Восстание Персеполиса - Кори Джеймс - Страница 43

Это было затишье комендантского часа между каждой рабочей сменой. Прямо сейчас, все коридоры в Медине были пусты. Изогнутые поля и парки барабана. Закрытые лифты. Только служба безопасности Лаконии могла передвигаться свободно, все остальные затаились на своих местах. Включая его. Это был огромный налог, измеряемый рабочими часами. Если бы речь шла о Роси, это было бы то же самое, что потерять кого-то на восемнадцать часов в день. Медина накладывала свой коэффициент, по крайней мере с тремя нулями в конце. Кто-то в командовании Лаконии считал, что жертва оправдана. Что само по себе говорило ему о многом.

Наоми пробурчала что-то, сдвинула свою подушку, и упала обратно в нее, даже близко не подойдя к тому, чтобы всплыть на поверхность сознания. Но она скоро проснется, это было ясно. Они спали в одной кровати уже так давно, что ему были известны знаки, которые ее тело подавало неосознанно, даже не отдавая себе отчета, на что оно реагирует. Он чувствовал, когда она начинала просыпаться. Он надеялся, что она поспит еще немного, пока их дверь снова не станет их дверью. Тогда ей не придется чувствовать себя запертой в ловушке, как ему сейчас.

В течение многих лет Роси исполнял свою честную долю в работе по перевозке заключенных. Хьюстон был последним, но таких как он, на борту побывало с полдюжины, в одно или в другое время с тех пор, как Тахи стал Росинантом. Теперь он вспомнил, что первой была Кларисса Мао. Все его заключенные провели месяцы в комнатке меньшей, чем эта, уставившись на дверь, которую они не могли контролировать. Он всегда знал в отвлеченном, умозрительном смысле, каким это может быть неудобством для них, но для него не было разницы между жизнью в заключении, и тем заключением, в котором он находился.

Между тем, разница была. В камере предварительного заключения были правила. В ней были ожидания. Вы находились в камере, пока ваш адвокат или представитель профсоюза не приходили поговорить с вами. Затем были слушанья. Если они проходили плохо, дальше была тюрьма. Одно следовало за другим, и все называли это правосудием, даже когда знали, что название в лучшем случае приблизительное. Но это была каюта. Место для жизни. Превращение ее в тюремную камеру вызывало такое напряжение, какое не смогла бы вызывать настоящая. У настоящей камеры было "внутри" и было "снаружи". Когда вы покидали ее, и проходили через дверь, или шлюз безопасности, вы выходили наружу. Вся Медина теперь была тюрьмой, и останется ей следующие двенадцать минут. Он испытывал острое чувство клаустрофобии и унижения, которое с трудом укладывалось у него в голове. Ему казалось, что станция стала маленькой, как гроб.

Наоми снова подвигалась, перетянув подушку выше своей головы. Вздохнула. Ее глаза оставались закрытыми, но она снова была с ним. Проснувшаяся, но не готовая это признать.

- Эй, - сказал он, достаточно тихо, чтобы она могла притвориться, что не слышит его.

- Эй, - сказала она.

Прошла еще минута, Наоми подтянула подушку под голову, зевнула и потянулась, как кошка. Ее рука опустилась на его руку, и он сплел их пальцы.

- Все время размышлял? - спросила она.

- Часть из этого, ага.

- Помогло?

- Не.

- Понятненько. Тогда, приступаем к действиям?

Он кивнул на янтарь дверного предупреждения.

- Еще нет.

Она скосила взгляд. Отсвет блокировки замерцал в ее глазах, как пламя свечи.

- Ага. Очень хорошо. Чистим зубы, писаем, и приступаем к действиям?

- Это сработает, - согласился он и поднялся с кровати. Также, как это обычно срабатывает, он чистил зубы, когда дверь щелкнула и переключилась на красный - закрыто, но под его контролем. Облегчение, и возмущение этим облегчением, пришли к нему в одной обертке.

Коридоры жилой палубы были заполнены не больше чем обычно. Контрольно-пропускной пункт, который они проходили раньше, исчез, переместился на другое пересечение коридоров. Как полагал Холден, это делалось для сохранения наблюдения непредсказуемым, и очевидным. Если системы безопасности действительно находились в управлении Лаконианцев, то охранники и контрольно-пропускные пункты все равно оставались театром. Демонстрацией силы, чтобы держать местных жителей в страхе и послушании. Транспорта не было - ни лифтов, ни картов. Поэтому если кто-то хотел куда-то, единственным его вариантом была ходьба.

Поддельный солнечный свет внутри барабана, был таким же теплым, как всегда. Поля и парковая зона, улицы и сооружения, изогнутые вверх и вокруг по тем же самым кривым, что и обычно. Холден мог почти забыть, что станция обитаема, пока им не встречался кто-нибудь, с кем они могли пообщаться.

Человек, возле которого они притормозили, чтобы купить себе по тарелке с лапшой и соусом, дал им дополнительные пакетики с арахисом, и завиток коричной сахарной конфеты за счет заведения. Пожилая женщина, проходящая мимо, когда они направлялись к кормовой инженерной палубе и докам, улыбнулась им, а затем остановилась, и поглаживала Наоми по плечу, пока на ее старых и усталых глазах не выступили слезы. Группа молодых людей, направлявшихся в другую сторону, освободила пространство для их прохода заранее, и кивнула, выказывая уважение. Холден решил, что это не потому, что они узнали его, и не потому что он был какой-то знаменитостью. Все жители Медины относились друг к другу так, словно все они сделаны из сахарной пудры. Дыхни неосторожно, и они сломаются. Он узнавал в этом свое пребывание на Луне, после того как камни упали на Землю. Глубинный человеческий инстинкт, объединяться в условиях кризиса. Позаботиться друг о друге. В самом лучшем проявлении, это было то, делало человечество человечным. Но у него было мрачное подозрение, что это также своего рода торг. Взгляни, вселенная, какой я добрый, нежный и милый? Не дай молоту рухнуть на меня.

Даже если бы это было только горе и страх, ему бы это подошло. Что угодно, что может помочь им всем, лучше относиться друг к другу.

Рядом с небольшим кафе, в котором подавали чай и пирожки из рисовой муки, дюжина людей в форме Лаконии собирала что-то - стену, сделанную из кубов со стороной два с половиной метра, по восемь в ширину и по три в высоту, со стальными стенками, и с широкой сеткой в качестве передней стенки. Как в питомнике. Полдюжины местных жителей остановились посмотреть, и Наоми тоже остановилась рядом. Молодая женщина, с грязно-каштановыми волосами и россыпью веснушек на щеках, подвинулась, освободив для них немного места. Еще одна маленькая доброта, как монетка, брошенная в колодец желаний.

- Неужели это для заключенных? - спросила Наоми женщину, как будто они были друзьями. Как будто любой, кто не был Лаконианцем, теперь был частью одной группы.

- Вот и я думаю, - сказала Веснушка, затем кивнула, приветствуя Холдена. - Делают выставку. Предполагают нас всех туда засадить по очереди, не так ли?

- Так это и работает, - сказал Холден, пытаясь сдержать горечь в своем голосе. - Покажут всем, что такое наказание. Достаточное количество страха, и мы все станем послушными. Они будут дрессировать нас, как собак.

- Собак так не дрессируют, - сказала Веснушка. Она коротко и почтительно поклонилась, когда он посмотрел на нее, но не отступила. - Вы дрессируете собак, вознаграждая их. Наказание на самом деле не работает. - Слезы сверкнули в ее глазах, и Холден почувствовал комок в собственном горле. Их завоевали. Их захватили. Они могут убить всех на станции, и никто не сможет это остановить. Это не могло происходить, и это происходило.

- Я этого не знал, - сказал он. Банальные слова, почти все, что он мог предложить в утешение.

- Наказание никогда не работало, - сказала Наоми, и ее голос был твердым. Лицо непроницаемым. Она переместила свой вес, будто разглядывая скульптуру в музее. Зрелище власти с позиции искусства. - И никогда не будет.

- Вы отсюда? - спросила Веснушка. Она их не узнала.

- Нет, - сказал Холден. - Наш корабль в доках. Ну, или наш старый корабль, неважно. Тот, на котором мы пришли. И экипаж, с которым мы летели.