Мне давно хотелось убить - Данилова Анна - Страница 52

Почему-то при упоминании о конфетах ей стало совсем уж плохо: из головы не шли убитые студентки. Он их что, ТОЖЕ кормил конфетами?

– …хотя хлеб-то у меня еще есть, и масло, и сало. Ты любишь сало?

Она не успела ответить, потому что ее банщик куда-то ушел, а вернулся уже с чистой клетчатой мужской рубашкой, доходящей ей до колен (Юля проворно накинула ее на голое тело), и бледно-голубыми огромными джинсами, в которых она бы могла уместиться вся полностью.

– Нет, эти штаны я надевать не стану, спасибо.

– Тебе в постель принести поесть или сама на кухню пойдешь?

Она пожала плечами – какая ей разница?

– Мне все равно.

– Тогда поехали, – и он, ни слова больше не говоря, поднял ее над полом и понес на кухню.

Там было тепло, громко гудел газовый котел, пахло супом.

Желтая наваристая куриная лапша, густая от пупырчатых крылышек, сиреневых сердечек и розоватых печенок, оказалась восхитительной.

– Ты только сразу много не ешь, а то помрешь… – Миша придвинул к Юле мисочку с супом и большой ломоть хлеба. – Ну вот, считай, что воскресла… Так как ты оказалась в подземелье-то? Сама пришла или привел кто? Да еще в такую погоду? От тебя какой-то химической дрянью пахло…

– Думаю, меня усыпили при помощи какого-то средства…

– А кто, не помнишь?

«Так я тебе и сказала», – подумала Юля, стараясь не смотреть на сидящего перед ней человека, отношение к которому она никак не могла определить для себя: то ли бояться его и молчать, набрав в рот супа, то ли выложить ему все честно и просить помощи.

Ведь если она признается ему, что ПОМНИТ того, кто ее утащил с крыльца ерохинского дома, значит, живой она уже ОТСЮДА не уйдет.

Еще один вопрос интересовал ее: изнасиловали ее или нет? Ведь у нее настолько болело тело, все мышцы и суставы, так ломило внизу живота, что было довольно сложно определить, отчего это происходит: от того, что она провела несколько часов в холодном, кишащем крысами подземелье, или от того, что с ней уже успел развлечься этот рыжеволосый и бородатый мужичище?

– Ты вот все молчишь, а ведь тебя наверняка уже ищут, переживают… Ты, я вижу, девочка из хорошей семьи, где-нибудь в институте учишься, у тебя небось и жених есть… Я угадал?

– Угадал, – неожиданно для себя жестко и даже зло ответила она ему, – да только такие негодяи, как вы, убиваете ни в чем не повинных…

Она осеклась и почувствовала, как кровь жаркой волной прилила к лицу. Ей стало жарко, ее затошнило. Она явно переела этой куриной жирной лапши.

– Ты думаешь, что это я тебя туда притащил? – совсем незло, а как-то даже обиженно и очень тихо спросил Миша и качнул головой. – Ну уж и не знаю, как сделать, чтобы ты мне поверила.

– А почему у меня болит живот? Что вы со мной сделали? – закричала она, вскочив со стула и, прижав к груди сжатые кулаки, затряслась в беззвучном плаче.

Это были нервы. Они сдали. И была истерика, и слезы, а потом ее вырвало прямо на чистую рубашку…

– Как тебя зовут на этот раз? – услышал он голос Двойника и весь задрожал от отвращения к нему, такому чистому и благополучному, такому занятому и серьезному.

Тот, хороший, стоял возле окна и курил. Он был высок и строен, уверен в себе и всегда знал, что ему нужно от жизни, от каждого дня, часа и даже минуты.

– Я знаю, ты хочешь мне сказать, что я – ничтожество, что меня скоро схватят и призовут к ответу? Но я ничего не боюсь. И это не я виноват, что таким родился. Мы с тобой – одно целое, и кто виноват в том, что тебе досталось все самое хорошее, а мне – все самое дурное? Тебе отдали все силы, а мне – одну слабость. Признайся, ты ведь хотел бы избавиться от меня? Ну скажи, скажи, я тебя пойму и, быть может, когда-нибудь сам помогу тебе, но пока я еще не готов к тому, чтобы отправиться вслед за НИМИ… Я слишком молод, кроме того, признаюсь тебе честно, мне иногда кажется, что все это сделал не я… Ты – это я, тогда и объясни мне, что движет мной, зачем я делаю это? Почему, когда я хотел женщину, она мне всегда с хохотом отказывала?..

