Банк - Данилов Всеволод Семен Данилюка - Страница 32

— Нет проблем.

— Убеждай как хочешь. Но сегодня же необходимо отстранить Петракова от права подписи, отобрать печать, прошерстить все последние договоры.

— Деньги институтские из «Балчуга» вывести, это самое первое, — вмешался Астахов.

— Вы и выведете. В ближайшее время дезавуируем вас как налоговика и переходите в институт, на финансовый блок. Максим Юрьевич обеспечит. В общем, установка для всех — не вешаем носа. Хоп?

— Хоп. Никогда и не вешал, — Максим поспешно поднялся. — Но все-таки, как с этой скупкой? Кто провернул? Может, все-таки с Натальей сначала переговорить?

Забелин увидел энергичные жесты, что за спиной Флоровского подавал ему Подлесный.

— Нет уж, время не ждет, так что давай разделимся. За тобой — Мельгунов. А с Натальей — доставь мне такое удовольствие.

— То есть ты тоже не веришь, чтоб Натаха против нас чего затевала?..

— Да ты никак опешил? Гони-ка к Мельгунову. Нет сейчас важней задачи, чем Петракова быстренько изолировать.

— Тогда до связи, выдвигаюсь на передовые позиции, — азартно объявил Максим, но двинулся не к выходу, а бесом подскочил к Юле и завладел ее ручкой.

— Никогда не думал, что женский ум может быть столь красив, — томно произнес он.

— Иди, иди, — подтолкнул ловеласа Забелин. — Не порть мне сотрудницу. А вы, Юля, не слушайте. Врет, как всегда.

— Жаль, — весело расстроилась девушка. — Так красиво сказал.

— Истину, истину глаголил! — крикнул выталкиваемый Максим.

Сквозь закрывающуюся за ним дверь слышны были отголоски какого-то утихающего вдали комплимента, обращенного к секретарше.

— Балабошка, — грустно улыбнулась Юля, и Забелин пожалел, что не он награжден этим малопочтенным, казалось бы, прозвищем.

— Я, пожалуй, тоже пошел. Здесь все остальное. — Расстроенный сорвавшимся триумфом Астахов положил акт на стол и вышел вслед за Флоровским.

— Так что означает сия артикуляция? — Забелин живо обратился к выжидающему Подлесному.

— Мы у Петракова в квартире «жучки» установили. Второй день слушаем. И… вот, последняя стенограмма. Там подчеркнуто. — Внимательно вглядывающийся в потемневшее лицо шефа Подлесный поспешно подставил стул. Не отрываясь от чтения, краем сознания Забелин расшифровал этот жест несентиментального подчиненного — за прошедшее время Подлесный докопался до его институтского прошлого.

— Здесь нет ошибки?

— Это стенограмма. Есть еще магнитофонная запись, — бесстрастно подтвердил Подлесный. — Я не стал при Флоровском. Показалось…

— Правильно показалось, — при виде поспешно наливающей минералку Юли Забелин усмехнулся. — Что? Напугал? М-да, совсем разучился в руках себя держать. Прочтите.

Юля неохотно заглянула в донесение. Но брезгливая усмешка сменилась азартом игрока, внезапно подглядевшего чужие карты.

— Судя по сегодняшней информации, этого следовало ожидать, — констатировала она. — Во всяком случае, теперь ясно, что Власова играет за Петракова. И значит, ее тоже срочно надо изолировать. Хотя бы отстранить от ведения реестра.

— И еще, шеф, Руль — это, конечно, ваше. Но скупка-то вся под Флоровского настроена. Компания, куда деньги заводим, под ним. А ну как «кинет»? — продолжая говорить, отметил, что Забелин и Лагацкая быстро переглянулись. — Не то чтоб я утверждаю. Но живой ведь, а деньжищи неслабые. Потом, что ни говорите, — семь лет в Штатах. Опять же с Власовой у них какие-то шуры-муры. А та, в свою очередь, с Петраковым этим завязана…

— Молодцы. Быстро схватываете, — сквозь зубы одобрил Забелин. — Ретиво. Только вот мне, дураку, пока ничего не ясно.

Он подтянул к себе телефон, не глядя, набрал номер, лукаво подмигнул насторожившимся сотрудникам и озарился радостью:

— Натуська! Привет, дорогой человечек. Это Алеша.

С улыбкой выслушал встречный поток слов, не без труда вклинился:

— Ну, извини подлеца. Захлопотался. Столько дел, что жить не успеваешь… Что значит — с кем? Вижу, общение с Максом на тебя дурно действует. Просто жить, Натуля. Вспомнил как раз посиделки наши на Котельниках с портвешком. И так захотелось увидеться. Прямо там же… Можно для первого раза без портвешка. Тем более теперь такого не делают. Но прямо сейчас. А то до вечера просто-таки истеку ожиданием… Что значит «с чего бы»? Отвечаю конкретно и исключительно по существу — соскучился.

Скосившись, уловил с удовлетворением ставшее неприязненным лицо Юли.

Выслушал новый словесный поток.

— Все больше убеждаюсь, что хваленый ум мужчин лишь иллюзия, которую им в своих интересах внушают женщины. Конечно, ты права — это важно. Отчасти и о Максиме… Есть, через полчаса жду.

— Это нельзя делать, — едва он положил трубку, произнесла Юля. — Это категорически нельзя делать.

— Как только вы раскроетесь, она передаст Мельгунову, что скупка акций затевается в интересах банка, а Флоровский — наш агент. И на этом все планы стратегического поглощения грохнутся, — поддержал энергично Подлесный.

— Наверное, вы правы. Но ваша правда — правда момента.

— Проколемся мы тоже моментом. Но накрепко.

— Тогда пойдем пиво пить, — Забелин решительно раздвинул пораженных сподвижников, задержался. — Флоровский, к вашему сведению, не агент. И Власова не объект наблюдений. Друзья они мне. Есть работа. Есть жизнь. Жизнь — это те люди, что нас окружают, что дороги нам. Так вот, если выбирать по интересам, я наработался вволю. Так что скоро и друзей вовсе не останется. А посему выбираю жизнь.

И, заключив диковинную эту фразу общим разудалым жестом, вышел.

— Думаю, можно паковаться, — мрачно оценил услышанное Подлесный.

Лагацкая со странным выражением лица промолчала.

На самом деле вовсе не было в Забелине той уверенности, что так лихо продемонстрировал он перед Максимом. Напротив, все сходилось, и записанный подлесновскими слухачами разговор лишь подтвердил, что выглядело ранее невероятным, — вся в воздушных надеждах, порывистая Наталья, обратившаяся за эти годы из насмешливой, мечтательной девочки в пожившую, но все так же пребывающую в ожидании близкого добра женщину, где-то, должно быть, надломилась в вечном задыхающемся своем беге.

Был Забелин смятен и растерян. Потому и машину бросил подальше, на Большой Радищевской, неподалеку от входа в метро, чтобы иметь время подготовиться к ожидавшему его неприятному разговору, — отсюда до Котельнической набережной было минут пятнадцать ходу.

Пройдя могучий, из рифленого гранита дом, Забелин остановился — вниз, к набережной, круто убегал выложенный булыжником переулочек. Казалось, упади на этом булыжнике и тебя покатит — разгонит живенько и далеко внизу, перебросив по инерции и через поток машин на набережной, и через парапет, забросит прямо в Москву-реку. Девять лет назад в этом переулке он снял на лето квартиру в двухэтажном, предназначенном под снос и почти расселенном доме, чтобы в тишине закончить монографию. Тут же, прознав про новоселье, заявились Максим с Натальей, да так и остались ночевать. Утром счастливый Максим, пока остальные спали, сгонял за цветами и бутылкой коньяку. И они сидели за обеденным столом. Старый тополь под окном выдавил лапой рассохшуюся облупленную оконную раму, и пухлая его ветка лежала на скатерти рядом с разложенными книгами, коньяком и пучками редиса. Они сидели пьяноватые то ли от коньяка, то ли от майского воздуха, и Максим, не отпуская, держал Наташину руку.

Через год Максим эмигрировал.

Теперь на месте того дома из-за ажурной решетки кокетливо выглядывал трехэтажный особняк, с джипами на помытой брусчатой мостовой.

Прошел теплый дождь, и грязные ручейки вытекали из сквериков на покатые улицы и там, сливаясь в общий мутный поток, в бесшабашном азарте, обгоняя одинокого пешехода, устремлялись вниз, к Котельникам.

Да, все изменилось. Было время, когда здесь, сбегая из лаборатории, начинали они с Максимом рабочий день — в кинотеатре повторного фильма «Иллюзион» можно было увидеть американские и французские ленты тридцатых-сороковых, давно забытые или вовсе не шедшие в отечественном прокате. Если, конечно, достать билеты, что было куда как непросто. Внутри кинотеатра, называвшегося, видно, для конспирации, музеем, висели фотографии западных кинозвезд, устраивались лектории. За семьдесят копеек здесь можно было часа два подышать неведомым и оттого желанным иноземным воздухом. После «Моста Ватерлоо» впечатлительный Максим вышел с мокрыми глазами.