Схватка за Рим - Дан Феликс - Страница 42

– Ты мечтаешь, король, как готский мальчик.

– Нет, я думаю и поступаю, как гот-мужчина. Цетег, ты единственный среди римлян, которого я удостаиваю этой чести. Я видел, как ты сражался с гепидами: ты – достойный противник мне.

– Странные вы люди, готы, – заметил Цетег, – что за фантазии! Витихис сморщил лоб.

– Фантазии? Горе тебе, если ты неспособен понять, что говорит во мне! Горе тебе, если Тейя прав! Он смеялся над моим планом и говорил, что римлянин не сможет понять этого, и уговаривал меня взять тебя с собой пленником. Я был более высокого мнения о тебе и Риме. Но знай, что Тейя окружит твой дом. И если ты окажешься так низок и труслив, что не поймешь меня, то я в цепях выведу тебя из Рима.

Это раздражило префекта. Он чувствовал себя пристыженным. Его раздражало, что он не может осмеять Витихиса, что его принуждают силой, что ему не доверяют. Страшная ненависть вскипела в душе его и к подозрительности Тейи, и к грубой откровенности короля. Он только что дал слово и серьезно думал выполнить его. Но теперь, когда он понял, что варвары не доверяют ему, что они его не уважают, он подумал: «Так пусть же они будут обмануты!»

– Хорошо, – сказал он и протянул руку Витихису.

– Хорошо, – ответил Витихис. – Охраняй свой Рим. Я потребую его у тебя в честном бою. И он ушел.

– Ну, – спросил его Тейя, как только он вышел на улицу, – начинать нападение?

– Нет, он дал слово, – ответил Витихис.

– Да? Но сдержит ли его? – с сомнением спросил Тейя.

– Тейя, ты несправедлив. Ты не имеешь права сомневаться в чести героя. Цетег – герой.

– Он римлянин. Прощай, – сказал Тейя.

Цетег провел эту ночь очень нехорошо. Он сердился на Юлия, очень злился на Витихиса, еще больше на Тейю. И больше всего – на самого себя.

Глава V

Флоренция вполне подготовилась к осаде: городские ворота закрыты, на стенах многочисленная стража, улицы переполнены вооруженными воинами. Вельзунг Гунтарис и Арагад заперлись в городе, сделав его центром восстания против Витихиса.

Старший из братьев, Гунтарис, много лет уже был графом Флоренции. Его власть над городом и окрестным населением была беспредельна, и он решился воспользоваться ею. В полном вооружении вошел он в комнату брата.

– Решайся, мой мальчик, – сказал Гунтарис. – Сегодня же должен ты получить согласие упрямой девчонки. Иначе я сам пойду и скоро справлюсь с ней.

– О нет, брат, не делай этого! – молил Арагад.

– Клянусь громом, сделаю. Неужели ты думаешь, что я рискую своей головой и счастьем Вельзунгов ради твоей любви? Нисколько. Теперь настала минута, когда род Вельзунгов может занять первое место среди готов, место, которого столько столетий лишали его Амалы и Балты. Если дочь Амаласунты будет твоей женой, то никто не сможет оспаривать корону у тебя, а уж мой меч сумеет защитить тебя от грубияна Витихиса. Но только тянуть дело нельзя. Я еще не имею известий из Равенны, но почти уверен, что город сдастся только Матасунте, а не нам, не нам одним. А кто будет владеть Равенной, тот теперь, когда Неаполь и Рим пали, будет владеть Италией. Поэтому она должна быть твоей женой раньше, чем мы отправимся в Равенну, иначе могут подумать, что она – наша пленница.

– Да кто желает этого больше, чем я! – сказал Арагад. – Но не могу же я принудить ее!

– Почему не можешь? Иди к ней сейчас – и, как знаешь, добром или злом, но чтобы дело было кончено. Я пойду на стены распорядиться, и когда возвращусь, ответ должен быть готов.

Гунтарис ушел, и Арагад со вздохом отправился искать Матасунту.

В саду у ручья сидела, в мечтах, Матасунта, а подле нее девочка-мавританка в одежде рабыни плела венок. Девочка вскочила, положила его на голову госпоже и с сияющим лицом взглянула Матасунте в глаза. Но та даже не заметила, как цветы коснулись ее чела. Девочка рассердилась.

– Но, госпожа, о чем же ты все думаешь?

– О нем, – ответила Матасунта, подняв на нее глаза.

– Ну, это уж невыносимо: из-за кого-то не только обо мне, но и о самой себе забываешь. Чем все это кончится, скажи мне? Сколько дней уже сидим мы здесь, точно пленницы: шагу не можем сделать за ворота дома, а ты спокойна и счастлива, точно так и быть должно. Чем же это кончится?

