И снова про войну
(Рассказы и повесть) - Зеленин Андрей Сергеевич - Страница 45

Но Юрген начал поднимать свою сторону носилок и, чтобы не привлекать внимание охраны, ведь тех, кто откровенно не хотел работать, наказывали, Гюнтеру тоже пришлось взяться за ручки.

Во второй раз он сказал:

— Я не понесу столько!

— Понесёшь, — Юрген даже не взглянул на Гюнтера…

Его хватило на четыре ходки. На пятой он упал. И пришёл в себя на руках у Юргена. Тот нёс его — почти легко, прижимая к груди, как мог бы прижимать отец. И невольно Гюнтеру вспомнилось детство.

Он был маленьким и, бегая на улице, подвернул ногу Доктор жил в двух кварталах от дома Гюнтера, отец не стал брать лошадь, просто подхватил сынишку на руки. И понёс… Точно так же нёс Юрген. Отцу было сорок два года, когда сразу несколько снарядов попало в их дом. Юргену было тридцать восемь, и он был жив…

Всё та же врач, осмотрев Гюнтера, уточнила:

— Был контужен?

— Да, — коротко ответил Гюнтер; ненависть к этой русской вспыхнула с новой силой.

— Ему нужна более лёгкая работа, — поставила диагноз женщина, обращаясь к сопровождавшему пленных охраннику.

— Там стройка! — пожал тот плечами. — Какая лёгкая работа?!

— Ну, смотрите… — пожала печами и женщина.

…Очередные носилки Юрген загрузил вполовину меньше того, что было в самом начале. И Гюнтер посмотрел на напарника с благодарностью.

Норму они выполнили. К концу рабочего дня. И в отличие от тех, кто работал, не утруждая себя, им дали полный ужин. С хлебом. С горячим чаем.

Физическая работа утомила Гюнтера. Его, непривыкшего к носилкам, да и контузия сказывалась, будто выключило — как ночник в его комнате, в его доме, когда они ещё были целы, когда ещё было электричество. Уснул он с недоеденным куском хлеба в руке. И спал он без снов. И проснулся не отдохнувшим, а ещё более уставшим.

— Твои мышцы будут болеть ещё очень долго, много дней, — сказал Юрген. — Потом они привыкнут и перестанут болеть. Чтобы болеть перестало быстрее, ты своей головой должен привыкнуть к тому, что нужно работать. Нам нужно работать. Мы должны построить дом.

— Зачем? — простонал Гюнтер, буквально сползая с нар.

— Дом построим — будем жить, — просто ответил Юрген.

И Гюнтер расхохотался. И смех его был истеричен. И голос — тоже:

— Ты сошёл с ума? Ты, крестьянин! В этом доме будут жить они, русские, но не мы! Не ты! И не я! Я ненавижу их! Я хочу их убить! Всех! Они пришли в нашу страну! Они убили моих родителей, мою сестру! Они разрушили мой дом, мой город! Они наши враги! И ты хочешь строить им дом?!

Наверное, он кричал бы ещё долго. И, наверное, пришли бы охранники и увели его в карцер. Но Юрген… Юрген был так похож на отца!

— Спусти штаны, мальчишка! — не повышая голоса, произнёс он. — Я сниму ремень и отхлещу тебя за твоё дурное поведение.

Почти так же говорил Гюнтеру его родной отец. Всю жизнь проработав на почте, он привык к идеальному порядку на службе, и дома требовал того же. Когда маленький Гюнтер, желая, чтобы скорее наступила ночь, перевёл стрелки на больших напольных часах, отец сказал:

— Снимай штаны. Я буду тебя шлёпать! — И отшлёпал. И предупредил: — Всегда и во всём должен быть порядок. Любое нарушение порядка есть отсутствие порядка. За это я буду наказывать.

Когда лидером Германии стал Гитлер, в стране наступил образцовый порядок. Отцу Гюнтера это очень понравилось. С ним соглашалась и его жена, мать Гюнтера. Сестра появилась на свет много позже брата, как раз перед тем, как великая Германия показала зарвавшимся полякам, кто хозяин в Европе. Сестра ничего тогда не понимала. Гюнтеру было уже двенадцать, и он соглашался со своими родителями. И, конечно, с фюрером. Великим фюрером!

Ах, как он радовался победам германского оружия!

— Мы снова показали всему миру, кто сильнее! — кричало радио.

