Шпион Наполеона. Сын Наполеона
(Исторические повести) - Лоран Шарль - Страница 54

— Так вот как! Ты прячешься, вместо того чтобы явиться ко мне с отчетом о твоей миссии? — сказал Наполеон шпиону резким тоном, которому противоречила, однако, улыбка. — Что с тобою случилось с тех пор, как ты прислал ко мне сына?

— Я был пленником, государь.

— Я это знаю. А затем?

— Я убежал.

— Естественно! Затем?

Ней, находившийся направо от императора, ответил своим грубым голосом на последний вопрос:

— Затем этот господин сделал мост.

— Как мост?.. Что хотите вы сказать, маршал?

— Я хочу сказать, государь, вот человек, который дал нам возможность окончить мост в Эльсинген, он спустился по течению на последних балках, необходимых нам, он позволил моим войскам пройти по мосту и сам, хотя был ранен, атаковал вместе с ними.

— А, упрямец! — сказал Наполеон Шульмейстеру. — Ты мне верно сказал в Страсбурге, что хочешь сражаться!.. Ты добился своего.

— Надо же было пройти, государь, мне необходимо было разыскать жену и детей.

— Но разве ты мне не сказал, что это твой приемный сын?

— Да, государь.

— Прекрасно, ты доверишь его мне. Он способный и храбрый: мы сделаем из него хорошего офицера, когда придет время. Я позабочусь о его воспитании. Хочешь ли ты, мальчуган, поступить в военную школу, чтобы в один прекрасный день сделаться полковником, генералом или маршалом?

С раскрасневшимся личиком и блестящими глазами Ганс только что хотел отвечать, когда рука Родека опустилась на его плечо.

Могу ли я сказать слово вашему величеству? — спросил строго старый шуан.

— Кто это такой? — спросил император.

На это ответил Шульмейстер:

— Честный друг, государь, по происхождению француз. Он бретонец и заботится о детях со дня их рождения.

— Приблизьтесь! — сказал Наполеон.

Но он, без сомнения, никак не ожидал, что Родек подойдет к нему совсем близко, и в особенности он никак не мог предвидеть, о чем ему скажет старик. При первых словах, сказанных Родеком совсем тихо, его лицо, обыкновенно бледное и матовое, сделалось багровым, а брови нахмурились. Однако он сдержал себя и опустил глаза, как бы взвешивая в своей памяти факты, о которых незнакомец осмелился внезапно напомнить ему.

— Этот ребенок не может быть воспитан императором, — сказал Родек. — Он сын человека, который был вашим врагом, государь, врагом честным, открытым, и его более не существует. Если ребенок не носит имени предков, то потому, что смерть слишком рано сделала его сиротой. Без этого ваше величество увидели бы пред собою Жана Бурбона-Конде, герцога Ангиенского.

— Правду ли вы говорите? — спросил Наполеон задыхающимся голосом.

Родек с благородной печалью опустил голову и молчал.

Тогда в сердце цезаря, казалось, происходила борьба. Через момент его лицо, однако, приняло обычное выражение, а глаза сверкнули счастливой гордостью.

— Шульмейстер, — сказал он, — не знаешь ли ты в окрестностях Страсбурга какого-нибудь красивого имения, где я мог бы иметь удовольствие иногда останавливаться, когда приеду в Эльзас. Я не хочу большого владения, ни даже, чтобы это был замок, но я желал бы просторное и удобное жилище, окруженное полями и лесом.

— Мейнау, государь.

— Мейнау? Оно продается?

— Да.

— Хорошо, мой друг, я куплю Мейнау. Сегодня я отправлю приказ и отдам имение твоему приемному сыну и его сестре. Я хочу, чтобы они жили там оба мирно и росли бы счастливыми около твоей жены и старого друга, бретонца. Это будет вознаграждением за твои услуги.

Затем император повернулся к Родеку и прибавил:

— Это я могу себе позволить? Как вы об этом думаете?

— Я скажу, — произнес старик, — за то, что ваше величество сделали сегодня, вам простится…

— А я? — спросил резко Шульмейстер, опасавшийся, чтобы благодарность Родена не оказалась недостаточной. — Разве я не буду также жить в Мейнау?

— Ты? Нет еще. Я оставляю тебя при себе.

На другой день Шульмейстер простился со своими, чтобы следовать за императором, прикомандировавшим его к своему главному штабу в чине адъютанта. Обнимая в последний раз Берту, утешенную и сияющую от открывавшегося будущего, он увидел Ганса, стоявшего против двери и смотревшего сияющими глазами на проходящих солдат.

