Дорогой отцов
(Роман) - Лобачев Михаил Викторович - Страница 1

Михаил Лобачев

ДОРОГОЙ ОТЦОВ

Роман

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Инженер Григорий Лебедев справлял день своего рождения. На его именины первым приехал отец Григория, Иван Егорыч, мастер на все руки. Отец был из тех человеческих натур, которым, кажется, сколько они ни живи, не будет износа. Он высок ростом, широк в груди, крутоплеч и жилист. Иван Егорыч, во всем любя порядок, по-хозяйски внимательно осмотрел квартиру. Григорий уже давно живет отдельно от отца, но Иван Егорыч все же по родительской привычке кое-когда поучал и наставлял сына.

— Все роскошничаешь, — однажды заметил он Григорию. — Сколько заплатил за это добро? — спросил, внимательно вглядываясь в картину. Его темно-коричневые глаза блестели молодо. — Сколько же, говорю, отдал за эту работу?

— Пятьсот, — ответил Григорий, такой же высокий, как и отец, широкоскулый, темноволосый, с выразительно-спокойными глазами.

— Пятьсот? — удивился Иван Егорыч. — Не дороговато? Ну, да ладно, все не пустая стена. — Помолчал. — А где Алеша? — спросил он о своем внуке.

— На водную базу ушел.

— Плавает он бойко. Да и нельзя иначе: на Волге жить да воды бояться — худое дело. А Машенька спит?

— Машенька во дворе.

— Пойду взгляну на нее.

Иван Егорыч вышел в просторный двор, переполненный шумливой детворой. Малыши копались в песке, строили избушки на курьих ножках, играли в прятки. На игры и забавы они были неутомимые выдумщики. Иван Егорыч глянул в одну сторону, в другую — нигде не было видно Машеньки. Он хотел было вернуться в квартиру и сказать об этом снохе, как вдруг услышал родной и неповторимый голосок:

— Дедушка!

К Ивану Егорычу бежала Машенька. Теплый ветерок развевал ее пушистые волосы. Она бежала к деду так быстро, что Иван Егорыч, пугаясь, как бы она не упала и не ушиблась, заспешил ей навстречу. Машенька так и взлетела к нему на руки.

— Ты где была?

— С девочкой в куклы играла. Ты, дедушка, не уезжай. Ты живи у нас.

У Ивана Егорыча, как всегда, для внучки в кармане береглась конфетка. И Машенька, зная это, всякий раз ждала от деда гостинчика. Не обманулась она и на этот раз. Получив шоколадку, Машенька убежала домой, а Иван Егорыч вышел за ворота, стал поджидать Алешу. Четырнадцатилетний внук Ивану Егорычу нравился ранней самостоятельностью, чистотой души и подкупающей добротой. Лицом он вышел в отца: смугловатый, черноволосый и черноглазый.

Поджидая Алешу, Иван Егорыч от нечего делать посматривал на оживленное движение по главному тракту. Дом, в котором жил его сын Григорий, стоял на площади Девятого января; через нее, широкую и просторную, проходил главный автомобильный путь на север, в сторону металлургического и машиностроительных заводов-гигантов. Через площадь громыхали и трамваи, до отказа переполненные в часы пик.

Иван Егорыч, вспомнив о жене, Марфе Петровне, которая вот-вот должна подъехать, забеспокоился. «Затискают», — подумал он. Иван Егорыч поднялся и пошагал на остановку помочь Марфе Петровне, если она окажется не в силах выбраться из людской тесноты. В такой час перегрузок можно застрять перед самым выходом и проехать лишнюю остановку, что не раз и случалось со слабыми и нерасторопными. Марфа Петровна, конечно, не из таких хилых, но и она может оплошать. Иван Егорыч долго стоял на остановке. Он пропустил несколько вагонов и, не дождавшись жены, вернулся на свою лавочку. И не успел он выкурить папиросу, как, к своему удивлению, среди пассажиров, выскочивших из очередного вагона, заметил Марфу Петровну. Она легкими шажками пересекла трамвайную линию и зачастила к Ивану Егорычу. «Резвая, как девчонка, — улыбнувшись, подумал Иван Егорыч. — А, пожалуй, она переживет меня». Ему немножко стало грустно. Марфа Петровна еще издалека заприметила мужа.

