Последствия списывания...(СИ) - "Ores" - Страница 3

Выбираюсь из-под стола под ироничное хмыканье. Меня знакомым чувством страха парализует, но вместо паники теперь живой интерес и желание познать самого себя, а желательно еще выдержку нашего начальника.

— Курить напоследок можно? — пошатываясь, придерживаюсь за стол, колени как на шарнирах, всего колдоебит и бултыхает в пространстве.

— Курить вредно, — подпирает спиной стену, рассматривая меня, как ботаник-фанатик бабочку, приколотую иголкой. Ощущаю себя так же, вроде двигаться могу, а с места не сойти. Хуже всего, что меня его взгляд манит. Зацепившись глаза в глаза, не отводим ни один, я — из-за интереса, он — из принципа. — Чернов, ты чего добиваешься? — тяга усиливается, особенно когда он не предпринимает ни единой попытки приблизиться. К своему стыду осознаю, что начинаю заводиться, и ничего с этим не поделать. Джинсы в районе паха начинают нестерпимо давить.

— Ничего, — боком продвигаюсь вдоль доски, пятясь крабом к двери, авось, проскользну. — Я, в принципе, такой и есть. Вы просто не обращали внимания.

— На тебя сложно внимания не обращать, — с неохотой отстраняется и делает два шага правее, перекрывая мне путь. — Ты же как бельмо на глазу, тебя даже когда нет, то дух твой присутствует.

— Хотите сказать я достал всех?

— Пока только меня.

— Валите обратно в свою столицу, — прикусываю язык, Артем, наоборот, улыбается и смотрит с неким снисхождением, как будто мои загоны его забавляют.

— Да подзадержусь пока, раз уж ты так просишь…

Пара секунд промедления и деканова ухмылка перерастает в оскал. Кидаюсь вперед, отталкивая мужчину в сторону, прорываюсь к выходу, струсил, не готов я пока с ним воевать один на один.

Адреналин нещадно тряхнул нервную систему, и бросило в жар. Все тело в испарине. И когда уже сам поверил, что освободился, жесткий захват на моем плече возвращает обратно на землю, размазывая по ней, а точнее по письменной доске.

— Чернов, ты просто находка для садиста, — шипит похлеще гадюки и прижимается сзади, намеренно давая почувствовать, насколько он твердый в паху. — На тебя же смотреть нельзя спокойно без желания… наказать. Мазохист?

— Экспериментатор, чудак, мудак — да, мазохист — нет. Скажите, что у вас телефон в кармане такой большой.

— Это не сотовый, — ему весело и он это наглядно демонстрирует, смешок выдыхая мне на шею.

— А, может, все-таки он? — вместо ответа трется «телефоном» сильнее, прижимаясь так, что становится больно от того, как собственный, такой же эрегированный член прижимается к стене. — Вы же нормальным мужиком были, одумайтесь.

— Твоя ненормальность заразна, — ударив меня под колени, опускает на пол, ноги сами разъезжаются, а инстинкт самосохранения заставляет отстраниться от крепкой, часто вздымающейся груди и наклониться вниз. — И не только она.

— Я не такой… — весь смех и сарказм вылетели из головы, нечто почти живое, пугающее и необъятное заполнило меня изнутри и стало расти, вытесняя весь воздух из легких.

— Еще какой такой, — рукой придерживая под живот, опускает ладонь на пах и сжимает его хорошенько, чтобы я точно понял — скрывать свое возбуждение уже бесполезно.

Куда-то начинаю тонуть. Тело почти не слушается, и дыхание — комом. Слова застревают в горле нервным выдохом. Пальцы на моем животе оживают, пробираясь настойчиво под рубашку, и скользят по животу, собирая капли пота, поднимаются по груди. Второй рукой все так же сжимая пах, только теперь нежнее, массируя и поглаживая, исследуя или играясь. Ему это явно доставляет удовольствие, в то время как меня одолевает стыд. Губы резко приникают к шее, втягивают кожу, метя засосом, и мне уже грозит водолазка с высоким горлом… закидываюсь на него, чтобы услышать жесткое и горячее одновременно:

— Ты же не усвоил урок, Глебушка? Совсем… мимо… Не слушал, не проникся, не подчинился, притупил мои клыки, пустив слезу. А я отпустил, повёлся…

