Милосердие (СИ) - "kakas" - Страница 155

— Речь не обо мне.

— И о тебе в том числе. Знаешь, почему ты не подходишь Нигану? Он из тех людей, которые чувствуют все, возможно, даже больше. Думаешь, что можешь подвести его к чему-то? К какому-то решению, действию, мысли? Спешу тебя разочаровать: манипулировать Ниганом можно лишь в том случае, если он сам хочет, чтобы произошло то что произошло. Он действительно чувствует все. Что до меня, то я не чувствую ничего. Абсолютно. Я — это баланс, лучшее, что можно придумать для него. Ты — худшее. Я ничего не спрашиваю, я не ревную, не злюсь, не боюсь, не привязываюсь. Я просто думаю, и если это необходимо, думаю за него, когда его сумасшедший мозг придумывает блажь, которая обходится ему слишком дорого. Блажь вроде тебя. Я не знаю, что ты за сука такая, поэтому, как и любой юрист в подобной ситуации, начинаю с простых переговоров. Уверен, все это можно решить безболезненно. Так что… Где твои свидетельские показания, Рик?

— Больше похоже на сделку, а не на переговоры.

— Пусть это будет сделка, как угодно.

— И чего ты хочешь?

— Я хочу только Нигана и ничего больше. Я понимаю, что ты его любишь, можешь даже не отрицать — эти щенячьи глазки я видел уже миллионы раз, все вы так на него смотрите. Но как бы ты его ни любил, в отличие от тебя, я могу о нем позаботиться. Не принимай близко к сердцу. Так что давай быстро решим вопрос с его арестом и разойдемся каждый в свою сторону. И ты больше не выкинешь никакого дерьма, никогда о себе не напомнишь, а даже если и встретишься с ним волею судеб, молча передернешь в кулак вместо того, чтобы поздороваться. Считай, я оказываю тебе услугу, раз забираю его, пока потери не оказались слишком большими. Сколько у тебя детей? Двое? Подумай о них.

Рик отстраненно оглаживает свою бороду, блуждая взглядом белесых глаз по человеку напротив.

— К чему вся эта откровенность?

— Как я уже сказал, я не чувствую ничего. Так что для меня не будет большой проблемой бросить зажженную спичку в детскую люльку в случае необходимости. Хочу, чтобы ты знал.

— Это угроза?

— Это факт.

Допив кофе, Блейк поднялся из-за стола. Он неторопливо надел пиджак, накинул на плечи пальто и поставил пустую чашку в раковину. Граймс никак не препятствовал его уходу, и только когда визитер подошел к двери, он окликнул его все тем же ровным голосом, будто сейчас ничего не произошло, будто они просто обсудили формальности.

— Да?

— Если ты ничего не чувствуешь, зачем он тебе?

Филип натянул перчатки, смерил Рика долгим взглядом и решительно дернул за ручку.

— До свидания, капитан Граймс.

***

Даже в этом пыльном номере, где стоял отчетливый душок мочи и старого тела, даже здесь было чище, чем в том доме, который он занял несколько лет назад. Однако почему-то именно сейчас он ощутил слабую тоску по уродливым статуэткам пастушьих мальчиков и залапанным стаканам. Ему было наплевать, где спать и где есть — чистота уже давно потеряла для него всякое значение, и пока Ниган не говорил ему вымыть свою чертову задницу, он даже не смотрел в сторону и без того загаженной ванны.

Флегматично вложив сигарету в рот, Дуайт потянулся на заправленной постели. Он так и лежал тут прямо в ботинках и поношенной черной куртке, рассматривая расцветший потеками потолок. Вещей у него с собой не было, да и какие вещи, если он уже давно ничего не копил. Чего таить, даже до всей истории с Кроссом он не отличался дальновидностью, а что до проклятой чистоплотности, то к ней его приучила Шерри.

Таким он и был: парень-бобыль, зацепившийся своей рукой-веткой за родной департамент и болтающийся там без всякой особой цели. Вспоминая прошлую жизнь, он поймал себя на мысли, что никогда не пил ничего крепче пива, однако у Джорджии свои правила, поэтому домашний самогон пополнил его бесконечную копилку личного опыта.

Один только маленький глоточек обжег горло подобно напалму — Дуайт засопел, но не закашлялся.