Затем он принялся разыскивать Лизбету, чтобы распрощаться с ней, как и с ее братом. Долго не могли разыскать крошку. Кончили тем, однако, что нашли ее в глубине сарая, находящегося близ дома. Ей пришла мысль, что довольно она насмотрелась на солдат, и они не занимали ее более. Ей нравилось теперь ее открытие, которое состояло из хорошенькой кошечки. Последняя устроилась в одном углу на крыше и одна во время треволнений войны кормила своих детей. В то время как они своими розовыми неловкими лапочками наносили ей царапины когтями, прижимаясь к ней своими головками с закрытыми глазами, она серьезно лизала себе грудь.

Лизбета восторгалась ею. Но потом ей было недостаточно восхищения. Ей захотелось рассказать о виденном ею хорошеньком зрелище. Так как она была одна, то предположила, что к ней пришла подруга, меньше ее и которая еще мало говорила. Она сказала ей, подделываясь матерински под ее детский говор:

— Кошечка дала кошечек.

— А! Вот как! — сказала воображаемая гостья.

— Да.

— И сколько она дала?

— Четверых.

— Вот как!

— Да.

— А какого они цвета?

— Одна белая, другая серая и две цвета кошечки.

— Вот как!

В этот момент вошел Шульмейстер и пламенно обнял Лизбету.

При этом на глазах Берты появились слезы.

СЫН НАПОЛЕОНА

Историческая повесть

Часть первая

Тайные документы

I

Золотые ножницы

Двадцать пятого июля 1830 года, в семь часов вечера, маленький магазин французского белья под вывеской «Золотые ножницы» на улице Дель-Орсо в Милане кишел блестящими посетительницами и модными франтами. Хозяйка магазина, старая дева г-жа Лолив, сидела за высокой конторкой и, как будто не обращая внимания на все окружавшее ее, занималась вышиванием, но быстрым знаком руки она указывала суетившимся продавщицам, что та или другая покупательница нуждалась в их услугах.

Ее племянница Шарлотта, хорошенькая, живая, молоденькая, белокурая девушка, разрывалась на части, чтоб угодить всем клиенткам и отвечать на все вопросы о новых парижских модах.

С некоторых пор светское общество Милана каждый вечер после прогулки на Корсо собиралось в этом магазине, чтоб себя показать и других посмотреть, а также поболтать о новостях. Много романов начиналось, развивалось и увенчивалось счастливой развязкой среди груд батиста, кисеи, кружев, вышивок, лент и перьев, валявшихся на столах и прилавках магазина. Старая тетка очень строго наблюдала за влюбленными парочками, нимало не одобряя превращения своего магазина в место свиданий, но Шарлотта не заботилась о том, что тетка называла честью фирмы, а весело порхала из угла в угол и не умолкая болтала с клиентами. Впрочем, несмотря на эту веселость, которой дышала вся ее прелестная фигура, глаза ее ясно обнаруживали, что она была способна думать и любить.

В назначенный день общество, собравшееся в магазине «Золотые ножницы», было особенно избранным и блестящим.

Неожиданно в дверях показался ливрейный лакей и громко произнес:

— Княгиня Сариа приказала сказать, что она завтра отправляется в Вену, а сегодня заедет, чтоб посмотреть, готовы ли ее заказы.

— Хорошо, — ответила Шарлотта, — все готово и уложено в трех картонках.

Имя княгини Сариа тотчас послужило предметом общего разговора.

— Неужели красавица Полина нас покидает? — произнес чей-то голос, и со всех сторон посыпались замечания, догадки, предположения относительно отъезда одной из звезд миланского света.

Княгиня Полина Сариа была молодая богатая аристократка. Три года тому назад, после смерти мужа, она поселилась в своем родном городе Милане благодаря тому, что ее муж, знатный венгерский магнат, скомпрометировал себя участием в заговоре против австрийского правительства и его крупные поместья были секвестрованы, а следовательно, ей нельзя было оставаться в Вене. Несмотря на всю ее очаровательность, грацию и любезность, княгиня отличалась гордостью, и ее упрекали, что, вкусив прелестей венского света, она надменно презирала свое родное миланское общество. Но, в сущности, удаленная из столицы за чужую вину и слишком умная, чтобы на это громко жаловаться, княгиня Сариа решилась вести в Милане жизнь по своему желанию.