Погнутая сабля (ЛП) - Грэм Уинстон - Страница 75

То была Кьюби. Оказывается, леди де Ланси, супруга сэра Уильяма, услышав, что её тяжело раненный муж лежит в сельском доме в деревне Ватерлоо, наняла карету и кучера. Узнав об этом, Кьюби попросила позволения отправиться с ней, чтобы навести справки о Джереми. Мне пришлось взять на себя печальную обязанность сообщить ей страшную весть.

Дорогая моя Демельза, никогда я не видел более убитой горем женщины, чем Кьюби, когда она поняла, о чём я ей говорю — знаю только одну, которой ещё больнее, она сейчас держит это письмо. Что могу я сказать, чтобы утешить тебя, когда горю нет утешения? Чтобы не впасть в крайнюю степень отчаяния, я стараюсь думать о троих наших оставшихся детях и о нашем долге перед ними. О том, что во все века множество матерей и отцов страдали, как мы теперь. Но от этого не становится легче, как и от мыслей о родителях тысяч других, кого унесла эта битва. Может быть, мы всегда были чересчур дружной семьёй. Такая близость с детьми — великое счастье, но и большая опасность.

Джереми похоронен на протестантском кладбище в Сен-Жосс-тен-Нуд, южнее дороги де Лувен. Церемония была простой, но достойной. На могиле поставили камень.

Завтра я возвращаюсь в Англию вместе с Кьюби. Когда она ехала передо мной в Брюссель, я каждую минуту ждал, что она лишится сознания и упадёт. До возвращения в Корнуолл я на день или два задержусь в Лондоне. Кьюби подумывает остановиться там ненадолго, пока её брат Огастес в Лондоне. Всего через семь месяцев вернуться в Корнуолл, который покинула такой счастливой — это больше, чем она сейчас в силах вынести.

Она носит нашего первого внука.

Любовь моя, с тех пор как мы расстались, прошло всего три месяца, но кажется, что целый год. Не терпится увидеться с тобой. Возможно, мы сумеем утешить друг друга.

Росс.

Как только Клоуэнс получила это известие, она оставила на кухонном столе небрежно написанную записку для Стивена, еще не вернувшегося со своего набега, и отправилась к матери. Верити поехала с ней. Два брата Демельзы жили поблизости. Дрейк — в Тренвите, а Сэм — в мастерской Пэлли. Дуайт и Кэролайн тоже были неподалеку. Бен вместе с шахтерами, хорошо знавшими и любившими Джереми, работал в шахте. А еще где-то рядом — Пол и Дейзи Келлоу вместе с мистером и миссис Келлоу. Валентин и Селина только вернулись из Кембриджа. Деревенские со всей округи. Письма стали прибывать уже из совсем отдаленных мест — от Харви из Хейла. Странное, неестественное, полное тревоги — от матери Кьюби. Так много писем от людей из графства: Деворанов, Фалмутов, Тренеглосов, Дастанвиллей, Фоксов. Даже Харриет Уорлегган прислала трогательную короткую записку. Письма, письма, вся эта всеобщая доброта делала страдания еще более невыносимыми.

Демельза часто выходила прогуляться по пляжу. Она не надеялась таким образом избавиться от смертельной тоски, пустоты и боли, нет, лекарства от этого не существовало, а просто хотела нагрузить мышцы, вымотать тело, чтобы почувствовать что-то помимо скорби. Дуайт дал ей на ночь настойку опиума, но ее действие всегда проходило на рассвете, когда мир замирал и становился совсем холодным. Тогда она вставала у окна и в одиночестве оплакивала смерть своего сына.

Верити не любила ходить к Темным утесам, но Клоуэнс всегда сопровождала мать во время прогулок, большую часть пути сохраняя молчание. Иногда ее заменял Дрейк или Сэм. Последнему приходилось следить за тем, чтобы не говорить о Боге слишком много. Дуайт упрашивал Демельзу не накручивать себя, а Кэролайн дважды удалось уговорить ее посетить Киллуоррен и провести с ней некоторое время.

Только с Кэролайн, и иногда вечерами с Верити, Демельза находила в себе силы поговорить.