И чем дольше он ждал того, о чем говорил Рик, тем явственней его тянуло в этот старый разваливающийся дом. Признавать не хотелось, но ему нравилось жить в том месте, возможно, он всегда этого хотел, а возможно, это Ниган заставил его думать именно так. Как бы там ни было, игра в шахматы и купание в кадке, лапша из полулитровых стаканчиков и густой черный дым от сожженных телефонов — от всего это веяло детской беззаботностью. Никакой ответственности, никакой сознательной жизни. Дуайту нравилось ездить на почту, нравилось подставлять обожженное лицо под горячий суховей, нравилось, как кассиры отшатывались от огромного шрама и считали его дурным парнем. Да он и был таким, точнее, таким он стал.

Захотела бы Шерри жить с ним вот так или же нет — тот еще вопрос.

Перед глазами промелькнула картина, на которой жена несет полный таз молочно-белых простыней, чтобы вывесить их во дворе. Она аккуратно их подхватывает, чтобы не зацепились об острую выжженную траву и не выпачкались в желтой пыли. А если наклонить голову и глянуть чуть вбок, то можно увидеть и себя, строгающего на крыльце маленьких деревянных солдатиков.

Дуайт тихо усмехается, зная, что на этой воображаемой картине он все равно увидит Гранаду, а потому открывает глаза и отмахивается от видения. Но он готов признать, что даже теперь хотел бы, чтобы Гранада блестела своими черными боками на фоне белых простыней.

В дверь номера громко постучали, как стучат только полицейские — Дуайт поднялся, открыл замок и не оказывал сопротивления.

В участке, где ему заламывали руки и пихали под ребра, он так и не увидел Рика. И пока Дуайт ковырял ногтем стену в камере предварительного заключения, сам Граймс спокойно сидел на том самом стуле, который занимал во время своей работы в убойном. Он с отсутствующим видом перебирал бумаги, просматривая дело, зачинщиком которого оказался.

— Капитан Граймс, мы изъяли записи с камер в «Миллс», их нужно прикрепить к делу, — Николас положил на стол диск и застыл с выражением немого вопроса на своем вытянутом лице.

— Это ваше расследование, никому не нужно мое разрешение, чтобы выполнять свою работу.

— Да, но…

— В следующий раз будьте внимательнее на месте преступления, проверяйте камеры и углы захвата съемки. Записи не хранятся вечно, ты и сам это знаешь.

Роман в другом конце комнаты пренебрежительно хмыкнул и потер потную щеку. Очевидно, отделу не хватало людей, а те, что имелись, были слишком уставшими или слишком неопытными для расследованиях всех дел, оказывающийся у них на столах. Горы папок высились повсюду, а с уходом Чамблера их стало только больше.

— Вы опросили продавца?

— Да, он опознал подозреваемого. И еще сказал, что тот расплатился купюрой, на которой была кровь. Может, это было ограбление и женщине просто не повезло?

— Для начала выясните, кто он. И что с экспертизой?

— Хит все еще возится с кровью на купюре. Это прямая улика как-никак. Займет время.

— Ладно. Если не будет чистосердечного, тогда продолжайте дальше. Это все слишком странно: он не похож на парня, который справится с натренированным военным. Может, он сам отставной?

— А если так, то… Черт, почему это дело досталось именно мне… Вы смотрели фото с места преступления? Там… Это… Блядь, я такого еще не видел: ее вскрыли, как банку шпрот, а все, что внутри… Оно…

— Хочешь избавиться от дела поскорее — выбей признание. И что там с моим… — он кашлянул в кулак. — Что с Ниганом?

— Да, сэр, вы так и не дали свидетельских показаний по поводу его отсутствия ночью, так что…

— Здесь или по протоколу?

— Давайте здесь. Хочу закончить с этим поскорее, — мужчина щелкает ручкой, уложив перед собой форменный бланк. — Во сколько Ниган вышел из дома? И куда он пошел так поздно?

— Я целый день был занят подготовкой к Хэллоуину, у Нигана были частные клиенты. Он берет их по выходным или когда в участке не требуется его присутствие. Он закончил работу около восьми-девяти вечера, принял душ и сразу лег спать. Я все еще был занят тыквами и прочим, закончил далеко за полночь. У моей дочери кончилась смесь и молоко, я был уже без сил. Думаю, ты и сам в курсе, как выматывает эта предпраздничная возня.