— Кого поджидаешь? — бойко заговорила она.

— Тебя, госпожа Лебедева.

— А почему не встретил? А я еще подумала. Вот, думаю, сейчас муженек в одну руку возьмет мою кошелку, а другой — меня под локоток, — говорила быстро, посматривая на Ивана Егорыча с желанной добротой и покорностью.

— Вот чего ты захотела! — удивился Иван Егорыч, а про себя подумал: «Переживет, ей-богу переживет».

— Зачем ворот расстегнул? Нехорошо в твою пору молодиться.

— Отвяжись. Иди своим путем, а я поджидаю Алешу.

— А-а — дружка-приятеля.

Каждая встреча деда с внуком для обоих была приятна. Они частенько уходили на берег Волги и там проводили время в задушевных беседах. И сегодня они устроились на самом крутом пригорке, с которого далеко просматривалась Волга.

Правый, горный берег, с грядой холмов по западной окраине города, протянувшегося на десятки верст, изрезан глубокими балками, изогнут в подкову. По северной изгорбине высились машиностроительные заводы и металлургический гигант, на южной — судостроительный и лесопильные предприятия. Весь берег в заводских трубах, и только в самом центре Сталинграда небо в чистой синеве.

— Хороший день, — не отрывая глаз от Волги, говорил Иван Егорыч. — Все тут широко и просторно.

Да, прекрасен Сталинград в летнюю пору, с шумными улицами, с зеленью бульваров и парков; прекрасен в ночную пору, когда с крутобережья тысячи уличных фонарей и сотни домов, залитых светом, смотрят на вас; прекрасен с Волги, когда вы плывете по широкому плесу, плывете мимо заводов, озаряющих небо пламенем мартеновских печей.

— Это что там за караван, Алеша? — Иван Егорыч рукой показал на Голодный остров.

— Нефтяные наливушки.

— Ничего себе. Сильные нынче пошли буксиры. Был я, Алеша, в Горьком, в Казани, в Ульяновске — хорошая, красивая там Волга, но нет там такой широты, как у нас. У нас — махина. Глазом не окинешь. Алеша, ты кем хочешь быть?

— Мне, дедушка, хочется быть и летчиком, и моряком, и путейцем.

— Да-а, — многозначительно промолвил Иван Егорыч. — Теперь это возможно. Теперь у нас дорога широкая. Ты, Алеша, иди в мореходное училище. Я не был моряком, но море люблю. В гражданскую под Царицыном у нас командовал батальоном черноморец. Лихой вояка. И матросов было много — дружные и храбрые ребята.

— Дедушка, а ты мне не рассказывал про черноморцев.

— Разве? Всего не перескажешь. Забывается. Да и лет с тех пор прошло немало. Удивительные люди эти моряки. Смелы и бесстрашны. Вот уж, действительно, воевали по пословице: один за всех, все за одного. Чудесные, просто какие-то необыкновенные люди. В моряке, как бы это тебе сказать, свито все лучшее, что есть в нашем человеке, — и смелость, и отвага, и верность, и стойкость. Особенно стойкость. Где, бывало, моряки, там — неодолимая крепость. Об отступлении понятия не имели. Отступление для них — позор, измена. Был, Алеша, такой случай. Летом девятнадцатого года, когда Царицын занял генерал Врангель, в районе заводов высадился отряд моряков под командованием Кожанова. Подобно буре разметали они вражескую часть. В городе поднялась паника. В смертном страхе буржуи, купцы и дворянчики, понаехавшие в Царицын, бросились на поезда, начали утекать на лошадях, просто скакать на своих двоих. Переполох поднялся и в белогвардейских военных штабах.

— Ну, а дальше, дальше, — с волнением спросил Алеша. — Город заняли?

— Нет. Город отбили через полгода. В зимнюю ночь второго января двадцатого года, а в тот раз не удалось.

— Что же случилось, дедушка? — сгорал Алеша от нетерпеливого любопытства. Ему хотелось знать самым подробным образом все обстоятельства сражения на заводских улицах, на самом берегу Волги.

— Не подоспела помощь морякам. С севера по суше на Царицын наступала пехота. Полк не прорвался, и моряки оказались без подмоги. На фронте такое случается. Противник ведь тоже не дурак.

— Что же стало с моряками?