Nebeneinander (СИ) - "Dru M" - Страница 8

Сожаление от этого осознания слабо вязалось с тем, что Ульрих всегда действовал ради собственных интересов — чего еще от него стоило ожидать, как не постановки? Но Берти покорно закрыл глаза и расслабился, позволив Ульриху вновь себя поцеловать, отозвался робким движением губ на язык, вновь проворно скользнувший в его рот.

Поцелуй, влажный и неспокойный, длился куда дольше, чем Йонас и его прихвостни ошивались поблизости. Они уже ушли, улюлюкая и свистя, а Берти все еще жался к Ульриху, ухватившись за отвороты его кожанки, и слизывал липкий след сиропа с его подбородка. В голове помутилось, тело сделалось легким и непослушным.

— Вау, парни… — Берти оторвался от Ульриха, будто током ударился, услышав ехидный голос Ханны. — Это было горячо.

Кёниг фыркнул, отстранившись и облизав губы.

Окинул Берти странным взглядом из-под полуопущенных век и без выражения заметил:

— Я тебя изгваздал в сиропе.

— Ну, спасибо, — поддержал его наигранное равнодушие Берти, силясь унять разошедшееся сердцебиение. С тем запалом, с которым они целовались и лезли языками друг другу в рот, безразличные не играли.

До Берти как в тумане доползало осознание, как сильно он влип в то, что списывал на простую отзывчивость человеческого тела.

Ульрих ему нравился.

И раньше, выводя из себя нападками и издевками. И теперь, после чертового поцелуя, все внутри перевернувшего с ног на голову.

Нравился вопреки доводам здравого смысла.

И Берти ничего с этим не мог поделать.

— Пойдем, — Ульрих поднялся на ноги и отряхнул джинсы. — Кац нас вздернет за опоздание.

*

Про поцелуй на лужайке они не вспоминали.

И через день, когда Ульрих вместе с Ханной приехали к нему домой, и они готовились к тесту, запивая знания чаем и заедая домашними кексами фрау Шварц. И после, гоняя в универ по сложившейся традиции — обменивались вялыми колкостями у калитки и молча ехали по свободным утренним дорогам окраин Гамбурга.

Ульрих вел себя как обычно. То есть, как зазнавшийся козел с легким намеком на нечто доброе внутри, еще не подпорченное дрянным характером.

Он подшучивал над Берти, заставлял его ходить, держа спину ровно, а голову гордо поднятой. Рассказывал какие-то байки, гогоча над ними без стеснения громко. Пару раз после занятий с боем и скатывавшимися до ругани уговорами возил по магазинам и примерял на Берти, как на куклу, шмотки одну за другой. Держал Шварца в плену шопинга не меньше часа, игнорируя жалобы на несделанную домашку и кучу дел. Таскал Берти по кафешкам между магазинами, под конец похождений покупал пару понравившихся вещей и заставлял Берти в них ходить.

«Посмотри на себя, хоть на человека становишься похож, картофелина… Даже прозвище уже не так вяжется», — ухмылялся Ульрих, в раздражающей манере вновь щелкая его по носу.

Шварц особо не сопротивлялся. Когда из тебя делают нечто приличное, вообще сложно противиться.

И все же Берти не давал покоя тот факт, что Ульрих, загоревшись проектом «нормальной гейской жизни», лепил в нем уверенность и браваду, а сам Шварц ходил за ним, вздыхая, и втайне мечтал о повторении поцелуя. Думал с сожалением о том, что болтающий без умолку и острящий Кёниг, надоедливый, дотошный, суетный и невыносимый, совсем скоро забудет о нем, как и о неудачном месяце, что приходилось притворяться геем.

— Ты с ума сошел? — чуть не взвизгнула Ханна, когда Берти, не выдержав одинокого переживания ситуации, все ей выложил как на духу. Она чертыхнулась, выкинув сломавшуюся сигарету, посмотрела с сожалением на Берти. — Ты же еще на первом курсе сказал, что никогда себе не позволишь втрескаться в Ульриха Кёнига!

— Знаю, — хмуро ответил Берти, сунув руки в карманы косухи. — Знаю. Но это нелегко.

Ульрих тоже заметил перемены в настроении Берти, но будто бы списал это на издержки замкнутой натуры. И бороться с меланхолией Шварца предпочел проверенным способом — болтовней.