Красота исчезла с лица Демельзы. Возможно, однажды она вернется, но сейчас лишь немногие из парижских друзей узнали бы в ней ту оживленную, забавную, полную энтузиазма молодую даму, какой она была в феврале и марте.

— Почему мне так больно? — спросила она однажды у Кэролайн. — Люди умирают каждый день — дети, старики, даже молодые, как Джереми. Но все же мне так больно. Я не хочу никого видеть, ни с кем разговаривать, быть дружелюбной. Я лишь хочу, чтобы меня оставили в покое, позволили предаться воспоминаниям, погоревать, поразмышлять.

— Дорогая, от этого тебе станет только хуже. Хотя я тебя понимаю...

— Воспоминания помогают, — возразила Демельза. — Приятно вспомнить тысячи дней любви и заботы...

Весьма довольный собой сэр Джордж Уорлегган вернулся в графство раньше своего давнего недруга. В результате тщательного подсчета он определил, что увеличил свое состояние на двадцать четыре с половиной процента. Его вера в то, что Ротшильды все узнают первыми, и поручение Роузхиллу присматривать за ними и по возможности использовать всех своих друзей в конторе Ротшильдов привели к колоссальному успеху. Три дня он непрерывно курсировал по деловому кварталу и Бирже и почти не ел по-человечески. Нервозность с начала недели усилилась, и рынок стал похож на больного в горячке, реагирующего на любые слухи.

Пока личная карета везла его последние несколько миль через густую лесистую долину к дому, Джордж обдумывал положение дел, и с глубоким презрением размышлял о том, как управляет страной правительство, об удивительной нерасторопности при передаче сообщений, полном отсутствии каких-либо попыток побыстрее преодолеть расстояние — не более двухсот миль — между Палатой общин и местом сражения, которое определит судьбу всего мира.

По всей видимости, сражение бушевало три дня, с шестнадцатого по восемнадцатое июня. А во вторник, двадцатого числа, мистер Натан Ротшильд благодаря своим посыльным на резвых скакунах и быстроходных судах узнал, что союзнические войска под командованием герцога Веллингтона одержали победу, и, будучи в самых дружеских отношениях с британским правительством, сообщил об этом. Кабинет министров, собравшийся с самого раннего утра на чрезвычайное заседание, назвал эту информацию необоснованной. Правительственные посланники только что принесли новости о битве при Катр-Бра, британском поражении и отступлении на Брюссель. А перед этим пришло известие о поражении Блюхера. Так что все были уверены, что война проиграна.

В тот же день во второй половине дня мистер Саттон, чьи суда курсировали между Колчестером и Остенде, повернул одно из них, не дожидаясь пассажиров, и поспешил доставить весть о великом сражении между Бонапартом и Веллингтоном, произошедшем в воскресенье почти у ворот Брюсселя. В среду об этом напечатала «Таймс», выразив сожаления и удивление по поводу того, что правительство не предприняло более эффективных мер для быстрой передачи новостей. На страницах газеты также задавался вопрос: зависят ли от подобных капризов коммерческого патриотизма и собственные депеши герцога Веллингтона? Только в четверг на Даунинг-стрит наконец-то выпустили официальное объявление о победе и назвали Веллингтона героем Британии.

Но Джордж, конечно, узнал обо всем уже во вторник и в среду. Через друзей Роузхиллу удалось добыть информацию о том, что Ротшильды сообщили о победе союзников, а на Даунинг-стрит попросту не обратили на это никакого внимания. Весь день Джордж ожидал каких-либо действий от Натана Ротшильда. Но тот бросился не покупать акции, а продавать... Рынок, и так находившийся в упадке, из-за новостей о Катр-Бра обвалился еще сильнее. Не только Джордж следил за влиятельным евреем.

Он был озадачен, насторожен и расстроен, и крайне недоволен Роузхиллом, который, как он полагал, снабдил его неверной информацией. Брокеры предрекали бесславный конец. Так же, как и агенты Ротшильда. Союзники проиграли сражение в местечке под названием Ватерлоо. Ротшильд, говорили они, одурачил британское правительство. А потом к Джорджу подошел Роузхилл и шепнул:

— Последний час торгов. Смотрите внимательно.