Закон и честь (СИ) - Шторм Максим - Страница 45

На полпути к заветному строению её перехватил бдительный сторож — средних лет грузный мужик в холщовой куртке и брезентовой широкополой шляпе. Он вырос словно из-под земли, вынырнув из ночного сумрака и остановив девушку недвусмысленным жестом.

— Эй, дамочка, стоп-стоп, куда это вы намылились? — он замахал перед носом Генриетты руками. — Это частная территория, и посторонним вход воспрещён!

— Я… Я хотела всего лишь купить хлеба, — испуганно пролепетала Генриетта.

Сторож, сдвинув шляпу, озадачено почесал затылок:

— Купить хлеба? Среди ночи? Дождитесь утра и занимайте очередь! Мы не продаём выпечку до семи часов.

— Но… Но я бы хотела сейчас. Понимаете, мне очень нужно, — голос девушки совсем сник. — Я уже давно ничего не ела. Пропустите меня, пожалуйста!

Однако сторож был неуступчив:

— Нет-нет, и не думайте. Мы ни для кого не делаем исключений. И вообще, что это значит — давно ничего не ела? Вы… Хм, ты что — бродяжка какая, а?

Несговорчивый поборник неприкосновенности частной собственности достал из внутреннего кармана куртки закрытый колпаком из толстого стекла алхимический фонарик и, щёлкнув переключателем, направил яркий жёлтый луч прямо в лицо зажмурившейся девушки.

— Да нет, на бродяжку ты вроде не похожа, — недоумённо констатировал сторож, с немалым удивлением разглядывая золотые вьющиеся локоны, глубокое декольте атласного платья, юбочные оборки, кружевные колготки, туфли на высоком каблуке. Взгляд сторожа невольно задержался на округлых полушариях тугих грудей, выглядывающих из декольте. Кустистые брови мужика чуть не взлетели, когда он изумлённо округлил глаза.

— Я не бродяжка, — хрипло произнесла Генриетта, беря себя в руки. Она НЕ останется голодной и НЕ уйдёт без хлеба. Облизнув ярко накрашенные алой помадой пухлые губы, девушка, щурясь, неожиданно подмигнула вконец опешившему сторожу. — Я думаю, что мы сможем договориться, дорогуша. Ну что тебе стоит закрыть глаза и сделать вид, что меня здесь и не было? Или же поступим ещё проще — ты сам принесёшь мне пару булок, чтобы я не мелькала тут. Я всё честно отработаю, не сомневайся.

— Так ты это… Шлюха, что ли? — сторож убрал фонарик в сторону. — Вот так номер! Ты что, хочешь раздвинуть ноги за корку хлеба?

— Я очень хочу есть, — с трудом сдерживаюсь, чтобы соблазняющая улыбка не превратилась в гримасу отчаяния, сказала Генриетта.

Её слова неожиданно развеселили сторожа. Он громко захохотал, фонарик заметался туда-сюда, вгрызаясь пляшущим светом в ночную тьму, выглядывающее из-под распахнувшейся куртки объёмное пузо сторожа заколыхалось в такт смеху. Глядя на хохочущего над нею мужика, Генриетта внезапно поняла, что готова перегрызть ему глотку, если он не заткнётся сию же секунду. Она была готова лечь под его толстое брюхо, но выслушивать оскорбительный смех — нет.

— Дьявол меня возьми! — отсмеявшись, сторож стёр выступившие на глазах слёзы толстым, как сарделька, волосатым пальцем. — Ты здорово меня насмешила, детка… По всему выходит, что ты на редкость дерьмовая шлюха, коли просишь у меня кусок вонючего хлеба вместо денег! Неужто ты не в состоянии заработать себе не пропитание? На вид не уродина, так какого ж рожна ты тогда голодаешь?

Судя по интонациям, сторож не кривил душой. Его удивление было самым что ни на есть неподдельным. Генриетте показалось, что её сильно ударили. Её охватила такая жгучая обида, что жаркая краска бросилась ей в лицо, а живот скрутило тошнотворным узлом. Она уже и не знала, то ли от голода, то ли от чего ещё. Больше не улыбаясь, Генриетта затравленно посмотрела на сторожа.

Хохотун меж тем продолжал разглагольствовать. И невооружённым глазом было видно, что он донельзя рад столь неожиданному развлечению, скрасившему его унылую ночную смену. Его перестали сколь либо трогать внешние прелести девушки. Теперь ему хотелось всего лишь поиздеваться.

— А может, ты просто трахаться не умеешь, а? Или же настолько плохо это делаешь, что не стоишь и ломаного пенни? Или от тебя мужики шарахаются, потому что у тебя писька с зубами?

