Великий торговый путь от Петербурга до Пекина
(История российско-китайских отношений в XVIII–XI - Фауст Клиффорд - Страница 13

С.Л. Владиславич-Рагузинский оправдал ожидания своих начальников в Санкт-Петербурге, но они возлагали на него самые высокие надежды. Русские чиновники с новой силой принялись за выколачивание у китайцев разрешения для российских купцов (выступавших по поручению государства или из частных побуждений) на свободное посещение внутренних районов Китая, но напрасно потратили усилия. Не получилось у Саввы Лукича и вытребовать у китайцев разрешения на открытие постоянного представительства консула или торгового посредника в Пекине на время, когда обозы не вели торгов. Только во второй половине XIX столетия России были предоставлены эти привилегии, впрочем, удостоилась она их наряду со всеми остальными западными державами.

В связи с пресечением устремлений русских купцов в китайские провинции пекинские чиновники считали себя в выигрыше от заключенного договора. Их ответ на запрос С.Л. Владиславич-Рагузинского выглядел весьма прямолинейным: «На самом деле… вы видите Китай своей вотчиной, ваши посредники и получившие свободу действий купцы расплодятся по всей Поднебесной». С перемещением постоянной частной торговли из Угры и Науна, находившихся в глубине китайских владений, в Кяхту и Цурухайтуй, на самую окраину империи, устранилось раскольническое влияние бесцеремонных русских купцов. Это давало возможность пристального наблюдения за ними и регулирования их деятельности, прежде всего с точки зрения пресечения доставки ими запрещенных к обмену товаров. Считалось, что китайским купцам новые условия точно так же пришлись не по душе, так как им приходилось проделывать более протяженный и затратный путь из Пекина. А в Угре они имели возможность торговать одновременно с русскими предпринимателями и с бухаритинами. Однако придворным вельможам такое положение вещей виделось весьма выгодным.

И все-таки обеим сторонам тогда пошли на пользу торговые соглашения. То, что Владиславич-Рагузинский не смог обеспечить русским купцам свободный доступ на территорию всего Китая, представляется всего лишь мелким для него разочарованием. Пусть деятельность русских купцов-единоличников сократилась из-за приграничных торговых товарных баз, зато российской государственной торговле, прежде всего обозным способом, предоставили новую путевку в жизнь и к тому же освободили от китайских коммерческих податей. С нынешнего момента не признающие дисциплину и посторонний контроль купцы-единоличники больше не угрожали угнетением китайским рынкам пушнины и прочих товаров подешевле, а также лишением государственных предприятий причитающихся им доходов.

На обозначенной границе теперь появилась возможность по-настоящему призвать к порядку купцов-единоличников, особенно ценные предметы торговли удалось практически вывести из сферы частной торговли, и доход от таможенных пошлин потек в казну более полноводным потоком. У обитателей дворов обеих империй оставалось совсем немного причин для огорчения по поводу бдительного контроля над торговлей, хотя у купцов-единоличников с обеих сторон появилась масса поводов сетовать на судьбу. Но даже они со временем повернули новые правила себе на пользу. Совсем скоро торговля процветала точно так же, как прежде.

Дипломатия и переписка

Особенно острым для китайского двора и почти настолько же актуальным для русских чиновников оказался вопрос определения форм переписки и дипломатического общения между сановниками соседних империй. Щекотливым делом считалось назначение конкретных ведомств, которым следовало бы поручить доставку корреспонденции. Китайцы высокомерно отказались поддерживать прямую переписку с любыми ведомствами или чиновниками выше по статусу или важности, чем их собственный Лифаньюань. А русские вельможи, ничуть не уступавшие в чванстве своим иноземным коллегам, не могли пойти на унижение своего Правительствующего сената до положения, по крайней мере формального, страны — данника Китая. Все дипломатические ноты требовалось снабжать надлежащими печатями. Любая задержка в отправлении корреспонденции служила веским основанием для разрыва торговых и дипломатических отношений. Наконец, всем дипломатическим представителям или чиновникам, независимо от ранга, при пересечении границы предписывалось представляться пограничным властям, а также объявлять о цели своей поездки и собственных полномочиях. Их освобождали от неразумной волокиты или бессмысленного ожидания.

