Черное платье на десерт - Данилова Анна - Страница 32

– Спасибо, нам больше ничего не надо.

Скворцов запер за ним дверь и буквально набросился на девушку.

– Будешь орать, получишь, – прохрипел он ей в самое ухо. – На тебе уже висят два убийства, поэтому предлагаю рассказать все самой…

Но вместо ожидаемого выражения страха на ее лице он вдруг увидел нахальные огромные глаза и ровные белые зубы – девушка хохотала.

– Ну ты даешь! Каких только извращенцев не встречала, но чтобы на меня убийства вешали… – И она закатилась в бесстыдном, громком смехе.

Варнава, проезжая мимо дома, в котором жил до недавнего времени, с ужасом подумал о том, что Изольда, в сущности, права. Ведь он действительно потерял все по собственной глупости. Теперь, когда он немного пришел в себя после стольких дней и ночей, проведенных с Леной, непостижимой, невероятной и сумасшедшей женщиной, у него появилась возможность вспомнить все, что было связано с этим бурным и скоротечным романом.

Безусловно, это была страсть. Страсть, помноженная на восхищение и любопытство. Елена Пунш восхищала его уже тем, что всегда казалась недосягаемой, даже когда они лежали рядом в постели. Она была из числа тех женщин, которые могут в любую минуту встать и уйти, ничего не объяснив. А это действует на мужчину как наркотик. Мысль о том, что ты держишь желанную женщину в своих объятиях последний раз и тебе уже никогда не удастся прикоснуться к ней, услышать ее голос, возбуждает и заставляет иначе относиться и к ней, и к себе.

Он даже физически чувствовал себя рядом с Пунш подавленным и безвольным, позволяя ей делать с собой все, что угодно. Все его юношеские представления о женщинах развеялись при первой же встрече с ней. До Лены у него было много подружек, ему даже казалось, что он любил их. Но это были обыкновенные, СМЕРТНЫЕ женщины с букетом слабостей, гармонировавших с известной долей цинизма и корысти, без которых не обходился ни один роман. Они требовали от Варнавы денег, и это входило в сценарий каждого свидания. Будь он беден, возможно, у него и не было бы такого количества любовниц. Женщины приходили и уходили, возвращались и снова уходили, но ни об одной из них он не вспоминал с сожалением или каким – либо другим, нежным чувством. Ему иногда казалось, что все они похожи одна на другую, что их лица и глаза сделаны из одного и того же материала, и даже во время любви они произносят одни и те же фразы и даже постанывают в одной тональности.

Конечно, здесь не обошлось без пресыщения – первого врага любви. Варнава был не женат, свободен, потому у него не было причин отказываться от встреч с любой понравившейся ему женщиной. При желании он мог бы содержать сразу нескольких. Но это представлялось ему хлопотным, и обычно он ограничивался одной подружкой, стараясь не заводить параллельных связей.

С Пунш все было по-другому. Во-первых, это не он, а она сама села к нему в машину и напросилась, что называется, к нему в жизнь. Она выбрала его, и ему это даже льстило. Сказать, что ему было весьма приятно появляться среди друзей и знакомых в обществе этой роскошной, породистой женщины, – это не сказать ничего. Замечая обращенные на нее восхищенные взгляды мужчин, он испытывал удовлетворение, граничащее с помешательством.

Именно помешательством, потому что в такие минуты у него всегда кружилась голова, причем в прямом смысле этого слова. А кровь бурлила в теле, пульсировала в кончиках пальцев, заставляла пылать щеки.

Пунш была как шампанское, она являлась олицетворением праздника, потому что где бы она ни появлялась, там всегда начинала звучать музыка, литься рекой шампанское, а фоном этому служил разноголосый смех.

Сколько раз он пытался себе представить, что у нее нет денег, что она ЗАВИСИМА от него или, что уж вообще казалось невероятным, просит у него денег. Но нет, не мог он представить себе Елену Пунш в такой роли. Даже если предположить, что деньги у нее вышли, а цыган не принес вовремя очередную сумму, все равно она бы нашла их, как находят волшебные, неиссякаемые источники… Либо он сам предложил бы ей, не дожидаясь, когда она попросит.