– Тем, что он придет и освободит нас, – уверенно ответила Матасунта. – Слушай, Аспа, я все расскажу тебе. Никто, кроме меня, не знает этого. Но ты своей верной любовью заслужила награду, и мое доверие – лучшая награда, которую я могу тебе предложить.

В черных глазах девочки показались слезы.

– Награда? – сказала она. – Дикие люди с желтыми волосами украли Аспу. Аспа стала рабой. Все бранили и били Аспу. Ты купила меня, как покупают цветы, и ты гладишь меня по волосам. И ты прекрасна, как богиня солнца, и говоришь еще о награде!

И девочка прижалась к госпоже.

– У тебя золотое сердце, Аспа, моя газель. Но слушай. Мое детство было нерадостным, без ласки, без любви, а они были мне очень нужны. Моя мать хотела иметь сына, наследника престола, и обращалась со мной холодно, сурово. Когда родился Аталарих, суровость исчезла, но холодность осталась: вся любовь и заботы были посвящены наследнику короны. Только отец любил и часто ласкал меня. Но он рано умер, и после его смерти я ни от кого уже не видела ласки. Аталарих рос в другом конце замка, под присмотром других людей, мы мало бывали вместе. А мать свою я видела только тогда, когда надо было наказать меня. А я ее очень любила. Я видела, как мои няньки ласкали и целовали своих детей. И мое сердце так требовало ласки!… Так росла я, как цветок без солнечного света. Любимым местом моим была могила отца: я у мертвых искала той любви, которой не находила у живых. И чем старше становилась я, тем сильнее была эта тоска, и как только мне удавалось убежать от своих нянек, я бежала к могиле и там плакала, плакала. Но мать презирала всякое выражение чувств, и при ней я сдерживалась. Шли годы. Из ребенка я становилась девушкой и часто замечала, что глаза мужчин останавливаются на мне. Но думала, что это из сострадания, и мне было тяжело, и я еще чаще стала уходить на могилу отца. Об этом я сказала матери. Она рассердилась и запретила туда ходить без нее. Но я не послушалась. Однажды она застала меня там и ударила. А я уже была не ребенок. Она повела меня назад во дворец, крепко бранила и грозила навсегда прогнать, а когда уходила, то с гневом спрашивала: за что небо наказало ее такой дочерью? Это было уже слишком для меня. Невыразимо страдая, я решила уйти от этой матери, которая смотрит на меня, как на наказание. Я решила идти куда-нибудь, где бы меня никто не знал. Когда наступил вечер, я побежала к могиле отца, простилась с ней, а когда показались звезды, осторожно прокралась мимо стражи за ворота, очутилась на улице и пустилась бежать вперед. Навстречу мне попался какой-то воин. Я хотела пробежать мимо, но он пристально взглянул на меня и слегка положил руку мне на плечо. «Куда, княжна Матасунта, куда бежишь так поздно?» Я задрожала, из глаз брызнули слезы, и я ответила: «От отчаяния». Он взял меня за руки и посмотрел на меня так приветливо, кротко, заботливо. Потом вытер слезы с глаз моих и таким добрым, ласковым голосом спросил: «Почему же? Что с тобой?» При звуке его голоса мне стало так грустно и вместе хорошо, а когда я взглянула в его кроткие глаза, то не могла больше владеть собой. «Я бегу потому, – сказала я, – что моя мать ненавидит меня, потому что во всем мире никто не любит меня». – «Дитя, дитя, – возразил он, – ты больна и заблуждаешься. Пойдем назад. Погоди немного: ты будешь королевой любви». Я его не поняла, но бесконечно полюбила за эти слова, за эту доброту. С удивлением смотрела я на него, дрожа всем телом. Его это тронуло, а может быть, он подумал, что я озябла. Он снял с себя плащ, набросил его мне на плечи и медленно повел меня домой. Никем незамеченные, как мне казалось, мы дошли до дворца. Он открыл дверь, осторожно втолкнул меня и пожал руку. «Иди и будь спокойна, – сказал он, – твое время придет, не бойся. И в любви не буде недостатка». Он ушел, а я осталась возле полуоткрытой двери, потому что сердце так сильно билось, что я не могла идти. И вот я услышала, как грубый голо спросил: «Кого это ты привел во дворец ночью, мой друг?» Он же ответил: Матасунта. Она заблудилась в городе и боится, что мать рассердится. Не выдавайте ее, Гильдебранд». – «Матасунта! – сказал другой. – Она с каждым днем хорошеет». А мой защитник ответил…