Черное платье на десерт - Данилова Анна - Страница 34

Изольда поняла, что речь идет об убийстве сторожа в дачном массиве у станции Никольской и одном «подснежнике» – трупе мужчины с огнестрельной раной, обнаруженном ранней весной в овраге возле городской лесопилки.

Эти дела действительно не продвигались – не было ни одной зацепки, ни одной улики, ничего. Более того – прошло уже три с половиной месяца, а не удалось даже установить личность погибшего; что же касается убийства сторожа, то следствие топталось вокруг версии о несчастном случае. Это были типичные «висяки», которые портили общую картину работы по раскрываемости всей следственной группы.

Прокурор говорил загадками, когда упоминал погибших в Свином тупике девушек из цыганского дома. И теперь Изольде предстояло своими собственными глазами увидеть трупы несчастных. Зачем? Разве не достаточно было бы ознакомиться с результатами судмедэкспертизы?

Она не любила морги и не могла за долгие годы работы следователем привыкнуть к посещению этого мрачного и дурно пахнущего места. Быть может, поэтому уважала труд медэкспертов, даже если видела перед собой совершенно опустившихся, спившихся людей. Не каждому нормальному человеку дано изо дня в день взвешивать остывающие легкие и печень некогда живых людей.

В тот день дежурил Володя Желтков. Он не пил, но зато очень много курил, что сказалось на цвете его кожи, зубах и волосах – это была ходячая смерть. Да и фамилии для него, такого желтого, худого и лысого, лучше не придумаешь: Желтков.

Увидев Изольду, он улыбнулся, показывая коричневые узкие зубы, и предложил ей чаю.

– Спасибо, Володя, но ты больше так не шути. Я не то что чай пить, вообще не могу здесь долго находиться. Ты не поверишь, – вздохнула она, боясь даже заглянуть ему за спину, – но мне так и кажется, что на одном из столов лежу… я. Боюсь смерти, и ничего уж здесь не попишешь. Ты мне покажи девушек, которых расстреляли вчера в Глебучевом овраге…

– Проходи, – Желтков отодвинулся, пропуская Изольду в большую, ярко освещенную газовыми молочными лампами комнату, заставленную металлическими тележками и столами, на которых лежали мертвые тела.

Здесь же, возле окна, стояли и весы, в чашке которых темнела застывшая кровь. Кровью был забрызган и клеенчатый фартук Володи.

– Они вот здесь, на одном столе, – сказал он, и Изольда оглянулась, чтобы проверить, он шутит или нет.

– Они совсем маленькие, но старенькие. Им лет по пятьдесят, лилипутки.

Изольда медленно подошла к огромному широкому столу и увидела лежащих поперек него маленьких морщинистых белых полуженщин-полудевочек. Неразвитые тела: плоская грудь, узкие бедра, худенькие ножки, хрупкие плечики и круглые кукольные личики с размазанными цветными пятнами косметики.

Их еще не вскрывали, и Изольда могла увидеть множество пулевых ран, изрешетивших грудь и живот женщин.

– Какое неприятное зрелище… Володя, я впервые вижу раздетых лилипуток. Боже, какая страшная смерть! Они сестры?

– Нет, просто маленькие, седые, а волосы крашеные, поэтому одна шатенка, а другая, как ты видишь, – блондинка. И они совершенно не похожи, к тому же и цвет глаз разный: у одной глаза карие, у другой – голубые.

Изольда вспомнила взгляд Стрепетова, когда она примчалась в Свиной тупик, узнав от Варнавы о смерти цыгана. Да, она пробыла там недолго и, поговорив с работавшими на месте экспертами, выяснила для себя лишь то, что цыган мертв и что расстрелян в упор; ей хотелось пройти в дом, чтобы своими глазами увидеть, как жил этот человек, которому Пунш обязана была своей независимостью, но Стрепетов как бы нечаянно преградил ей дорогу, пробормотав, краснея и заикаясь, что сейчас, мол, туда нельзя, там снимают отпечатки обуви…

И она вернулась в машину, сказав Чашину, что дело осложнилось и она теперь будет еще больше волноваться за Валентину.

– Ты не знаешь, Вадим, – спросила она, – чем я так раздражаю Стрепетова?

– Знаю. Тем, что вы женщина, а он мужской шовинист.

