Нуониэль. Книга 1 (СИ) - Мутовкин Алексей - Страница 40

— И не клич господина нуониэля поленом, — уже обычным тоном, добавил Ломпатри. — Он всё ещё господин и всё ещё наш гость, а ты всё ещё холоп.

При этих словах Вандегриф как-то странно помялся в своём походном троне и уставился в костёр. Закич и другие крестьяне это заметили, потому что в этот момент над лагерем повисла особенно пустая тишина.

— Господин нуониэль говорит, что пленник замерзает, — сказал Воська, — не переставший глядеть на нуониэля. Господин нуониэль говорит, что мы должны сохранить пленнику жизнь.

— Эки дела! — воскликнул молодой Молнезар. — Откуда это тебе, старик, известно, что этот «ни ель» говорит, когда он даже рта не открыл?

— Господин нуониэль руками всё показывает, — ответил Воська, искренне не понимая удивления парня. Сказать по правде, Воська так и не понял, почему никто из его спутников не мог растолковать знаки нуониэля. Иногда старому слуге даже становилось стыдно, что он понимает сказочное существо, а другие нет. Воська прекрасно знал, что глупее него на свете нет человека. И способность толковать слова нуониэля ему, с одной стороны, льстила, а с другой пугала его. Льстила, потому что он оказался не так уж и глуп, если может играть роль толмача. Пугала, оттого, что его могли уличить в колдовстве. Но более всего Воську мучил всё-таки стыд. Он с юных лет только и делал, что ходил за рыцарем Ломпатри и не привык делать ничего другого и быть более полезным, чем требовалось от заурядного слуги.

— Да тебе, Воська, впору у жрецов учиться, — засмеялся Вандегриф.

Старое лицо слуги налилось кровью и засияло застенчивой улыбкой, такой, что всем от неё стало весело. Даже Кер плюнул на шкуры и вернулся на своё место в хорошем расположении духа. Ломпатри глянул в свою деревянную кружку, и Воська ту же секунду кинулся наливать ему очередную порцию браги.

— Самое главное в пути, господин рыцарь, это стул со спинкой, — сказал Ломпатри Вандегрифу.

— Видать, слуга, который о них позаботился, важнее, — ответил рыцарь.

— Выпьем за стулья! — поднимая кружку, объявил Ломпатри.

— Делаю вам встречное предложение, господин Ломпатри Сельвадо наместник короля Хорада и правитель Айну, поднять кубки за вашего слугу Воську.

— Будьте благосклонны к простолюдинам, — поднял его на смех Ломпатри. — Если мы это сделаем, то старик помрёт от смущения.

Крестьяне засмеялись, а вот Закич даже не улыбнулся. Он хорошо знал Ломпатри и его отношение к мужикам. Тем более для себя Закич ещё не решил, сколько вымысла в том доносе на Ломпатри, из-за которого его лишили титула, а сколько там правды. Донос изобиловал примерам жестокого обращения с крестьянами. Хожалый коневод и так не раз слышал в трактирах разговоры о нелёгкой доле мужиков в Айну, провинции, славившейся своим вином на всё Троецарствие.

— И всё-таки! — настаивал Вандегриф.

— За Воськины стулья, — снисходительно произнёс Ломпатри и стукнул своей кружкой о кружку Вандегрифа.

Слуга снова покраснел и смущённо опустил глаза. На этот раз выражение его лица оказалось столь комичным, что вся компания залилась продолжительным хохотом. Вандегриф тоже смеялся, но отказ Ломпатри выпить именно за старика, а не за то, что рыцарь от этого человека получает, оставил дурное послевкусие.

Брага выплёскивалась из кружек, кулаки стучали по коленкам, слёзы брызгали из глаз. Но вскоре все утихло. Лица крестьян снова стали хмурыми. Ломпатри пришёл в недоумение; он всё ещё желал веселиться. Он смотрел то на одного крестьянина, то на другого, но все они отворачивались. Только Молнезар, поначалу всё глядящий в костёр, посмел заглянуть Ломпатри в глаза.

— Всенежа, она мне стул отодвигала, когда я к обеду оборачивался, — сказал молодой Молнезар. — Дивная она.

— Помнится мне у дома Мондов подобный обычай в ходу, — сказал Ломпатри.

— Нет, господа Монды, никогда так не делали, — ответил Вандегриф. — Все их обычаи сводятся к почёсыванию живота и зеванию перед тем, как лечь спать.

— Не лестно же вы отзываетесь о своих родственниках, Вандегриф. Если мне не изменяет память, ваша двоюродная сестра была выдана замуж за Квиника.

— Квиник такой же Монд, как я Сельвадо, — отмахнувшись, сказал Вандегриф. — