Дом Ротшильдов. Пророки денег. 1798–1848 - Фергюсон Ниал - Страница 29

Не только из-за капитала Майер Амшель оставался первым среди равных: только он имел право изымать свой капитал из фирмы во время действия договора; только он имел право нанимать и увольнять служащих; кроме того, его неженатые сыновья могли жениться только с его согласия, о чем имелась соответствующая запись в договоре. Именно Майер Амшель, который «благодаря усердию, свойственному ему с юных лет, своим коммерческим способностям и неустанным трудам, которые он продолжал до старости, способствовал процветанию компании и потому заложил житейское состояние для своих детей».

Однако в прочих отношениях договор служил образцом для будущих договоров между братьями и их потомками на протяжении почти всего XIX столетия. Прибыль делилась пропорционально долям капитала; ни один партнер не имел права вести дела независимо от других, и договор заключался на определенный период времени (в данном случае на десять лет). В самом примечательном пункте оговаривалось, что случится, когда один из партнеров умрет. Каждый из оставшихся партнеров официально признавал права жены покойного, его детей или их опекунов на ту сумму, которая, по согласию оставшихся партнеров, являлась долей покойного. Однако вдова и наследники не допускались к бухгалтерским книгам фирмы и переписке. Так выглядел первый официальный вариант правила, которое существовало много лет и устраняло женщин из семьи Ротшильд – урожденных Ротшильд, а также тех, кто вышел замуж за членов семьи, – от ядра деловых операций: священных бухгалтерских книг и деловой переписки.

Смерть кого-либо из партнеров, конечно, больше не считалась чем-то отдаленным. В 1810 г., когда отец и сыновья подписали первый договор, Майер Амшель был не просто стариком 66 или 67 лет; он был тяжело болен. Болезнь началась у него за два года до того; скорее всего, судя по симптомам, он страдал от парапроктита (нарыва в прямой кишке), ставшего следствием хронического геморроя. Хотя в свое время ему успешно сделали операцию, здоровье его так до конца и не восстановилось. Такая болезнь была широко распространена на Юденгассе, то ли из-за сидячего образа жизни ее обитателей, то ли из-за генетического сбоя, вызванного родственными браками, которые были также предписаны по закону. Известно, что болезнь охватывала 500 семей, проживавших в гетто. 16 сентября 1812 г. Майер Амшель заболел; всего три дня спустя он умер. Но, лежа на смертном одре, он поспешил пересмотреть свое завещание, как будто желал подкрепить мысль, которую он хотел донести до сыновей в договоре 1810 г. В новом завещании пересматривались условия предыдущего соглашения; в соответствии с договором он изымал 190 тысяч гульденов как долю по своему усмотрению (судя по всему, значительное преуменьшение). Кроме того, в новом завещании подчеркивалось правило, по которому женская линия не допускалась до операций: «Настоящим объявляю свою волю и желание, чтобы мои дочери, зятья и их наследники не имели доли в капитале компании «Майер Амшель Ротшильд и сыновья» и чтобы они не имели права и им не позволялось требовать такую долю по любой причине. Вышеупомянутая компания принадлежит исключительно моим сыновьям; они ее владельцы. Следовательно, ни одна из моих дочерей и их наследников не имеет права требовать доли в вышеуказанной компании, и я никогда не прощу того из детей, который, пойдя против моей отцовской воли, позволит им беспокоить моих сыновей в мирном наследовании их дела».

Если бы дочери так поступили, они бы утратили все, кроме минимальных прав наследства, положенных им в силу рождения по Кодексу Наполеона. Такое различие между сыновьями и дочерьми едва ли могло быть выражено более ясно29.

То, что завещания Майера Амшеля так неукоснительно придерживались не только его сыновья, но и их наследники на протяжении нескольких поколений, подтверждает впечатление, которое возникает после прочтения его сохранившихся писем сыновьям. В ближнем семейном кругу Майер Амшель оставался властной и, может быть, даже устрашающей фигурой. Любопытно, что остальной мир запомнил его совсем не таким. Неевреи, которые вели с ним дела, считали, что он всецело соответствует стереотипу интеллигентного, но почтительного придворного еврея. Следует подчеркнуть, что в более поздних портретах Майера Амшеля – особенно в экранизациях Джорджа Арлисса и Эрика Понто – «еврейскость» его внешности и манер, скорее всего, сильно преувеличены. В первой экранизации Майер Амшель ходит с длинной бородой, в шапке наподобие фески, во второй носит браслеты и кипу. С другой стороны, чаще всего воспроизводимая литография XIX в., на которой изображен бритый человек с довольно квадратной челюстью, в аккуратном парике, – плод воображения художника. Одна современница, которая была знакома с Майером Амшелем в годы своей молодости, вспоминала «довольно крупного мужчину, который носил круглый, ненапудренный парик и небольшую эспаньолку». По воспоминаниям еще одного современника, он носил подобие шляпы и одежду, хотя и довольно поношенную, которая была принята среди купцов-неевреев того же возраста.