– Молодец, – грустно улыбнулась она, понимая, что Чашин ушел от ответа: Стрепетов давно хотел занять ее место и никогда особо не скрывал этого. Хотя отчасти Вадим Чашин был прав – Стрепетов действительно считал, что расследовать серьезные преступления не женское дело. И еще был категорически против женщин-судей.

Она уехала, так и не зайдя в дом, а потому не видела убитых там лилипуток…

– Стрепетов сказал, что ты придешь, и просил передать тебе вот это. – С этими словами Желтков отдал ей довольно внушительную дорожную сумку и два черных футляра, явно от музыкальных инструментов. – Это их вещи.

– Стрепетов знал, что я приду сюда?

– Ну да, он заявил, что теперь расследование дела поручено тебе… Это, – Желтков ткнул пальцем в сторону футляров, – саксофоны. А эти маленькие леди были саксофонистками. Представляешь, какая нагрузка на губы?

Изольда посмотрела на посиневшие губы лилипуток и пожала плечами: ничего необычного она не заметила.

– У них губы натренированные, сильные…

– Да брось ты, Володя, ничего особенного я не заметила…

– Да я, собственно, тоже…

– …и если бы Стрепетов не рассказал про саксофоны, тебе бы и в голову не пришло, что у них натренированные губы. Да и вообще, какое это СЕЙЧАС имеет значение?

– Большое. Ты газеты читаешь?

– Читаю. Иногда.

– А ты возьми последний номер «Вестей» и увидишь там цирковую афишу «Лилипуты и Гулливер». Будут у нас весь июнь. Если я не ошибаюсь, на афише снимок всей труппы и в самом центре – две малышки с саксофонами в руках… А что, если это они и есть?

– Дай перчатки!

Желтков принес ей тонкие резиновые перчатки, надев которые Изольда раскрыла замок – «молнию» на сумке и достала оттуда несколько маленьких, почти кукольных платьев: розовых, голубых, желтых… Здесь же она нашла пакет с париками (свалявшиеся золотисто-желтые локоны, хвосты пепельного оттенка, рыжие блестящие букли); белые грязные гольфы, колготки и разноцветные эластичные трико…

– Похоже, Володя, ты прав, эти несчастные на самом деле циркачки… Сегодня же заеду в цирк и попробую навести о них справки. – Она достала из сумки фотоаппарат и сделала пару моментальных снимков с мертвых лилипуток. – Родственники или знакомые их не объявлялись?

– Нет.

– А где у тебя цыган?

– Я уж не знаю, почему его все зовут цыганом, он обыкновенный брюнет, разве что одет ярко да серьга в ухе… Я могу тебе его прикатить из холодильной, но он уже вскрыт и не так красив…

– Тогда не надо. Его тоже никто не хватился?

– По его душу звонил один человек, сказал, что приедет и заберет тело.

– Запиши все его данные и позвони мне, пожалуйста, хорошо? Меня этот цыган очень интересует. Но смотреть на него сейчас я не в силах.

– Убийцу Холодковой еще не нашли?

– Что ты, Володечка! А почему это ты вдруг спросил про нее?

– Да уж больно красивая… – Желтков стал оранжевым от прилившей к его желтой коже крови. – Я тут работаю в тишине, среди ЭТИХ, – он оглянулся, словно приглашая оценить, в какой компании ему приходится находиться большую часть своей жизни, – и в голову лезут всякие разные мысли…

– И какие же мысли пришли к тебе на этот раз?

– Думаю, что она либо слишком много знала, либо ее убили по пьяной лавочке или в состоянии наркотического опьянения, потому что она не была изнасилована… Перед смертью ее били, причем куда попало, очевидно, чтобы лишить возможности сопротивляться и сделать ей укол… Она погибла от удара о ступени, но ничего не почувствовала, потому что уже находилась без сознания…

– Послушай, ты так говоришь о ней, будто она для тебя не просто рабочий материал… Ты, случаем, не был с ней знаком?

– Изольда! Как можно вообще говорить такие вещи? Рабочий материал! Я не могу сказать, конечно, что у меня всякий раз сердце кровью обливается, когда я потрошу трупы, но и у меня тоже есть чувства. Просто так случилось, что я думал о ней и пытался представить себе ее жизнь до смерти. Ей приходилось несладко, поскольку организм был довольно изношен – занятие проституцией еще никому не прибавляло здоровья.