Шпион Наполеона. Сын Наполеона
(Исторические повести) - Лоран Шарль - Страница 13

Все уже было приготовлено к приезду принца. Четверо слуг старались, чтобы этот крестьянский дом не показался очень плохим его высочеству. Хозяева дома переместились наверх. Всем нижним этажом завладели слуги для принца. Им казалось, что даже конюшня, несмотря на свою свежую, густую подстилку, едва ли достойна чести вмещать в себя его лошадей.

Заслышав стук копыт, один из слуг бросился к двери. Он приблизился, чтобы поддержать стремя Мюрата, в то время как его товарищи выстроились вдоль стены. Жестом Мюрат отпустил своих адъютантов и офицеров. В сопровождении только одного из них он вошел в дом. На нижней ступени порога стоял маленький мальчик.

Мюрат не без удивления рассматривал ребенка, глядевшего на него серьезно и задумчиво. Где же он видел эти блестящие, умные глазки? Но ум Мюрата не обладал памятью. Он даже не замедлил шага, а переступив порог, перестал думать о мальчике.

Живо был приготовлен ужин и так же живо подан. После ужина, удобно расположившись перед камином, Мюрат почувствовал необходимость узнать людей, у которых он отнял камелек. Принц приказал хозяину спуститься к нему.

Спустя несколько минут перед ним предстала странная фигура. Это был мужчина лет пятидесяти, громадного роста, но столь же худой, как и длинный. Его плечи и руки были гигантского размера, а бока и нога худы и сухи, как у скорохода. Он, казалось, был сложен, чтобы носить на своем затылке целый мир, а кулаком убивать быка. Но стоило опустить глаза, и мысль о силе исчезала, оставляя впечатление о вероятном проворстве. На этом сильном и легком теле возвышалась голова с выражением простодушия. Однако его тонкие губы выражали лукавство. Его волосы были совершенно седы.

— Вы — хозяин дома? — спросил его Мюрат после того, как осмотрел с некоторым удивлением его замечательную фигуру.

— Только не сегодня вечером, — лаконично отвечал крестьянин.

— A-а! Это означает, что нас здесь не любят, что ли?

— О, нет, я не это хочу сказать. Я не питаю ни того, ни другого чувства к французам. Только надоедает быть всегда обеспокоенным, когда хочешь жить спокойно, и перебираться, когда привык к своему месту.

— Это закон войны, мой любезный.

— Может быть. Но так как мы не в войне с Францией, то, мне кажется, можно было бы прежде, чем поселиться здесь, переговорить с нами!..

Адъютант Мюрата сделал гневное движение.

— Успокойтесь, мой друг, — сказал принц, пожимая плечами. — Предупредите, пожалуйста, обоих командиров наших колонн, чтобы они явились ко мне со своим дневным докладом.

Затем, обернувшись снова к своему хозяину, Мюрат сказал:

— Бьюсь об заклад, что вам не сказали, сколько я заплачу за ночлег? Смотрите: вот за проведенную у вас ночь!

И Мюрат великолепным жестом бросил на стол кошелек. Он, по меньшей мере, должен был содержать в себе десять золотых наполеондоров. Хозяин взял его, прикинул на руку и снова положил на стол, пронзительно свистнув. Спустя момент позади него показалась бледная голова ребенка, который так внимательно рассматривал Мюрата при входе в дом.

— Вот тебе, Ганс, возьми деньга, которые принц Мюрат пожелал нам дать. Если твоя мать позволит, то на них можно купить тебе и твоей сестре одежду. Мне ничего не надо, — прибавил он, гордо запрокидывая голову.

— Что это за ребенок? — спросил удивленный Мюрат. — Он родственник ваш? Кто же его мать, о которой вы говорили?

— О, не беспокойтесь об этом, генерал. Он мне не приходится родственником, а ту, которая его воспитывала, вы не знаете совсем. Только я раньше вас ее здесь поселил и нахожу справедливым, чтобы она воспользовалась вашим великодушием.

Стеснительное молчание водворилось на несколько минут. Старик прервал его, видимо, силясь быть любезнее:

— Но теперь, кажется, все устроилось. Вы были любезны, генерал, занялись нами минуту, этого достаточно. Вашим людям что-нибудь надо? Мой бедный дом, как он есть, удовлетворит ли вас? Не нуждаетесь ли вы в чем-нибудь? Могу ли я вам оказать какую-нибудь услугу?.. Я не больше как крестьянин, но буду счастлив дать себя в распоряжение такому прославленному воину, как вы.