Это сочетается с подчас двусмысленной репутацией Майера Амшеля на Юденгассе; его считали сравнительно ортодоксальным в религиозных вопросах, но все более и более либеральным в вопросах образования и политики. Майер Амшель не принадлежал к числу «маскилим», просвещенных евреев, как не склонялся он и к позднейшему реформаторству в иудаизме. Вместе с тем его нельзя назвать и косным консерватором. В неавторизованных мемуарах Коэна (опубликованных вскоре после его смерти) Майер Амшель изображается олицетворением «золотой середины» между новым и старым – «доказательством того, что догмы иудаизма, даже в соответствии с учением Талмуда, не содержат ничего, что вступало бы в конфликт с законами нравственности». Ротшильд был «ревностным приверженцем Талмуда и выбирал только его в качестве руководящего принципа всех своих поступков»; более того, по словам Коэна, его отношение к религиозному консерватизму было «немного преувеличено». Он и его брат Мозес (который несколько лет возглавлял общинный фонд помощи бедным) принимали активное участие в жизни еврейской общины. Но Майер Амшель был также «хорошим гражданином» – как будет видно далее, знаменательная фраза.

Все вышесказанное становится очевидным из отношения Майера Амшеля к благотворительности. Как уже было отмечено, он и его братья сознательно платили десятую часть доходов бедным членам общины. Людвиг Бёрне вспоминал толпу нищих, которые, бывало, караулили Майера Амшеля, когда тот шел по улице и терпеливо раздавал милостыню. Однако он был не настолько скован традициями, чтобы ограничивать благотворительность одной еврейской общиной. Коэн вспоминал случай, когда уличный мальчишка обозвал его «жидом». Майер Амшель «хладнокровно полез в кошелек и дал бедному мальчишке немного денег, попросив его чаще повторять то, что он только что сказал. Никто не повиновался с большей радостью. Мальчишка взял то, что ему предложили, и завопил что было мочи: «Жид! Жид!» К нему подбежали еще несколько уличных мальчишек и подхватили насмешливые крики. Ротшильд слушал их с явным удовольствием, произнося древнееврейское благословение: «Хвала Ему, кто дал законы Своему народу Израиля!»

И в своем завещании он распорядился передать 100 гульденов «трем достойным, милосердным христианским благотворительным учреждениям». Даже его благотворительность в пределах еврейской общины со временем носила все более светский характер. В 1804 г. он играл ведущую роль в учреждении новой школы для беднейших еврейских детей – Филантропина, – расписание в которой носило отчетливо светский характер. Судя по всему, в этом он подпал под влияние своего бухгалтера Гайзенхаймера и наставника, которого он нанял собственным детям, Михаэля Гесса, последователя Мозеса Мендельсона, который позже стал директором школы. Возможно также, что вдохновителями такого отношения стали его младшие сыновья. По крайней мере один из них, Соломон, входил в ту же масонскую ложу, что и Гайзенхаймер30. Важно, что Майер Амшель продолжал верить в общинное обучение, хотя в то время все больше еврейских семей посылали своих детей в школы для неевреев за пределами гетто. Одним из тех, кто восстал против сравнительно консервативной атмосферы франкфуртского гетто, стал Людвиг Бёрне. Позже, чтобы не страдать от дискриминации, он перешел в христианство. Однако, как позже вспоминал Гейне, он не мог не восхищаться непритворной набожностью Дома Ротшильдов. Проходя в 1827 г. мимо старого фамильного дома на Юденгассе, он с ностальгией заметил, что Гутле, вдова Майера Амшеля, украсила окна белыми занавесками и свечами в честь праздника свечей – Хануки: «Как радостно сверкали свечи – те свечи, которые она зажгла собственными руками, чтобы отпраздновать день победы, когда Иуда Маккавей и его братья освободили свою отчизну так же героически, как в наши дни король Фридрих-Вильгельм, император Александр и император Франциск II! Когда добрая женщина смотрит на эти огоньки, глаза ее наполняются слезами, и она с грустной радостью вспоминает дни своей юности, когда Майер Амшель Ротшильд, да благословенна будет его память, еще отмечал с ней Праздник свечей и когда ее сыновья были еще маленькими мальчиками, которые ставили свечи на пол и прыгали через них с детской радостью, как то в обычае в Израиле».