От последнего «гениального» предположения сторож пришёл в такой бурный восторг, что заржал с новой силой. От хохота с его кудлатой головы едва не слетела шляпа.

Генриетта, с ненавистью глядя на него, едва сдерживала подкатившие к горлу рыдания. От былой решимости не осталось и следа. Да как он смеет…

— Прекратите! Прекратите смеяться надо мной! — не сдерживаясь более, выкрикнула она. — Вы не имеете никакого права…

Лапа сторожа, метнувшись к её лицу, жёсткой хваткой стиснула ей челюсти, больно зажимая губы. Грубые пальцы сторожа пахли свежим хлебом и ядрёным чесноком. Несмотря на столь плачевную для себя ситуацию, от этого аромата девушка сглотнула голодную слюну.

— Заткнись, — угрожающе процедил сторож, вновь поднимая фонарик. Генриетта, не в силах вымолвить и слова, зажмурилась. Из её горла вырвался сдавленный писк. — Тут, на этой сранной территории, я имею все права, что только придумал Господь бог, уяснила? А вот ты, сучка белобрысая, не имеешь здесь права даже находиться, не то чтобы ещё открывать свой поганый, не пригодный к делу рот. Поэтому слушай меня внимательно. Сейчас я тебя отпущу и дам такого пинка под твою жалкую задницу, что ты кубарем вылетишь отсюда на хрен. И больше я тебя здесь не вижу и не слышу, ясно? Или же я вызываю легавых, говорю, что поймал тебя на воровстве, и ты проводишь несколько незабываемых месяцев на казённых харчах. Хоть на дармовщину пожрёшь, а?

Генриетта, не открывая глаз, чувствовала на своём лице ласкающее в такую холодную ночь тепло горящего фонаря. Её тонкие пальцы впились в толстую ручищу сторожа. От его хватки челюсти с каждым ударом сердца болели всё сильнее и сильнее. Казалось, что вот-вот они с хрустом рассыплются в этих немилосердных, но вкусно пахнущих пальцах.

И тут девушка решилась на то, на что, как она считала до последнего мига, была в корне не способна. Раньше она никогда никого не била. И представить себе не могла, что у неё хватит отваги поднять на кого-нибудь руку. Впрочем, руку она и не подняла. Зато ногой двинула так, что мышцы от резкого движения прострелило острой болью. Носок туфельки угодил в пах ухмыляющегося сторожа и его глаза повторно округлились. Но на это раз не от удивления! Тут же выпустив девушку и уронив фонарь, сторож с жалобным скулёжем упал на колени, зажимая ушибленное место обеими руками.

— Ах ты б… — задыхаясь от боли, фальцетом просипел сторож. — Да я тебя… С-сука…

Не дожидаясь того, что захотел с ней сделать деморализованный противник, Генриетта развернулась и, подобрав юбки, со всех оставшихся сил бросилась бежать к выходу из пропитанного запахами свежеиспечённого хлеба дворика. Сторож, с широко распахнутым ртом и уязвлённым самомнением, остался за спиной.

На высоких тонких каблуках бежать было ещё тем мучением, Генриетта несколько раз подворачивала лодыжки и только чудом не падала. Но остановиться или же просто оглянуться и посмотреть, не оклемался ли сторож, она не могла. Девушка бежала со всей прыти, всё ожидая, что позади вот-вот раздадутся гневные вопли и топот тяжёлых сапог. Ей не впервой было убегать от преследователей, будь то полицейская облава или разозлённые клиенты, так что она знала, насколько её хватит. А в этих туфлях и юбках далеко ей не смыться. Поэтому убежище придётся искать в самых тёмных закоулках. Нужно забиться в самую глубокую и недоступную для посторонних глаз нору, замереть, чтобы ни одно, даже самое чуткое, ухо её не услышало.

Генриетта вскоре начала задыхаться, в боку закололо острым назойливым шилом, в висках бухали кузнечные молоты, из груди вырывался надсадный хрип. Она мчалась из последних сил, едва разбирая в чернильной густоте ночи дорогу. Прохладный воздух страстно лизал разгорячённое лицо. Девушка неслась, как на крыльях, не замечая мелькающие по обе стороны в чехарде быстрого бега погружённые в сон дома. Наконец она стала замедляться. Пробежав ещё несколько ярдов, Генриетта остановилось и тяжело дыша, попыталась глубоко вздохнуть. Воздух ржавым напильником резанул горло, и она громко надрывно закашлялась. Согнувшись пополам, Генриетта упёрлась ладонями в коленки. Её чуть не вырвало.