Одна рука по груди добирается до горла, сжимает достаточно сильно, чтобы я начал жадно хватать воздух, вторая, расстегнув ширинку и пробравшись в плавки, властно гуляет по моему члену, словно полирует, но, не доходя до истекающей головки, плавно сбегает до ноющих яиц…

— Ты… очень… крайне… непослушен, Глебка! — меня выносит от прохладного пренебрежительного тона, но он такой горячий… сильный… не просит — требует и берёт. Всего сейчас забирает. Начинаю постанывать, пытаясь толкнуться членом в руку, чтобы прокатиться головкой во влажной ладони… Его слюна… или я настолько хочу, что предъэякулят выступает каплями. Чертов Артём кусает в плечо, боль, на грани неудовлетворения, прошивает мозг яркой вспышкой, а за ней накрывает первая эйфория. Плыву, придушенный, словив приход без оргазма, почти хриплю:

— Я понял… Больше… так… не буду…

— Умница, — мои губы накрывает большой крепкий рот, слизывает ниточку тягучей слюны и насилует поцелуем, не убирая рук с горла и члена. Только теперь он нещадно натирает саму головку: острота такая, что я располосован на тысячи оттенков чувств… не веря, что это происходит со мной… Артём зажимает мне рот. Выгибаясь дугой, ору в ладонь, раздувая щеки, краснея, едва сохраняя сознание, и на пике падения в темноту кончаю тяжёлыми белыми струями, которые как пульс ударами бьют в стену. Мой мучитель даёт сделать вздох, глубокий и мучительно сладкий, снова задохнуться со всхлипом и пустить несколько самопроизвольно скатившихся из глаз слёз. Артём накрывает мне глаза рукой, душившей до этого, собирает слёзы.

— Ну вот. На сегодня наказаний достаточно, Глебка. Я всё ещё зол на тебя, но теперь вижу — урок Чернов усвоил.

***

Какое-то время уходит на осознание, что я не сплю, и всё произошедшее — не сон. Настоящая, что ни на есть явь, частью которой я стал. Тяжело собрать мысли в кучу, еще тяжелее — взять себя в руки.

— Наш декан — извращенец, — подвожу итог дня, допиваю остатки шампанского прямо из горлышка и, наспех собравшись, уезжаю, пока ещё что-нибудь не произошло.

Отчёт не пишется. Пары не ведутся. Декан в коридоре слоняется серой тенью и все чего-то (или кого-то) ищет. И вовсе я его не преследую. Просто… гуляю. Да, во время пар, но студенты плачут, вытирая мишурой красные глаза, и умоляют их отпустить. Отпускать не отпускаю, но своим присутствием не нервирую.

В курилке был, на перемене, даже не на лекции, с пацанами анекдоты травили, хихикали, так декан же припёрся, как по запаху нашёл. Орёт — чуть не матом, студенты окурки побросали, я капюшон куртки на голову накинул, авось, пронесёт, но нет же, узнал, не быть мне богатым…

— Чернов!

— Я, товарищ генерал!

— Какого чёрта ты тут делаешь?!

— Читаю лекции о вреде курения невинным детям! — прячу бычок за спину, отпуливая его к урне, мажу, тот падает прямо к его ногам.

— А в раздевалке он читает про аморальное поведение, — заржал один из тех, кто не курил, чует льготы.

— Я проверял наличие формы.

— Глеб, ты же понимаешь…

— Звонок!

— Чернов?

— Опять ты… в смысле, вы что-то хотели?

— Хотел! Какого… — мат был проглочен с трудом, — ты, во время урока, в столовой.

— Кушаю.

— У тебя пара.

— И поэтому я должен быть голодный? Я ж так совсем похудею. Вот смотрите…

— Застегнись!

— Вот видите, уже не нравится. Поэтому я тут.

— Поэтому ты должен быть на лекции, или тебе премия не нужна?

— Вы меня уже шестой лишаете, и теперь не вы мне, а я вам уже денег должен. И вообще, вам места мало, чего вы за мной ходите?

— Гуляю.

— А могли бы делом заняться. И раз уж вы гуляете, сходите мне за беляшом, я не наелся, а денег больше нет…

На лестнице не сиди, карандаш не грызи, в телефоне вообще интернет выруби! Курить вредно, с физруком не общайся! Да меня в детстве меньше воспитывали! К концу недели прятаться от декана начал уже я, но у него чуйка на меня не иначе, везде находит.