятью людьми вдоль своих сподручных для купания и рыбалки низких берегов. В тумане мрели дальние холмы, замыкающие долину вокруг Киллало со всех сторон. Чуть ближе, за жмущимися к мосту через реку по обеим её сторонам домами, амбарами и мельницами, раскинулись поля. Сейчас они устланы снегом и походят на бескрайнее белое плато, но по весне — это жёлто-зелёное лоскутное одеяло из больших и меньших прямоугольных заплат. Дым из печных труб, сплетаясь с клубами тумана, ещё пуще скрадывает окрестности деревни. И только песни на гэльском языке доносятся отовсюду.

Это гимны и молитвы, которые поют ирландцы от заутрени до вечерни, одинаково прося заступничества и отдавая похвалу как Христу и святым, так и природе да полузабытым богам своего племени. Молитва пронизывает все стороны жизни этих простых людей: заговор на здоровье скота, добрый улов и обильное молоко после дойки, заклинание для божков, помогающих в молотьбе и прядении шерсти, ткачестве и сбивании масла, благодарность Богу за завтрак, обед и ужин и хвала стихийным силам за пришедшую к сроку зиму без лютых заморозков и снегопадов. Гэлы беспрерывно напевают из любви к музыке и своего весёлого нрава, но даже без всякого разумения их молитвы как будто доходят до высших сил.

Лодочник, неторопливо гребя в тёмной непроглядной воде, глянул на высочайшую в деревне четырёхугольную башню, что маячит за туго сплетёнными ветвями голых деревьев. В бойницах горит огонь, а значит, в Сеан Корад держат дозор. Четверо путников, которых перевозчик видел впервые, тоже с любопытством осматривались. Двое из них ещё зелёные чернецы в коричневых рясах и капюшонах, а остальные — немытые калеки в рваных власяницах: то ли мученики какие, то ли обычные бродяги.

Пролей, о владыка властителей щедрых,

Свой свет на меня и кругом осени

Деянья мои и рабов твоих бедных

Навеки от дьявольских сил охрани.

От каждого брауни и банши-крикухи,

От грешных желаний, печальных вестей,

От всякой русалки и водного духа,

От фейри проказ и чердачных мышей,

От грозного тролля в холмах и дубравах,

От всякой сирены, что душит меня,

От гуля, живущего в глинах, расправы

Храни до заката грядущего дня.

Такую песню принёс холодный ветер с берега Киллало, но лодка не подходила ни к одному встречному пирсу, а неуклонно следовала туда, где русло Шаннона раздавалось вширь и вглубь.

— Те заросли вдалеке — это остров? — окликнул один из монахов перевозчика, что молчаливо кивнул головой.

Очень скоро судёнышко вынесло на песчаный берег, и двое мужчин, принятых лодочником за бродяг, вызвались затащить остальных на сушу. Пара звонких монет развязала деревенщине язык, и тот рассказал, какой тропкой быстрей всего дойти до прихода и с чем явиться пред очи его настоятельницы.

Путь до церквушки с многочисленными неказистыми пристройками не занял много времени, и четверым иноземцам открылась заснеженная луговина, где возились крестьяне и клирики. Одни носили воду, другие гоняли гусей, третьи починяли ветхий хлев или камышовый тын, четвёртые на возу перевозили что-то в молельню. Прославленный ораторий Луа оказался часовенкой из массивных белых, серых и рыжих тёсаных камней с парой длинных прямоугольных окон. Кладка с фасада и задней стены переходит в высокую и острую двускатную крышу, по бокам крытую древесиной. На такой же невысокой ограде из булыжника святую землю обозначают белые кельтские кресты, вытесанные из громадных известняковых валунов.

Дорогу путникам перебежала дворняга, утащившая жёлтую крупную кость зверя, не меньшего, чем лошадь. Из оратория вышла толпа монахинь: тучные и тощие, как жерди, женщины потолковали о чём-то меж собой и вскоре разбежались, открыв взору пришельцев ту, которую ни с кем не спутаешь. Дорофея и четверо спутников с узнаванием двинулись навстречу друг другу, пока не сошлись на распутье каменных тропинок.

— Ваше преподобие, — на латыни обратился юноша, чьё лицо показалось наместнице прихода приятным и добрым. — Мы перегрины с континента, преодолели с Божьей помощью долгий и трудный путь до Эйре. Мы слышали о вас как от наших братьев, так и многих добрых островитян, славящих вашу святость и добрые дела. Со мной отправилась сестра, она из обители для монахинь. И она… сведуща во врачевании и уходе за больными, — чернец мельком переглянулся с растерянной спутницей. — Словом, сестра хочет обучать своим познаниям других сиделок и по возможности сама творить богоугодные дела.

Улыбаясь, Дорофея без единого слова понимающе закивала. Юнец чуть скованно обернулся к двум рослым мужам в лохмотьях.

— А это… несчастные, которых мы подобрали по пути. Они искренне раскаялись в грехах перед Богом и захотели очиститься через паломничество по святым местам вместе с нами. Они помогают в тяготах нашего странствия.

Подняв брови, Дорофея внимательно осмотрела одного и второго бродягу. Темноволосый и грязный лицом муж порядком зарос, так что за косматой бородой и паклями черт толком и не разглядишь. Одного глаза нет, ведь голова обмотана грубым лоскутом, а власяница до самых пят похожа на ту, в которую одет другой паломник. Этот стриженный калека ещё более жалок: вместо ладони он прижимает к груди затянувшуюся культю.

— Не утруждай себя долгими объяснениями, мой брат во Христе, — Дорофея взяла в холодные руки детскую ладонь перегрина. — Ангел показал тебя в моём сне и предрёк нашу встречу. Но он не обмолвился о ваших именах…

— Брат Ансельмо! — оживился Йемо, блеснув карими глазами. — И сестра Олалья. А наши друзья — Штерн и Йозеф.

— Что ж. В нашем молитвенном доме вы найдёте приют, пока не продолжите своё паломничество. Очень кстати, что сестра Олалья печётся о немощных, ведь моя миссия после воспевания величия Господнего — содержание дома для страждущих, где наши сёстры дают им посильный уход.