– Прекрати, – отозвался Двойник и загасил сигарету в пепельнице. Взгляд у него был печальным, словно у обреченного человека. – Ты сам себе все это придумал. Ведь ты же сам говоришь, что мы с тобой – одно и то же. Тогда почему же я – могу, а ты – нет? И почему ты не хочешь найти в себе силы, чтобы воспротивиться своим желаниям? Кроме того, ты вовсе не такой, каким себя представляешь. Ты же был с Ольгой Христиансенс? И она ничего не заметила. Не заметила подмены, понимаешь? Больше того, на следующий день она снова пришла сюда, чтобы встретиться с тобой…

– …с тобой! – вскричал он. – И у меня все с ней получилось только потому, что я представил себе, что я – это ты, понимаешь?

– Ты ведешь сразу несколько жизней, но они следуют не параллельно, как это бывает иногда у людей, а расходятся, словно лучи, в разные стороны. Ты бы собрал их все вместе… Разве ты не понимаешь, случись что с тобой, мне тоже будет конец? Ведь ты в моей ванне разрезал трупы, ты думаешь, ОНИ не найдут следов?

– А ты поезжай, поезжай отсюда, брось меня, брось… – Он, скорчившись и состроив страшную гримасу, забегал вокруг Двойника, как отвратительный полубезумный шут, которому не хватало только красного веселого колпака с бубенчиками. – Брось, как свою сгнившую руку, а еще лучше – ногу! Но только знай, если ты меня бросишь, я принесу в жертву твоей порядочности и чистоплюйству много-много молоденьких девушек… Я приведу их сюда, одну за другой, я осчастливлю их лоно, сделаю своими наложницами, и мы сыграем здесь прекрасный спектакль. Театр одного актера, может, слышал? Ведь они уже давно сыграли свои роли, они просто не знают об этом…

– Зачем ты зарезал буфетчицу на автостанции и почему тебя тянет именно в эти грязные места? Что тебе за дело до этой простушки? Возомнил себя богом?

– Оставь меня в покое. Я убил ее, потому что она видела меня, видела, как мы с той дурехой говорили в кафе, а потом ушли вместе… Что ты так смотришь на меня? Не смотри, слышишь, НЕ СМЕЙ НА МЕНЯ ТАК СМОТРЕТЬ! Я счастлив, я несказанно счастлив уже тем, что у меня есть ты, ты, который принадлежит мне всецело и находится в моей власти. И вся твоя беда знаешь в чем?

– В чем?

– В том, что ТЫ НЕ МОЖЕШЬ МЕНЯ УБИТЬ. Да, я слаб, я нервен, я извращенец, я некрофил, я сластолюбец, я эгоист, я бездарь, я порочен до самого дна, я люблю только свои ощущения и деньги, на которые могу купить эти самые ощущения, но тем не менее Я СИЛЕН! Понимаешь, ты, ты!.. – Он тяжело дышал, пот катился градом с его гладкого, холеного лба. – А ты – низшее существо, которое я ненавижу больше всего на свете… ты – не в состоянии убить меня, чтобы самому вырваться из этого ада! Я не могу овладеть женщиной, которая мне понравилась, а ты не можешь убить меня. Мы и слабы и сильны одновременно. Я только не понимаю, почему ты всегда молчишь? Ты что, не умеешь разговаривать? Ты только и можешь, что водить кистью по холсту и писать эту пошлятину!..

– У тебя есть краски и кисти – пиши и ты. Кто тебе мешает?

– Мне мешает тот, который забрал себе весь талант. Скажи, почему ты не оставил мне ни капли таланта? Тебе никто не говорил, что ты талантлив во всем? – Он оскалил зубы – ровные, безукоризненные, белые, как китайский фарфор. – Ты талантлив даже в той боли, которую приносишь мне, ты хотя бы это понимаешь?

– Не кричи. Сегодня снова приходила Ольга Христиансенс. Она серьезно больна, а ты не хочешь ее навестить. Ведь она любит тебя… Быть может, она бы и смогла тебя понять.

– Нет, она любит тебя. В том-то все и дело. И вообще, сколько можно говорить об одном и том же… Не смотри на меня так, твои глаза сейчас вонзятся в мои и прожгут их насквозь. Быть может, когда-нибудь ты все же наберешься смелости и избавишь меня от МОЕЙ боли, ты понимаешь, о чем я говорю… Те наслаждения и чувство пресыщенности, которые длятся подчас мгновение, – что ты можешь знать о них? Разве ты знаешь, какую цену мне приходится платить за то, чтобы я оставался жив? Я нахожусь в постоянном напряжении, мой мозг не знает покоя, я пытаюсь избавиться от призраков, которыми кишат мой дом и моя голова, но они все равно неотступно преследуют меня и душат, душат во сне и по вечерам, когда всем кажется, что я так умиротворен и счастлив… Ну вот твой взгляд и потеплел – ты жалеешь меня, мой дорогой Двойник? Ты, наверно, смотришь на меня и думаешь, и чего это он разговаривает сам с собой, да? Представляю, сколько вопросов ты бы хотел задать мне. Так задавай. Спроси меня, как умерла моя Ева. Твоя Ева.