Мне давно хотелось убить - Данилова Анна - Страница 26

– А разве ты не хочешь семью?

– Хочу, но только мне нужна для брака более простая женщина, – тут он поднял на нее глаза и совершенно неожиданно больно ткнул ее пальцем в грудь, – вот такая, как ты, Надя… Заметь, я трезв и понимаю, о чем говорю.

– А чем же я отличаюсь от Юли? Тем, что более доступна? Что по первому твоему зову прыгаю к тебе в постель?

– Нет, дело не в этом. Просто ты в большей мере женщина, чем она. А твоя доступность помогает мне ощутить тебя своей, я становлюсь частью твоего тела, и мне не хочется отпускать тебя из своих рук. Можешь понимать это как тебе угодно, но я бы хотел, чтобы ты была доступна мне всегда, каждую минуту, чтобы, где бы я ни был, я знал, что ты всегда примешь меня, откуда бы я ни пришел…

– Даже от другой женщины?

– Да, даже так, потому что, если я еду К ТЕБЕ от другой женщины, значит, мне не хватает тебя, твоего тела, твоего голоса, твоих рыжих волос, твоих слез… Не плачь, никто же не виноват, что ты любишь меня, а я – тебя.

Она смотрела на него и не могла понять, что это – игра, в которой он превосходит самого себя и которая составляет его жизнь, или он говорит правду, в которую не верит сам.

– Я бы хотел снова… – Он взял ее за руку и поцеловал. – Если ты устала, то так и скажи, я отстану… Но знай, что я не могу спокойно смотреть на твою белую кожу, на эти плечи и глаза… Если бы я мог, то съел бы тебя и запил вот этим кофе, ты поняла?

Она пересела к нему на колени, взяла его голову в свои руки, внимательно посмотрела ему в глаза. Голова ее кружилась от счастья, пространство вокруг Крымова расплывалось радужными пятнами, запахло кровью, ее замутило, и она потеряла сознание.

– Что-то часто вы заглядываете к нам на автостанцию. Никуда не едете, а все больше пристаете к молоденьким девушкам… Я вас приметила еще в прошлый раз…

Девушка из кафе – что может быть пошлее и грязнее. Она наверняка переспала не с одной тысячей мужчин.

Думая о ней так, он тем не менее постарался взять себя в руки и улыбнулся:

– Правильно. Мне скучно, я писатель, вот и ищу себе персонажей. Хотите, напишу и о вас.

– Я так и подумала, что вы писатель… – Она подошла к нему с тряпкой в руке и принялась вытирать со стола.

Маленькая, худенькая, с розовым жирненьким (словно она одной и той же тряпкой вытирает и лицо, и залитые куриным соусом столы) личиком и маленькими черными глазками, она носила на голове белый кружевной кокошник, который постоянно сползал на правое ухо, и она его беспрестанно поправляла, а тельце ее было завернуто в белый замызганный халат и перехвачено в талии таким же грязным фартуком. На ногах ее красовались обрезанные валенки, потому что было очень холодно, особенно если стоять на кафельном ледяном полу. Между этими странными войлочными башмаками и подолом халата виднелись красные, толстой вязки, шерстяные чулки.

– А что обо мне писать-то? Я девушка обыкновенная, работаю вот…

– Платят-то хорошо?

– Да разве сейчас кому-нибудь хорошо платят? Хотя мне грех жаловаться, потому что я сейчас одна и получаю за двоих. Машку уволили за пьянство. Да она и не работала ни фига, все с мужиками в гостинице пила, вот и допилась, они с ней такое сотворили, что ее увезли на «Скорой»… А мой хозяин как узнал, так сразу и уволил.

– А тебя оставил? – Он перешел на «ты», потому что разговаривать с этим грязным существом на «вы» считал ниже своего достоинства, даже учитывая то, что она через несколько минут превратится в труп. Маленький труп, лежащий в подсобке с перерезанным горлом.

– Оставил, – хмыкнула она и отвернулась, задрав нос, всем своим видом показывая, как же нелегко ей досталось это кафе и что она ПРЕЗИРАЕТ своего хозяина, который, видимо, за определенные услуги позволил ей работать здесь за двоих.

– И много у тебя посетителей?

– А это тоже для книжки? – Она присела к нему за столик и уложила свое лоснящееся личико на сцепленные ладошки. Улыбнулась, показывая мелкие мышиные зубки. – И о чем будет книжка?

