Перплексус (СИ) - Брут Майкл - Страница 3

С каждым шагом старик приближался к своей мечте. Ещё немного, ещё чуть-чуть, и она, наконец, осуществится! Разве это не чудо?

Через мгновение, его улыбка стала ещё шире, когда вскинув руку вверх и помахав, он увидел, что в ответ ему тоже машут.

«О, боже. О, боже! Всё это - правда, - думал он, пытаясь идти быстрее. - Они пришли! Они пришли. Они не забыли обо мне! Всё, теперь всё будет по-другому. Теперь всё будет, как у всех и никто больше не посмеет думать, что меня бросили».

Глядя на родных, старик старался ускорить шаг. Ему не терпелось заключить в объятия всех, о ком он думал эти годы, но, в то же время, ему было страшно признаться себе, что этому была ещё одна причина: он хотел опередить преследовавшее его необъяснимое чувство сомнения.

Старик не сводил глаз с этих людей, опасаясь упустить их из виду, будто они могли уйти, не дождавшись его или исчезнуть, словно образ яркого объекта, на который посмотрели перед тем, как опустить веки.

Лишь на секунду взглянув себе под ноги, он поднял взгляд, чуть замедлил шаг, всматриваясь в лица, и «...нет... Нет! Не может быть!»

Его глотка наполнилась безмолвным криком, уходящим в самое его нутро, поражая в самое сердце. Ноги, вдруг, перестали слушаться, но старик отказывался сдаваться. В смятении, бросив трость, он даже попытался бежать, из последних сил догоняя её - свою иллюзию.

Старик отчаянно озирался по сторонам, как ребёнок, потерявший в людном месте маму, но среди тех, кто издалека казался ему такими близкими, любимыми и родными, не оказалось никого, кто был ему знаком. Никого.

Ещё улыбаясь, но уже сквозь слёзы, пожилой человек замедлил шаг, и остановился. Сила желания, цепляясь за уходящее навсегда мгновение, ещё тянула его вперёд, но тело уже не желало подчиняться. Старик оказался не в силах догнать этот злосчастный мираж, и сейчас был беззащитен перед настигающим его чувством безнадежности, которое с ходу принялось безжалостно стегать его обвинительным кнутом, твердя, что он шёл слишком медленно.

Пожилой человек стоял и проклинал себя. За то, что стал таким немощным. За то, что оказался никому не нужен. За то, что отвел взгляд, когда требовалось всего лишь не сводить глаз со своей цели.

Он плакал, но не прятал глаз, и просто смотрел вокруг. Ему нечего было стыдиться, ему нечего было скрывать.

Люди превращались в размытые пятна, их лица принимали причудливые формы, а старик ещё надеялся хоть в ком-то из них разглядеть свою семью.

К счастью, этой надежде не суждено было умереть, так как, она, увы, родилась мёртвой.

Старик, тяжело вздохнув, вытер намокшие щёки рукавом, медленно отошёл к старому буку и сел, прислонившись к нему спиной. Теперь его взгляд был устремлён куда-то вдаль.

Он всё понимал, оставалось это только принять.

Произошедшее было, безусловно, трагедией, но всё тяжкое и тягучее её ощущение прервалось вдруг... зевком. Да, вот так просто. Легче, конечно, ему от этого не стало, но организм функционировал и продолжал существование, а, следовательно, жизнь продолжалась. Ведь, по сути, если опустить эмоции, ничего не изменилось: старик, по-прежнему, жил воспоминаниями и жалел об упущенном времени. Думал о родных, своих поступках и их результатах. Размышлял о жизни, которая казалась ему пустой и бессодержательной, «и останется такой до конца, если я не начну наполнять время событиями или... не остановлю его ход».

Виам Даалевтин стремился не задаваться вопросами, на которые не мог получить ответа. Предпочитая исходить из фактов, он старался избавиться от обыкновения домысливать и делать поспешные выводы. Хотя, прежде ему всегда удавалось компенсировать последствия этой привычки философским отношением к жизни и тонким чувством юмора.

