Полуночный Валентайн (ЛП) - Джессинжер Джей Ти - Страница 59

– Меган. Доченька, проснись.

Я моргаю и скребу рукой по лицу. Спина одеревенела, левая нога затекла, поэтому болезненно покалывает.

– Который час?

– Полночь.

– Все ли в порядке?

Когда она запинается, мое сердце взлетает, словно ракета. Я вскакиваю на ноги и сбиваю ее с пути, спеша схватить Тео за руку. В панике осматриваю его лицо на предмет каких-либо признаков бедствия, но он, кажется, в том же состоянии, в котором был, когда я заснула.

– Детка, он в порядке, – она касается моего плеча. – Это, ах... Я к тебе, на самом деле.

Я поворачиваюсь и смотрю на нее.

– Ко мне? Что случилось?

Она поглядывает на Тео. Ее обычно красноречивые карие глаза ничего не выражают, она дергает подбородком к двери.

– Давай поговорим вон там.

О, Боже. Со мной что-то не так. Это рак. Или редкое инфекционное заболевание. Может вирус Зика? Эбола? Точно! Нет, у меня чума!

Я продолжаю смотреть на нее с открытым ртом, ужас скручивает мой живот в кулак. Ана осторожно берет меня за руку и направляет к двери. Она останавливается там и еле слышно шепчет.

Вот почему я сразу не могу разобрать ее бормотания.

– Ты беременна.

Я моргаю, потом прищуриваюсь.

– Прошу прощения? Что Вы говорите?

– Я сказала, что ты беременна, дорогая. Поздравляю.

Я жду продолжения. Когда ничего за этим заявлением не следует и Ана просто смотрит на меня с небольшой, мягкой улыбкой, я понимаю, что она не шутит.

– Ана, это невозможно. Я не могу забеременеть.

Она приподнимает плечи.

– Согласно твоему анализу крови, вполне можешь.

Этот хипстерский идиот Томми! Он перепутал мои результаты! Какой-то бедной беременной женщине скажут, что ее утренняя тошнота – всего лишь анемия!

– Нет, Ана, я не могу, – категорично заявляю я. – Говорю Вам – это невозможно. Это было бы настоящим чудом.

Все ее лицо озаряется улыбкой.

– Ну, Бог – любитель творить чудеса, дорогая, так что, возможно, тебе стоит поблагодарить его.

В моей голове шум, словно тысяча волков воет на луну. Я с трудом дышу, думая об этом.

– Я... я беременна? Как? – шепчу я.

Она поднимает брови с выражением юмора на лице.

– О, ты пропустила тот день в школе? Понимаешь, есть такая штука, называется спермой...

Я хватаю ее за руки и кричу ей в лицо:

– Я БЕРЕМЕННА? РЕБЕНКОМ?

Растворяясь в смехе, она говорит:

– Нет, пиньятой! Конечно, ребенком!

Громкий, неистовый звуковой сигнал издает одна из машин, подключенных к Тео.

Мы обе замираем, Ана реагирует первой. Она спешит к его постели, всматривается в черный ящик с какими-то зелеными мигающими цифрами, затем оборачивается и бежит мимо меня, зовя докторов.

– Ана! – ору ей вслед в панике. – Что происходит?!

Она направляется к дежурному по коридору, крича через плечо.

– Его сердцебиение стремительно растет! – и исчезает за углом.

Я поворачиваюсь вокруг и бегу к кровати Тео, настолько безумно, что путаюсь в своих ногах и практически падаю. Хватаю его за руку и падаю на постель, тяжело дыша в ужасе от всех звуков на аппаратах. С ума сходит не только монитор сердцебиения, но и несколько других устройств.

Все. Он умирает.

Я начинаю неудержимо рыдать.

– Не смей покидать меня, Тео! Не смей! Я люблю тебя! Ты мне нужен! Я никогда не прощу тебя, если ты оставишь меня!

Слабое давление на мою руку, такое легкое, что его сложно почувствовать, прерывает мои истерические крики, как будто кто-то выдернул вилку из розетки. Я замираю, глядя на руку Тео, сжимающую мою...

Время замедляется. Каждый удар сердца отражается громом в ушах. Я смотрю на его лицо с удивлением и радостью, наблюдая, как происходит второе чудо ночи.

Тео медленно открывает глаза и смотрит на меня.