Прогулки под звездами на цирковом шарабане были лишь частью ее ночных развлечений. Не меньше удовольствия она получала от быстрой езды на автомобиле по опустевшим улицам города и, конечно же, по загородной пустынной трассе, представлявшейся ей, по ее словам, взлетной полосой. Лена была страстным, азартным человеком, игроком. Вот разве что в карты не играла. Считала, что движение приносит больше удовольствия, нежели многочасовое сидение за ломберным столиком.

Единственной слабостью, которую заметил в ней Варнава, было коллекционирование платьев. Никто из его прежних женщин не одевался столь странно и даже на первый взгляд безвкусно и старомодно. Он понимал, что это стиль Пунш, что ей дороги эти наряды, которые она надевала преимущественно в вечернее время, поскольку днем предпочитала ходить в шортах или джинсах, как все нормальные девушки. Кстати, в джинсах она выглядела совершенно по-другому и даже как будто бы буднично, обычно. Но стоило ей надеть одно из своих нелепых и в то же время превосходно сшитых, только опоздавших лет на сорок платьев, как тут же она преображалась, становилась похожей на актрису уровня Софи Лорен или Брижит Бардо. И тогда Варнава понимал, что она играет роль. Иначе ее пристрастие к подобным переодеваниям объяснить было невозможно. Он предполагал, что в ее душе огромное место занимал кумир. Причем кумир с большой буквы. Это, вероятно, была одна из тех французских или американских киноактрис, жизнь которой можно было примерить на себя лишь посредством платьев.

Пунш не любила ничего современного, терпеть не могла вульгарных словечек из лексикона братвы, ей нравились стихи поэтов серебряного века и Вертинский, но больше всего она любила, коверкая французские слова и наполняя квартиру гортанным, хрипловато-рычащим мурлыканьем, изображать из себя Эдит Пиаф.

Иногда, забывшись (он начал понимать это уже сейчас, когда ее не стало), Лена вдруг принималась мыть полы или готовить борщ. Почти раздетая, с тюрбаном из полотенца на голове, напевая песенку за песенкой из репертуара Пиаф, она носилась по квартире с пылесосом, гремела на кухне кастрюлями, после чего вдруг все резко бросала, возвращалась в спальню и, накинув на себя любимый зеленый халат с манжетами и воротом из гобеленовой парчи, устраивалась поудобнее перед телевизором и долго не отвечала Варнаве, притворяясь, что вовсе не замечает его.

Что это было: игра? Варнава был уверен, что Пунш жила двойной жизнью. Помимо стремления максимально приблизиться к своему кумиру, Пунш, забывшись, превращалась в самое себя, в обычную девчонку, хорошо обученную матерью всем домашним делам. Возможно, она происходила из неблагополучной семьи – еще подростком сбежала из дома. Но Лена молчала, когда он задавал ей вопросы, касающиеся ее детства, ее прошлого.

Единственное, чего она не стеснялась делать при нем, это приводить в порядок свои драгоценные платья. Стирала она их только вручную, сушила исключительно на свежем воздухе и на плечиках, но только не на солнце, «чтобы не выгорали», а уж гладила часами, мучаясь над каждой складкой драпировки, отпаривая швы и пользуясь при этом специальной плотной марлей.

И вдруг она исчезла. Неожиданно. Затем – эта могила Елены Пунш на Воскресенском кладбище. Убийство цыгана в Свином тупике, того самого цыгана, который приносил ей деньги.

Варнава голову себе сломал над вопросом: что связывало цыгана и Лену? Если он приносил ей деньги, стало быть, задолжал ей. Но за что и сколько, ведь деньги-то были немалые!

Навряд ли это был шантаж, хотя бы уже потому, что ее было бы проще убрать, чтобы не платить ей.

Варнава понял бы подоплеку этих приношений, если бы Лена хотя бы на время куда-то исчезала, в этом случае можно было бы предположить ее реальную связь с преступным миром, а ее отлучки считать временем, потраченным на «дело».

Была у Варнавы и еще одна версия – мать или отец. Что, если ее отец или мать были преступными авторитетами и погибли? В таких случаях «организация» заботится о семье погибших и полностью содержит ее. В данном случае Пунш могла оказаться, предположим, дочерью вора в законе.