Банк - Данилов Всеволод Семен Данилюка - Страница 41

— Удрал?

— Он ребенка хотел. А я стала бояться. Врачи, правда, говорили, что можно.

— А что еще говорили врачи?

— Много. Что это родовая травма. Оказывается, так бывает — может двадцать, тридцать лет не проявляться. И что надо… — Она замялась.

— Что надо?

— К психиатру на учет. Чтобы психотропными все время давил. А иначе — эпилептический синдром.

— Эпилептический… чего? — Забелин изо всех сил пытался выглядеть ироничным.

— Синдром. Это когда вроде комы. Я не хотела. Лечилась как могла. К знахарям ездила. Даже решилась на операцию — мне сказали, что за границей за сто двадцать тысяч очаг можно вырезать. После томограммы думала — пронесло, месяц ведь приступов не было. И вдруг — очень я сегодня испугалась под водой — будто голос какой-то говорит: «А теперь я тебя утоплю». И я впрямь тонуть начала.

— Тоже — тонуть. Так, хлебнула чуток. Сильный же ты человек, Юля. Столько страха — и одна. Все в себе.

— У каждого своих забот хватает. А мне это наказание Божье. Хотя был момент, размечталась. Не поверите — о вас. Но Бог напомнил. Вы не бойтесь, я сейчас уйду.

— Опять двадцать пять. Это тебе пора перестать бояться. Мы ведь теперь вдвоем, так?

Почувствовал, как притихла она.

— Так! Нет ничего неизлечимого, кроме смерти. И гробить тебя психотропными мы не станем. Тут главное, чтобы вместе. Между прочим, я классный массажист, особенно на позвоночнике. Зря улыбаешься, это все связано. И насчет толковых врачей, так тоже, знаешь, связями оброс. И вообще — сразу из аэропорта заедем к тебе. — Отвечая на безмолвный вопрос, сердито добавил: — Вещички заберем. Раз уж ты под мой медицинский присмотр переходишь, то и жить у меня будешь. Не сердись. Это я тебе так неуклюже в любви объясняюсь.

— Но зачем тебе это? Увидел же…

— А не твое дело. Разговорилась больно.

Он прервался, потому что Юля, поднявшись, обхватила его за шею.

— Алеша, я там, в трубе, только половину, но… я тебя очень, очень. Только ты знай, знай только. Ты ничем, ничем! Если что… Если не получится, ты не обязан. Я сама уйду тут же, как увижу. Потому что это за грехи.

— Молчи же!

— Нет, нет, это важно! Я поняла — нельзя становиться рабом денег. Они — инструмент. Но когда они цель, то тогда приходит беда. Ты понимаешь, да?

— Успокойся. Нашла время.

— Но ты дослушай! Деньги либо приносят благо, либо разрушают. Главное, что в душе. Мы не должны погружаться в корысть!

— Ну, хорошо, не погружайся. Тебе причитаются сто двадцать тысяч. Раздай их своим монастырям, церквам, если тебя это успокоит. Только помни, что кто-то их же и разворует.

— Не милостыню, нет! — Юля возбужденно приподнялась на кровати. — Я все придумала: надо создать фонд детских домов. Сначала на мои деньги. Я буду их вкладывать — я это умею, а прибыль штучно распределять. Это и будет благо. И тогда Бог меня простит.

— Хотел бы я знать, за что. Спи же, наконец! Вот уж не подозревал, что такая болтунья.

Через десять минут, утомленная приступом, Юля спала на боку, жадно обхватив его руку, а Забелин, сидя подле, недоуменно рассматривал затянутое первым загаром личико зачем-то входящей в его жизнь девочки. Положительно, чем больше он ее узнавал, тем большей загадкой она становилась.

Требовательный телефонный звонок заставил быстро схватить трубку.

— Да, — пробормотал он.

— Докладаюсь. Подлец Петруччио действиями войск под моим руководством разбит и повержен. Сдал-таки Наталье договоры. Потрясен?

— Ну.

— Что за бестактное «ну»? Я ему на блюдечке институт подношу, а он нукает. Завтра начинаем скупку. Не слышу фанфар. Где ласкающий мое старческое ухо звук бубна? Эй, чего ты там бормочешь?

— Это я тебя так поздравляю. Только тихо.

— Что значит «тихо»? Нет уж, изволь благодарить азартно и с подобающим умилением.

— Пошел к черту.

— Меня-то за что? — расстроился на том конце женский голос.

— Наталка? Погоди, откуда вы вдвоем в два ночи?