Его взгляд сначала туманен, но через несколько мгновений фокусируется. Мы вглядываемся в глаза друг на друга в бесконечном молчании. Я боюсь дышать, чтобы не пропустить хотя бы малейший признак узнавания.

Он хоть что-то понимает?

Сильно сжимая его руку, я наклоняюсь к его груди и умоляю:

– Тео? Тео, ты меня слышишь? Ты можешь говорить? – когда он не отвечает, слезы снова начинают стекать по щекам. Я чувствую, как мое лицо искривляется в гримасе, как последняя надежда распадается в пустоте, которую вижу в его темных, черных глазах.

– Пожалуйста, если ты меня слышишь, пожалуйста, скажи что-нибудь! – умоляю я.

Наконец, после того, что кажется вечностью, уголки его губ изгибаются в призраке улыбки.

Слабым, скрипучим голосом слова практически неразборчиво выливаются из его рта.

– Этого было недостаточно.

– Что? Что ты имеешь в виду? – я едва могу говорить от слез. Все мое тело сотрясается от рыданий. Когда его губы шевелятся, но не произносят слов, я наклоняюсь ближе, прижимая ухо к его рту и умоляя повторить.

Что он делает на одном выдохе.

– Любви к тебе недостаточно для одной жизни.

Я падаю на колени, когда команда врачей и медсестер врывается в комнату.

ЭПИЛОГ

Тео

Два месяца спустя

Долбанные желтые шарики.

Самая глупая вещь, которую можно бояться, правда? Правда. Итак, представьте мое удивление, когда я просыпаюсь в больнице после несчастного случая – моего первого несчастного случая – и вижу в коридоре ребенка с желтый шариком в руках, и пугаюсь его чуть ли не до сердечного приступа.

Это была первая подсказка, что происходит что-то странное.

Сначала я предположил, что дело в черепно-мозговой травме. Протаранить голову стальной ракетой, несущейся со скоростью 120 километров в час, никому не пойдет на пользу, с этим фактом согласиться каждый. Но потом стали раздаваться голоса. Слабые шепоты в ушах. Женщины и мужчины. Мужчина казался той еще занозой в заднице, если честно. Доставал своими ударами молнии, футбольной статистикой и какой-то гостиницей. В этом не было никакого смысла.

Но женский голос... Слышать ее было все равно что слышать ангела.

У нее был удивительный смех: шелковистый, гладкий и текучий, как вода. И он был чертовски сексуальным. Для моих ушей он был музыкой.

Да, мне нравился воображаемый голос в голове. Не осуждайте меня.

И не заставляйте говорить о том, как мой собственный голос изменился и стал похож на другой голос в моей башке – того самого раздражающего мужика.

И будто этого было недостаточно, чтобы я чувствовал себя хреново, у меня стали всплывать явно не мои воспоминания. Вещи, которые я не делал, места, где я никогда не был, люди, которых я никогда не встречал.

Потом начались сны.

Технически, это были кошмары, потому что они были безумно страшными. Страшными были не столько сами сны, сколько их насыщенность. Как будто я находился там, в них.

Будто жил чужой жизнью по ночам.

Далее появились новые привычки и желания. «Медвежий коготь» на завтрак каждый день? Конечно, почему бы и нет. Французское вино за двести баксов за бутылку? Давай сюда!

Писать маслом, хотя раньше даже не брал в руки кисть и уж точно не мог нарисовать прямую линию, даже ради спасения человечества?

Да, запросто!

Плюс у меня развилась одержимость этим старым, пустым домом в викторианском стиле. Больше, чем одержимость – зависимость. Мне необходимо была находиться рядом с ним. Я не мог держаться от него подальше больше суток, и это максимум. Словно он гигантский гребаный магнит, мощная черная дыра, втягивающая меня в себя. Я часами бродил по его комнатам, гадая, что, черт возьми, со мной происходит.

Единственным логичным выводом было то, что я схожу с ума.

О, забыл упомянуть о предвидении.

Я знал, что она будет там, в тот вечер, в закусочной Кэла. Чувствовал это своим нутром. К тому времени я провел пять лет с ее голосом в голове, а ее лицо снова и снова обретало форму на моих холстах. Часть меня надеялась, что, нарисовав ее, я избавлюсь от видений, как будто они, в конце концов, истощатся, но их запас, по-видимому, был бесконечным.