– О любви, конечно. Так много посетителей или нет?

– В такое время рейсов почти нет, потому и посетителей мало. Зато я отдыхаю, прибираюсь вот. У меня же там и сосиски жарятся, и курица крутится на вертеле, и пирожки в микроволновке… Делов много, чего говорить…

Ему показалось, что она все поняла. Посмотрела оценивающе и слегка покраснела.

– Ты согласна за деньги? – Он склонился к ней и зашептал на ухо: – Я быстро, давай прямо в подсобке запремся, и все. Я хорошо заплачу.

– И это тоже потом все в книжку запишете?

Но он уже не слушал ее, он думал о том, что не получится у него так, как с остальными, чистыми на вид, девушками, что с этой придется предохраняться от заразы. И в то же время мысль, что эта Мышка наверняка отдавалась всем подряд именно в подсобке, возбуждала его. Нет, он не станет пренебрегать ею, он использует ее, глупо было бы упустить такую возможность, но только подстрахуется.

– Ты чистая? – спросил он ее прямо, чтобы услышать ответ из ее грязного рта, густо намазанного розовой помадой. Дешевая фруктовая помада на собачьем сале.

– Утром была в душе… Ты подожди здесь, – она тоже перешла и на «ты», и на заговорщический, даже порочный шепот, который распалял его больше, чем те картины, которые он уже успел себе представить. – Я сейчас все приготовлю, а потом тебя позову.

Она встала и почти бегом направилась к подсобке – небольшому бело-зеленому полупрозрачному вагончику, изнутри запотевшему и завешанному оранжевыми шторами. Там Мышка готовила курицу и сосиски и подавала их в окошечко посетителям, которые относили еду на столики, расположенные чуть поодаль и отгороженные металлическими низкими решетками, увитыми искусственными цветочными гирляндами.

Кафе в этот час пустовало, а это было хорошим знаком. Минут через пять Мышка позвала его.

Он встал, сунул руку в карман и, не отыскав пакетик с презервативом, махнул рукой и пошел к подсобке.

Тесное помещение, заставленное картонными коробками из-под сигарет. Металлические ящики из-под мороженых кур скрывали низкий топчан, застеленный желтым, с восточным орнаментом покрывалом. В самом углу приютились две маленькие красные подушки.

Мышка сняла с себя фартук с халатом, стянула кокошник, под которым оказалась крохотная, с примятыми темными кудряшками головка, и осталась в розовой сорочке, едва прикрывавшей бедра. Еще одно движение – и она осталась без красных шерстяных чулок.

Он схватил ее за волосы и с силой наклонил голову к топчану. Она что-то пропищала, эта Мышка, но он не слышал ее. Руки его, затянутые в перчатки, дрожали.

…Спустя четверть часа он спокойно выходил из подсобки. Ему потребовалась всего пара минут на то, чтобы сквозь щель между шторами оглядеть все видимое пространство вокруг кафе и убедиться, что его никто не увидит.

Его слегка колотило. Испытывая сильнейшее сексуальное желание в непривычной для него обстановке, он, вцепившись руками в хрупкие и какие-то твердые плечи содрогавшейся под ним девушки, двигался настолько резко и грубо, что, казалось, готов был разорвать ее, ворвавшись в нее, словно в душное и тугое облако, где его приняли бы и освободили от нестерпимого и жгучего зуда… Он и не заметил, как задушил ее. Как Мышку, как маленькую теплую мышку, освободившую его от муки. А он, между прочим, тоже освободил ее. От тяжелой работы в кафе, например, от мерзкого хозяина, в зависимости от которого она находилась. Теперь она отдохнет и, возможно, в своей следующей жизни возродится каким-нибудь растением или животным. Да той же мышкой!

Но главное, что она теперь никогда и никому не расскажет о том, что видела ПИСАТЕЛЯ, который приставал на автостанции к молоденьким девушкам, особенно к той, что была в кроличьей шубке и ноги которой теперь мерзли где-то в морге.

Интересно, их извлекли из отцовских сапог или нет?

– Она заменила ему Дину, – Юля сидела на диване, напротив сделанной из тряпок и папье-маше куклы, наряженной в одежду Дины, и качала головой. – Какой кошмар, Игорь! Возможно, он и спал с ней в обнимку, целовал вот эти бумажные, соленые от клея и сладковатые от этой жуткой помады губы, представляя себя ее любовником…