— А ты догадайся, недоумок, — выкрикнул издалека Макс. В трубке слышалась борьба.

— Стар! — Аппаратом овладел-таки сильнейший. — Стар, я тебе одному большую тайну скажу — я в нее просто фантастически… Просто!

— Дай же мне, дурашка! — Что-то щелкнуло, и Москва отключилась.

В то время как притихшая Юля бесцельно бродила по неуютной, чужой квартире на Ленинском проспекте, все не решаясь заняться обустройством своего нового жилища, Забелин отправился на окраину Москвы, в образованный хрущевскими пятиэтажками дворик.

В одной из пятиэтажек размещалась районная поликлиника. Со всеми атрибутами зачуханной районной поликлиники — сбитой набекрень надколотой вывеской, вытертым дерматином на распахнутой, прижатой кирпичиком входной двери, пустой урной, пространство вокруг которой было густо усеяно окурками, огрызками фруктов и пропитанными кровью кусочками ватки.

Мимо безликих, безысходно затихших вдоль стен людей Забелин добрался до кабинета с табличкой «Главный врач Сидоренко А.И.». При этом фамилия главврача была выведена от руки на пожелтевшем листочке, когда-то наспех втиснутом под оргстекло.

За столом расположился коротковолосый здоровяк в белом халате, с интересом смотревший на размещенные напротив стеллажи медицинской литературы. В лице его была просветленная задумчивость мыслителя.

— Ба, какие люди! — При скрипе двери он поспешно нажал на лежащий под рукой пульт — посреди стеллажей меж книгами оказался втиснут цветной телевизор. — Вот уж редкий гость.

— Похоже, нет ничего более постоянного, чем временное. — Забелин показал на табличку.

— Тоже помнишь? Два года, почитай, как сюда заманили отсидеться после… ну ты в курсе, как меня тогда подставили. — Главврач увлек гостя рядом с собой на диван. — Такие сволочи. Обещаниями искормили. Евтух лично чуть не каждую неделю в грудь себя бьет, завздрав еще с полгода как поклялся отдать мне наркологическую больницу и…

— Так и клянется.

— Да уж и не так даже. К нему недавно просто пришли мужики из вашего, банкирского брата, я одному из них дочь из наркоты вытащил, и по-простому так спросили: «Чего хочешь?» — В смысле — сколько?

— Да вообще. Просто — чего, мол, хочешь? Чего мужика в запаснике держишь? Когда больницу дашь? И ни с места. То у него симпозиум, то жена заболевает.

— Веришь?

— Выжидает, паскуда. Меня ведь человеком Евтуха числят. А сейчас ходят слухи, что влияние его на Лужка падает. Что тот вроде бы как другой кошелек завести собирается. Вот и затаились. Никто из говнюков этих добра не помнит. Забыли, как в приемной у меня толклись. Теперь решили, что навсегда рухнул. Торопятся, расфасовывают бездарный блатняк по хлебным местам. А я доктор наук — и сижу в этом сраче. Главное, какую команду подобрал. Огурец к огурцу. Все направления можем перекрыть, причем на уровне — супер! И ждут. Ни один не уходит. Мы им деньги копеечные задерживаем… — Он в сердцах ткнул на распластавшуюся на столе ведомость на зарплату. — А они ждут.

Дверь без стука открылась, и вошел один из «огурцов» — худощавый пожилой врач с блестящими быстрыми глазами.

— Ну, ты чего? — игнорируя посетителя, обратился он к Сидоренко. — Пить-то будешь? Все собрались. И водка стынет.

— Васильич! Ты б хоть гостя постеснялся. Вваливаешься промежду прочим. И вообще… Иди отсюда!

— Не будешь, стало быть! А я огурчиков маринованных присовокупил, — и, не скрывая расстройства, странный гость удалился.

— И не лезь ко мне! — крикнул вслед Сидоренко. — Понадобится — сам приду!.. Упала, упала дисциплина. Это как на войне, когда боя нет. Кстати, сам-то не хочешь коньячку? Или, как всегда, за рулем?

— Как всегда. Я к тебе за советом.

— Ну, этого добра навалом.

— Проблема у меня. И серьезная.

— Тоже понятно. Было б что попроще, сподобился бы я разве тебя увидеть? Сейчас бы в Минздраве околачивался.

— Понимаешь, есть некий человек, есть болезнь.

— Некий или некая? — прозорливо уточнил Сидоренко. — Не мнись, сыпь по тексту.