Он не сомневался, что у всего в этом мире есть причины, а, значит, его настоящее - их следствие. Как бы то ни было, он смирился с тем, что никто к нему не придёт и принял решение никого больше не ждать. С этого самого момента.

В конце концов, везде должен быть баланс и, если ожидание родных - это предложение к общению, то должен быть и спрос. Раз спроса нет - не будет больше и предложения. Удивительно, как легко иногда даются тяжёлые решения.

Молодой сотруднице, наблюдавшей всё случившееся, было горестно. Ей хотелось хоть что-то сделать для этого пожилого человека, как-то отвлечь и помочь ему, но это был тот самый момент, когда в полной мере осознаешь своё бессилие.

Она, как и многие из персонала, относилась к нему с симпатией. Ей нравился этот харизматичный старик, поэтому она искренне не понимала, что же должен натворить человек, чтобы его семья относилась к нему вот так. Для неё это было сродни размышлениям о преступлении и наказании на примере библейского Потопа - «любопытно, за какие грехи, при дарованной Им свободе воли, на человечество обрушилась сия Кара Божья?»

Её размышления и его ожидания, конечно, имели бы смысл, если бы не одно «но»... Виам понимал, что никто никогда к нему не придет, он просто отказывался в это верить. К сожалению, человек склонен надеяться на лучшее, даже, когда, а, вернее, потому, что поиски следов пропавшего с радаров воздушного транспорта, которым летела вся его семья, ни к чему не привели.

Все постояльцы Дома Сенекс сохраняли ясность ума, были начитаны и остроумны, обладали жизненным опытом и являлись интересными собеседниками, но было нечто, что выделяло Виама Даалевтина среди остальных. Сотрудники, обсуждая их между собой, не раз отмечали, что странно ощущают себя при общении с ним.

Действительно, тембр его голоса обладал уникальным, похожим на гипнотический, эффектом. Используемые им речевые обороты заставляли слушателей с увлечением внимать его монологам и всегда соглашаться с приведёнными стариком аргументами, о чём бы ни заходил разговор. Казалось, он мог дать ответ на любой вопрос по любому предмету, кроме, разве что, информации о самом себе. Всегда общительный и открытый, он тут же становился угрюмым и замкнутым при любой попытке узнать подробности о его прошлом.

Люди, не имеющие доступа к архивам, списывали это на нежелание откровенничать или неприятные воспоминания. Имеющие же доступ... думали то же самое. На его личном деле, конечно, не было массивной сургучной печати или цепей с кодовым замком, но оно ничем не отличалось от досье на других обитателей Дома: общие факты биографии не давали никакого представления о его способностях, навыках или особенностях.

Окружающие субъективно воспринимали старика, как пазл с идеально подходящими друг к другу частями, у которого нет решения - как ни крути, он неизменно будет собран правильно, но всегда неверно. Другими словами, о нём никто ничего не знал.

Молодой сотруднице нравилось общаться с ним. Она получала удовольствие от его внимания, их бесед, обсуждений прочитанных книг или прослушивания историй, больше напоминавших мудрые наставления и уроки жизни.

Её пленял этот ум и эрудиция, влекла невозможность узнать его ближе. Она смотрела на него и представляла совершенное сочетание превосходной физической формы и высокого уровня интеллекта. В своём воображении, девушка видела его молодым, полным сил и голодным до свершений человеком, но нить этих образов всегда обрубалась сожалениями о беспощадности времени и скоротечности жизни. Да, для своих лет выглядел этот человек превосходно, но лучшие его годы были позади.

Девушка взяла с кресла плед, подобрала книгу, трость, и тихо подошла к буку. Укрывая сзади плечи пожилого человека, она едва слышно сказала:

- Господин Виам, через час будет подан ужин. Вас ожида... - но закончить не успела.

- Благодарю, Перси́я. Я приду чуть позже, - перебил её старик устало звучащим голосом. Повернувшись, он взглянул в её глаза, принял трость и грустно улыбнулся. - Благодарю.

Она тоже улыбнулась в ответ и удалилась так же незаметно, как и пришла.

***

Земля совершала очередной оборот вокруг своей оси, постепенно стягивая Солнце за линию горизонта. День подходил к концу, и посетители начали разъезжаться.