Грозовые ворота. Чеченская трилогия - Тамоников Александр Александрович - Страница 21

— Это Куделина работа, — проговорил Чирков, чует мое сердце. Так и норовит людям праздник испортить.

— При чем тут Куделин? График начальник штаба с комбатом составляют.

— Все равно без замполита не обошлось. Ну чего нос повесил? Слушай, ты давай оставайся здесь, а мы с посыльным до штаба прогуляемся, решим твой вопрос.

— Зачем без толку лишний шум поднимать?

— Сиди здесь, пехота, и жди меня. Чирков ушел и вернулся через полчаса,

— Ну вот и все, а ты боялся. Гуляй смело со своей Катюшей. Да, Доронин, с тебя стакан.

— Как тебе это удалось?

— Я заменил тебя. И все оформил как следует, да же в приказ изменения внесли. Так что свободен ты, Сань, как птица в бреющем полете.

— Володь!

— Ладно, молчи. Потом два наряда отстоишь за меня.

— Да хоть десять! Но как же Даша?

— А что Даша? Ей не привыкать. Скажу, за доблестную службу отмечен праздничным нарядом, так что — гордись, родная. Короче, мое это дело. Я же понимаю, как важна для тебе первая семейная встреча. Посему молчи, но стакан давай наливай.

— Нет у меня сейчас.

— Мамеда пошли.

Доронин вызвал старшину Мамедова.

— Акиф? Ты мне кунак? — спросил его Чирков.

— Я понял. Что? По новой, командир? — Мамедов был недоволен, решив, что Доронин собирается выпить.

— Ни черта ты не понял, мой горный друг, — продолжал Чирков, — речь не о твоем командире, а обо мне. Доронин мне стакан должен, понял? Сам он, ты понимаешь, не может пойти за пойлом, мне идти — какой резон, ведь стакан должен не я? Вот и получается, если ты друг мне и тебе не западдо, сходи до комка!

— Говоришь, командир тебе стакан должен?

— Точно.

— Ну лобастый, Володя, я тебе налью сам. Пойдешь со мной или сюда доставить?

— Зачем светиться, Акиф, пошли в твои владения. Все–таки, Доронин, переманю я у тебя Мамедова. Не старшина — золото. В отличие от моего недоделка.

— Так я тебе его и отдам, жди.

Как только Чирков с Мамедовым вышли, зазвонил телефон. Оперативный дежурный сообщил, что старшего лейтенанта Доронина и рядового Ветрова вызывает к себе командир части.

Это было неожиданно. Ну ладно, Смирнов хотел бы увидеть его, Доронина, такое бывало. Но при чем здесь рядовой Ветров? Неужели драка в туалете стала достоянием гласности? Это уже хуже. Но думай не думай, а идти надо.

Александр вызвал дневального:

— Рядового Ветрова ко мне, быстро!

Через несколько минут Костя открыл дверь ротной канцелярии.

— Разрешите, товарищ старший лейтенант?

— Заходи. Так, нас вызывает командир части, тебя и меня. Если встанет вопрос о ночном инциденте со старослужащими, ничего не скрывать, говорить правду. Ясно?

— Так точно! — Костя был немало удивлен вызовом. — Но… откуда…

— Не знаю. Все! Пошли!

Доронин с Ветровым прошли через плац в штаб. Поднимаясь по лестнице, офицер подбодрил подчиненного:

— Ты особо не суетись. Командир с виду грозный, а так с понятием. Единственное, не переносит лжи. Это уясни.

Они подошли к двери кабинета. Старший лейтенант постучал.

— Разрешите, товарищ подполковник?

— Входите.

Командир сидел за рабочим столом, как всегда собранный и внимательный. В руках он, как всегда, держал ручку. Перед ним — чистый лист бумаги.

— Проходите, присаживайтесь, — пригласил Смирнов, не дожидаясь доклада.

Тон командира — миролюбивый и разносом, по крайней мере сейчас, в самом начале, не грозил. Он спросил, глядя на солдата:

— Рядовой Ветров? Константин?

— Так точно!

— Знаешь, Константин, я вызвал тебя больше по личному вопросу. Дело вот в чем. Фамилия Ветров напоминает мне один эпизод из моей жизни. Извини, твой отец жив? Родной, я имею в виду, отец?

— Никак нет, товарищ подполковник. Он погиб в Афганистане.

— Вот как? А кем он там служил?

— Летчиком, пилотом вертолета, лейтенантом.