— Мы самые сильные! — кричал Гюнтер на улице и с ним соглашались все его товарищи: и одногодки, и те, кто младше, и те, кто был немного старше.

В четырнадцать лет он готов был пойти на войну. Тем более что Германия двинулась на восток. Советский Союз был слишком опасен для немцев, он в любой момент мог напасть на фатерлянд[34].

Русских нужно было опередить. И Германия успела.

Гюнтер тоже хотел сражаться в рядах вермахта или лучше всего в СС[35] — попасть туда было мечтой многих немецких мальчишек.

— Тебе нужно учиться, — сказал отец. — Таков порядок.

И он продолжил учёбу.

Один за другим сдавались советские города. С огромным удовольствием Гюнтер узнавал, что теперь Германии принадлежат Украина и Белоруссия, скоро падут Ленинград и Москва, а там… Там — конец войне на востоке и… Гюнтер с вожделением ждал этого времени: Германия разгромит Англию и останется Америка — вот тогда он сможет показать всем, что такое настоящий немецкий воин. Гюнтер мечтал служить в армии! Однако…

— Во всём должен быть порядок! — сказал отец, и с пятнадцати лет Гюнтер стал работать на почте.

К тому времени много странного произошло в мире. Москва не пала, Ленинград остался русским. Правда, удача повернулась лицом к Германии на Кавказе.

А потом был Сталинград и был Курск. А потом Красная Армия пришла в Германию. И Гюнтера взяли в армию. Взяли всех, даже отца. И в их доме устроили опорный пункт: в подвале пробили бойницы для пулемётов, окна заложили кирпичом и мешками с землёй…

Гюнтера отправили с донесением, и когда он вернулся, опорного пункта, его дома, уже не было. Не было и его улицы: везде валялся мусор и трупы. И гремело, и грохотало! И рядом с Гюнтером тоже взорвался снаряд…

— Ты говоришь как мой отец, — сказал Гюнтер Юргену.

— Моему сыну сейчас было бы столько же, сколько тебе, — ответил Юрген.

— А где твой сын?

— Его убило, — вздохнул Юрген. — Бомбой. — И добавил: — Убило всю мою семью: жену, сына и двух дочерей.

— Проклятые русские! — выдохнул Гюнтер.

— Это были англичане, — Юрген смахнул грубой ладонью выступившую слезу. — Или американцы. Одно и то же. Они бомбили всё подряд, не разбирая, армия под ними или обычные горожане.

После завтрака — пустого и голодного — они снова отправились на стройку. И снова носили землю.

Юрген иногда говорил.

— Я не сошёл с ума.

Гюнтер смотрел на спину старшего товарища и понимал, что тот отвечает на его утреннюю истерику.

— Я не крестьянин. Это мои родители работали на земле. А я слесарь. Я работал на заводе. На военном заводе.

Носилки они наполняли не до отказа, но ходить стали быстрее. И уже к обеду выполнили больше половины нормы. Русский инженер, пришедший на стройку с утра, посмотрев на пару суетливых пленных, что-то черканул в своей тетрадке.

Обед был тоже не ахти какой. После него есть захотелось сильнее. Суп, который русские называли баландой, был слишком кислым и Гюнтер не смог его съесть. Его съел Юрген. Взамен он отдал Гюнтеру свой хлеб.

— Спасибо, — поблагодарил Гюнтер.

К вечеру они перевыполнили норму.

А на третий день им пришлось носить бетон для фундамента дома.

— Да, — сказал Юрген, — в этом доме будут жить русские. Не мы. Но я не могу их ненавидеть. И я не убил ни одного русского.

— Как?! — изумился Гюнтер. — Они пришли…

— Это не они начали войну! — Юрген вдруг повысил голос, остановился и обернулся на Гюнтера. — Ты любишь порядок? Ты его ценишь? Тогда — по порядку. Первое: это не они, это мы начали войну! И второе: если мы построим им дом, дома, мы будет живы. Мы останемся на этой земле ещё какое-то время. Запомни, мальчик: дом построим — будем жить!

Русский инженер, появляясь на стройке, командовал, много говорил, но не забывал записывать что-то в свою тетрадку.

Потом, ещё несколько дней спустя, Максимилиан, которого назначили десятником, сообщил:

— Русские сказали, что тот, кто будет работать хорошо, будет получать дополнительный паёк. Первыми, сегодня этот паёк получат…