Такие проблемы, связанные с формой и терминологической точностью государственной переписки, беспокоили китайцев до такой степени, что они приложили немыслимые усилия ради поиска стиля, позволяющего тонко подчеркнуть превосходящее положение маньчжурского императора и его администрации. Участники переговоров с китайской стороны в конечном счете вроде бы добились некоторого дипломатического преимущества, хотя преобладание принципа равноправия переписки сохранилось (точно так же, как на многочисленных переговорах XVIII века с остальными западными державами). Русский Сенат считался все-таки высшим административно-судебным учреждением государства. Лифаньюань же не относился к шести главным советам (любу), а числился юанем, или ведомством, функция которого в то время должна была состоять в управлении делами зависимых государств и народов, а также надзоре над ними. Естественно, к ним китайцы относили русский народ. Если уж быть точным, то Лифаньюань приравнивался скорее к Сибирскому приказу, чем к Сенату, но официальных лиц в Санкт-Петербурге такие мелкие для них нарушения субординации нимало не тревожили. На самом же деле, уклоняясь от переписки напрямую с китайским престолом, удавалось изящно уклоняться и от проблемы, к которой крайне болезненно относились англичане.

Дела духовные

Статьей 5 санкционировалось строительство в Пекине русской общиной под руководством ее посла Греческой православной (русской) церкви. Штат этой церкви определялся в четыре человека священнослужителей во главе с архимандритом Платковским. (Самим договором не предусматривалось каких-либо разрядов для этих четырех служителей культа, хотя кандидатуру епископа Кульчицкого китайцы отклонили и позже в Пекинскую православную церковь никого старше архимандрита не назначали.) Маньчжурский император китайскую традицию нарушать не стал, поддержал православную миссию одновременно деньгами и провизией, а также пообещал не вмешиваться в отправление обрядов христиан. Также китайцы приняли не двоих, а шестерых русских молодых людей на обучение в Пекине. Три из них прибыли в китайскую столицу с обозом Молокова — Третьякова осенью 1727 года, а еще три — с Платковским в июне 1729 года. В ожидании завершения строительства новой православной церкви эти ученики должны были проживать в Русском доме (Элосы гуане), представлявшем собой своего рода консульский квартал без консула, которым пользовались купцы обозов по прибытии в Пекин. Молодым людям китайцы назначили стипендии и продовольственный паек. И церковь, и русский квартал предполагалось выстроить и отремонтировать за счет китайского двора.

От выполнения таких положений договора в известном смысле выиграли обе стороны. Ходили упорные слухи, будто Юнчжэн люто ненавидит католиков и иезуитов из-за интриг тех же иезуитов, попытавшихся сменить его на престоле неким симпатизирующим католицизму кандидатом. Прояви себя русские священнослужители настолько же ловкими в повседневной жизни интриганами, какими зарекомендовали себя иезуиты со времен пресловутого Риччи, китайцы наверняка согласились бы заменить иезуитов на русских придворных советников. Русские люди вполне могли бы заняться устным и письменным переводом, а также послужить китайцам в качестве источника знаний о западном мире. В Санкт-Петербурге, с другой стороны, привлекли необходимых переводчиков с маньчжурского и китайского языков, снова освободив русских гостей в Пекине от чрезмерной зависимости от иезуитских ходатаев, без которых было не обойтись во время переговоров о заключении как Нерчинского, так и Кяхтинского пакта. Кое-кто из отправленных в Пекин на учебу молодых людей с годами дослужился до положения весьма уважаемых ученых мужей: среди них назовем Иллариона Россохина, Алексея Леонтьева и прославленного монаха Иакинфа Бичурина. Несмотря на сложившиеся заблуждения, далеко не все русские люди в Пекине считались беспутными, безнравственными, ленивыми, неотесанными, извращенцами, лжецами или коварными негодяями. Все обстояло с точностью до наоборот, хотя такие выродки иногда встречались.