— Вертолета? — лицо Смирнова напряглось. — А когда и при каких обстоятельствах он погиб, тебе известно?

— В восемьдесят первом году. А как — это я знаю только со слов других. На земле шел бой, отец в составе экипажа прикрывал наших с воздуха. Вертолет сбили, экипаж разбился. Я отца не знал, так как родился, когда он уже погиб.

— Послушай, Ветров, — командир подошел к Косте и взял его за плечи, чем очень удивил Доронина, — у тебя, вернее, у вас дома сохранились фотографии отца?

— Да, но только одна, с войны.

— Хорошо. Сейчас, подожди.

Командир сел за стол, начал выдвигать ящики, вытаскивая папки, открывая их и бросая на сукно. Он что–то искал и наконец нашел. Смирнов держал в руке пожелтевшую от времени фотографию. Он обошел стол, наклонился к Ветрову.

— Посмотри, парень, сюда. Здесь, на фото, нет твоего отца?

На Костю смотрели, два улыбающихся офицера, летчики, судя по форме, державшие в руках шлемы. Слева незнакомый, постарше, а вот справа… Сомнений быть не могло, через десятилетия на него смотрел отец, по возрасту ненамного старше сегодняшнего сына.

— Ну что? — спросил подполковник.

— Отец, — произнес Константин, — вон он, справа.

— Та–ак!

Командир расстегнул китель, присел рядом с солдатом, закурил. Доронин молчал.

— Товарищ подполковник, вы знали отца? — тихо спросил Костя.

— Знал ли я его? — Смирнов задумался. — Лично нет, не знал.

— Тогда почему у вас эта фотография?

Командир печально посмотрел на молодого солдата.

— Ты говорил, что знаешь, что отец твой погиб, прикрывая с воздуха ведущее бой подразделение, так?

— Так точно!

— Так вот, Костя. Двадцать восьмого августа 1981 года в горах Гиндукуша, на одном из перевалов, попал в засаду разведвзвод. Бой завязался тяжелый, неравный, с превосходящими силами противника. Командовал этим взводом я, тогда еще старший лейтенант. Ситуация складывалась катастрофическая. Несмотря на наше ожесточенное, отчаянное сопротивление, духи все подходили и подходили через узкий проход ущелья. У нас кончались боеприпасы, и участь взвода была предрешена. Но тут с воздуха вдруг ударил вертолет. Огнем неуправляемых ракет он на какое–то время заставил наступающих отойти. К сожалению, передышка была короткой, вертолет обстреляли и, видимо, повредили, так как полет его стал рваным. Может, я выражаюсь не совсем понятно, но тогда я подумал именно так — рваный полет. Ребятам с вертушки надо было уходить. Сделать большего, чем уже сделали, они не могли. Просто были не в состоянии. Боезапас экипаж расстрелял, вертолет поврежден, им бы до площадки своей дотянуть. Но они остались. После боя, после всего, что произошло, в приказе о награждении говорилось, что вертолет был сбит, экипаж пал смертью храбрых. Все это так. Но была одна неточность в словах наградного листа.

Командир внезапно замолчал. Он встал, прошелся по кабинету. Доронин с Костей напряженно слушали эту наступившую тишину. Смирнов, выдержав паузу, продолжил:

— А неточность эта в том, что вертолет не рухнул, сбитый, отвесно вниз. Экипаж в последние секунды, теряя управление, раненый, направил горящую машину в тот проклятый узкий проход, преграждая взрывом, обломками вертолета, камнепадом, своими телами, наконец, путь душманам, тем самым спасая жизнь нам. Это был таран, Костя. Наземный таран. Вот так. Благодаря этому экипажу, и твоему отцу в частности, восемнадцать человек избежали неминуемой, страшной смерти. Я потом, после госпиталя, писал рапорта, где докладывал истинную картину гибели экипажа «Ми-24», но то ли им не придали должного значения, то ли еще что, но командование определило произошедшее как обычный на войне трагичный случай. И наградило исходя из такой оценки случившегося. А заслуживали ребята большего. Фотографию я выпросил у одного прапорщика из их эскадрильи, которая дислоцировалась недалеко от нашей бригады. Вот откуда она у меня. И я берегу ее, храня глубокую признательность этим парням, до конца выполнившим свой долг и даже сделавшим большее. Тем, кому я обязан жизнью.

Смирнов подошел к Косте, который стоял возле стола, вновь обнял солдата: