Регрессор (СИ) - Останин Виталий Сергеевич - Страница 3

— Очень приятно, господин Горачек! — издевательски ощерился я в ответ. — Очень рад с вами познакомится! А я — Янак Серт, слыхал про такого? Бомбист и революционер.

— Д-да. — бедолага побелел так, что черные его усики стали как клякса на чистом лице.

— Ну вот и молодец! Значит пугать тебя не надо. Живым хочешь остаться, а, Гинек?

Управляющий часто-часто закивал. Хотел он жить, красавчик. Было ему что терять. Должность хорошую и денежную, жизнь свою красивую и сытую. Это мне терять нечего, а ему — очень даже что!

— Тогда тащи все что у вас в сейфе накопилось.

Это была самая слабая часть моего плана. Или, правильнее сказать, той смеси наглости и куража, которой я план заменил. Работай я по банку с напарником, сам бы пошел с управляющим к сейфу, а его оставил присматривать за публикой в зале. Но я был один. И было мне не разорваться. Отпустить управляющего одного — того и гляди сбежит через заднюю дверь, которая тут всяко имелась. И пяток клерков с сомлевшей дамой одних оставлять было нельзя. Найдется кто-нибудь смелый да резвый, рванет к выходу, когда я уйду, да вызовет легашей. Потом уходи от погони, да судьбу дразни.

Поэтому я решил остаться в зале, пока управляющий ходит за деньгами. А его самого застращать, чтобы мыслей о побеге не возникло. Страх — чувство хорошее, для таких как этот франтик — основополагающее. Он же всю жизнь свою в страхе жить привык: перед родней, перед начальством, перед такими как я — душегубами.

— Гинек. — сказал я ему проникновенно. И стволом дедовой картечницы провел от горла к пузу. — Ты только глупостей не делай. Там у задней двери мой человек стоит. Рискнешь сбежать или еще чего выкинешь — пристрелит он тебя, как собаку. Пустит пулю в живот, вот прямо сюда, и будешь три дня мучаться, прежде чем сдохнуть. А деньги принесешь — и мы уйдем, все живы-здоровы останутся. Понял меня, рыба?

Франтик кивнул и ускакал, каблуками по паркету щелкая. А я остался наблюдать за залом. Рассматривал перепуганных людишек и размышлял. Последствия хорошего образования, такой грешок. Думаю много.

Вот зачем они вообще живут? Какой смысл в их существовании? Я не как обвинитель спрашиваю — понять хочу. Сами-то они вот — понимают? Жизнь же, как у белки в колесе — по кругу и без остановки. Утром встают — и бегом на службу. В присутствии или вот как здесь, за конторкой, до темноты отстояли, и домой. Лет в двадцать пять девицу с такого же семейства мещанского в жены взяли, к тридцати уже детворы настрогали, а к пятидесяти — удар или желудочная болезнь. Помрут — слова доброго про них никто не скажет. Даже дети. Те слишком заняты будут грызней за наследство озабочены. И вот какой смысл?

У работяги, положим, тоже жизнь такая же точно, разве что темнее и беднее. Но у них выбора нет. А у этих — есть! Они же в гимназии ходили, грамоте обучены. Должны же представление иметь, что жизнь — это не только беготня по кругу. Вот детьми были — неужто не мечтали о подвигах и приключениях? Почему выросли и сами себя на такое обрекли? Загадка!

Вернулся франтик и поставил передо мной на конторку тяжелый черный саквояж с латунными застежками.

— Вот. — выдохнул он устало. Торопился, видать. — Тут восемь тысяч. Больше в сейфе нет.

А мне больше и без надобности. Для моих задач и этого — за глаза. Однако, на всякий случай, я сделал страшное и недовольное лицо. Управляющий сразу зачастил, оправдываясь.

— Вы д-должны п-понимать… Наш б-банк мало работает с н-наличностью… Рас-счеты ведутся, в основном, в векселях, б-бонах и ценных б-бумагах!.. Об-беспечение оборота гарантируется…

— Не пыли, Гинек! — перебил я его. Не хватало мне еще слушать про обеспечение их сделок центральным имперским банком. — Ты хорошо справился. А теперь падай на пол и считай до тыщи. Умеешь до тыщи считать?

— У-умею! — кивнул тот.

— Вот и молодец! Как досчитаешь, вставай и беги легашей вызывать, а до этого не вставай.

Послушный франтик бухнулся на паркет, а я уже ко всем остальным обращаясь, крикнул:

— Все упали на пол и считаем до тысячи. Рожи от пола не отрывать! Ослушается кто — сразу пулю получит.

Как солдатики на учениях все присутствующие в зале попадали на пол. И начали считать. Вслух, вот потеха! А я спокойно вышел из банка и неторопливо пошел к проулку. Фарт не подвел и цурэк я провел просто идеально. Теперь можно было и уходить из города.

Наобум действовать было нельзя. Легаши, какими бы улитками не были, а думать и действовать умели. Про налет на банк они узнают минут через двадцать, когда кто-нибудь из клерков добежит до ближайшего участка. И начнется облава уже по всем правилам: с перекрытием дорог, патрулями на железнодорожной станции и конными разъездами. С учетом их неповоротливости, у меня был примерно час. И его я потратил с толком.

Добежал до свертка с одеждой. Забился в проулок и там, дрожа от холода, переоделся. Преобразившись из забитого жизнью и работой трудяги в мелкого чиновника. Переложил деньги из саквояжа в баул — нечего с приметной вещью таскаться. И в новом облике двинулся к вокзалу.

Я специально подгадал цурэк к вечернему поезду. Осталось только купить билет и покинуть провинциальный город за двадцать минут до начала облавы. А там сойти через три-четыре станции, несколько дней прожить в гостинице и потеряться для легашей. После чего уже можно будет ехать в столицу.

Глава 2

С незначительными оговорками, мой план побега был реализован полностью. В столицу, правда, попал не через неделю, как сам планировал, а спустя две, если считать с момента бегства. Пришлось чуть подольше поплутать, сбивая со следа настырных легашей. Вот же втемяшилось в их головы Кровавого Янака взять! Но зато на перон железнодорожного вокзала столицы я сошел в полной уверенности в том, что от хвостов избавился.

Хотя… Сколько товарищей в допросную, а потом на виселицу попали, потому, что были “полностью уверены”? Помня об этом, к гостинице “Центральной” я добирался кругами. Петлял, как заяц, менял маршруты и извозчиков, заходил в кафетерии, словом вел себя как путешественник, прибывший в столицу из провинции.

Костюм мой, как и образ, в пути здорово изменился. Если из провинциального центра уехал мелкий чиновник, то в столицу прибыл богатый купец. Тяжелое пальто с меховым воротником, под которым можно было разглядеть ручной работы костюм синего цвета. Огромная лисья шапка, с падающим на спину хвостом этого зверя. И блестящие черные сапоги. Наряд вышел очень привлекающим внимание, но не к персоне, а к себе самому. Он сообщал всем легашам примерно следующее: богатый провинциал. Вкуса нет, манер нет, терпения нет. А вот склочности и чувства собственной важности — целый грузовой вагон. Подходим, господа полицейские, не стесняемся!

Никто, однако, не спешил подходить и хоть как-то моей персоной интересоваться. И в “Центральную” я прибыл пусть и с задержкой на пару часов, зато со спокойной душой. И сразу же послал запрос на связь местной ячейке.

Вот чего легаши никак в толк взять не могут, так этого того, что искать Движение следует не только по городским низам, рабочим сходкам и конспиративным квартирам, но и в таких вот фешенебельных местах, как гостиница “Центральная”. Оставляешь у консьержа записку “господину Церкхеру” до востребования и ждешь. Раз в день, а то и чаще, связной, живущий в этой же гостинице, справляется у того относительно корреспонденции. И получает, среди газет и приглашений, сообщение от такого, как я. Просто и действенно. Дорого только. Но на то касса Движения и пополняется от цурэка.

Весь остаток дня до вечера, я провалялся в номере. Ожидание меня не утомляло с тех пор, как я научился читать. Днями бы сидел с книгой под лампой, только еду подавай. В литературных предпочтениях был я, как выразился один из моих старших товарищей, человеком всеядным. Сегодня мог читать беллетристику, наслаждаясь приключениями романтического злодея Пиноти, назавтра восторгаться литературной критикой Дерлинского, а еще через день — штудировать “Аэродинамику” профессора Александра Терри. Разве что, недолюбливал я пьесы, считая это направление насквозь буржуазным и от реальной жизни оторванным.