Лесть была тем более неожиданная, что ей предшествовал суровый прием. Мюрат, наслаждавшийся ею во всяком случае, теперь, после такого предисловия, находил ее вдвойне приятной.

— Нет, — ответил он снисходительным тоном. — Нет, благодарю вас, все хорошо. Прикажите только, чтобы дали кушать гвардейцам. Мои люди заплатят за все, что вы им доставите… Но еще одно слово, прошу вас! Как вас зовут?

— Меня зовут Франц Родек.

— Вы из Бадена?

— Бадена… да… теперь.

— Почему «теперь»? Разве переменили страну?.. Вы не отвечаете… Где же вы жили прежде, чем поселиться здесь?

— Я жил в Этенгейме.

— Этенгейм?.. Я знавал такой. Недавно должны были сражаться вокруг города или деревни, носящей это название…

— Там не сражались, генерал, но все-таки там была пролита кровь…

— Какая кровь?.. Объяснитесь!..

— Восемнадцать месяцев назад, в марте 1804 года, туда явились солдаты в мирное время. Они нарушили права народа и вечной справедливости, схватив и увезя принца королевской крови…

— Принца Ангиенского?..

— Да, вы сразу вспомнили его имя! Это именно так. Людвиг Антуан Бурбон, принц Конде, герцог Ангиенский, мой повелитель!

— Ваш повелитель?.. Вы были?..

— Я был самый покорный из его слуг… Я восторгался его храбростью и любил его молодость… Он не позволил себя защищать, но я видел, как отряд в триста кавалеристов окружил деревню, в которой он спокойно жил. В то же время отряд, даже с артиллерией, пришел сюда, в Оффенбург, охранять окрестности. Я видел, как моего повелителя отвезли в Страсбургскую цитадель, как какого-нибудь злоумышленника или предателя. Я знаю, что спустя две недели его расстреляли ночью в Венсене после шутовского приговора по приказу Бонапарта, первого консула!.. Правда ли, нам говорили здесь, что в то время губернатором Парижа и начальником солдат, из которых составился отряд, был принц Мюрат?

— Нет! Нет!.. Я не хотел!.. Я противился…

— Да, мне это тоже рассказывали!.. По-видимому, нужен был Савари, чтобы совершить хладнокровно этот позорный приговор!.. Прекрасно: я счастлив, что услышал, как вы повторили мне это сами. Значит, правда, что генерал Мюрат осмелился сказать своему шурину — «императору», отныне императору, все, что ему подсказала совесть? Да будет ему честь за этот смелый поступок! С этих пор его покой не будет нарушен под этим кровом, пока я жив. Вы меня спрашивали сейчас, генерал, откуда я?.. Я не немец, но уже восемнадцать месяцев я отказался быть французом. У меня нет другой родины, кроме моего дома, и в нем я охотно предлагаю вам гостеприимство!

После этих слов Родек повернулся, и Мюрат услышал, как снова раздался странный призыв, на который уже Ганс однажды пришел. Ребенок был недалеко и снова явился немедленно.

Тогда старик жестом, простота которого достигала величия, взял у мальчика кошелек и положил перед Мюратом на стол, говоря:

— Прошу вас поберечь это, генерал! Решительно, я все еще остался немного шуаном, чтобы допустить себя прикоснуться к золоту «голубых».

Он поклонился и вышел. Удивленный Ганс прислонился к косяку двери. Он увидел старого Родека, всегда тихого, доброго, молчаливого и мягкого, разговаривающим так гордо с начальником армии. Хотя он ничего не слышал, что говорилось перед его приходом, но он понял, что скромный крестьянин строго говорил с человеком, перед которым дрожало столько людей. Он видел, что после ухода старика Мюрат остался сидеть с поникшей головой…

Принц оставался неподвижен. В самом деле ему казалось, что он снова переживает все перипетии ужасного происшествия, вызванного неожиданно. Он вспомнил, как год тому назад ему принесли приказ о смертной казни герцога Ангиенского, который он должен был подписать. «Нет, нет! Я не хочу видеть этой крови на шитье моего мундира!..» Затем была ужасная сцена с Наполеоном, выслушавшим холодно и высокомерно его отказ и возражения, на которые последний ответил сурово: «Хорошо».