— Я тут фильм ужасов смотрел накануне — жуткая поебень, — поделился он, отираясь рядом, пока Берти боролся с заевшим замком шкафчика. Ульрих разглядывал сновавших мимо студентов, ероша длинные темные волосы и наматывая их на ладонь. — Кровь, кишки в разные стороны. А потом чувак открутил другому чуваку башку…

— Угу.

— Прикинь — буквально открутил! Как пробку от шампанского.

— Жутко.

— Я тут подумал, — Ульрих с видом заговорщика склонился над Берти, когда тот наконец открыл рывком дверцу шкафчика и принялся копаться в содержимом в поисках тетради по математике. — Йонас мне пытался в шкафчик подсунуть голубиное дерьмо. Перл, кстати, классная девчонка — папаше намекнула, чтобы дал Йонасу по шее… Но может… Я откручу ему башку по-тихому? Ну, в качестве мести.

— Чего? — фыркнул Берти, достав помятую тетрадь. — Что за чушь?

Он поднял голову, вздрогнув от удивления: так низко склонился над ним Ульрих. Отчетливо видны стали даже прожилки в его лукаво сверкнувших светлых глазах.

— Ты чего такой дохлый, малыш? — Ульрих щелкнул его по носу, ухмыльнувшись.

— Никакой я тебе не…

— Слушай, а давай после пар ко мне? — вдруг предложил Ульрих, отвернувшись и вперив внимательный взгляд в расписание. Или девчонку, которая читала, прислонившись к стене. От одной этой мысли у Берти от злости и ревности запульсировало в висках. — У меня бассейн есть. Поплаваем, расслабимся. Посмотрим что-нибудь.

Шварц приподнял брови.

Их общения вне университета становилось все больше, чего сделка не требовала. Это смущало, вызывало целую тонну сомнений и домыслов и растило бестолковые зыбкие надежды.

— Уве… — начал было Берти, но в этот момент от неловкого движения его руки из тетради вывалился вчетверо сложенный замызганный листок.

Берти быстро его подобрал и сунул в карман.

— Что это? — Ульрих напрягся, будто Шварц спрятал не старую записку, а тротиловую шашку.

— Да так… — Берти невыразительно дернул плечом. Вспомнилось, что еще пару лет назад эта записка безумно воодушевляла каждый день. Дарила чувство теплоты, внушала, что он не одинок. Правда, ничего дальше этой записки так и не свершилось, и Берти вскоре забыл про ее волшебное значение, перекладывая из тетради в тетрадь в качестве закладки. — Дурацкий прикол с первого курса. Давно надо было выбросить.

— Что там? — настаивал Ульрих все резче, как злясь на Берти и его нарочито равнодушный тон. Кёниг, всего пару секунд расслабленный и добродушный, вновь скрылся за панцирем истового раздражения.

— Да какая разница? — отозвался Берти в тон ему — с нарастающим напряжением в голосе. — Идиотское признание. Просто кто-то решил подшутить. Я с этой запиской носился целый месяц, искал того, кто это написал, в толпе. Что-то себе надумал. Но ничего не произошло. Ни-че-го. Он даже инициалов не оставил. Тупо записка. То ли приколоться решил, то ли струсил — поэтому и не подошел лично.

Ульрих молчал, а Берти, раззадоренный воспоминаниями, вдруг честно выдал:

— Ты мне сказал, что я прячу голову в песок. Да. Потому что когда-то я этой записке поверил, как детишки в гребаного Санту не верят. А выяснилось… — Берти замялся. Знал, что прозвучит глупо, но тихо закончил: — Что это чья-то издевка.

— Ты слишком впечатлительный, — хрипло заметил Ульрих, все еще не глядя на него. — Это же всего лишь бумажка.

— Может быть, — спокойно сказал Берти. Сунул тетрадь в сумку и вздохнул. — Но мои чувства это ранило, ясно?

— Ясно, — Ульрих стиснул зубы, а потом вдруг развернулся и с такой силой заехал кулаком о шкафчик, что дверца жалобно лязгнула.

Когда Кёниг разжал кулак, из его костяшек сочилась кровь, а на дверце осталась внушительная вмятина.

— Боже, Уве! — всполошился Берти и полез в сумку за салфетками. — Что ты…

— Отстань, картофелина, — огрызнулся Кёниг, прижав ушибленную руку к груди. Его глаза так яростно сверкнули, что Берти не решился спорить и лезть. — Сам разберусь. Царапина обычная.

С этими словами он развернулся и быстро пошел прочь по коридору.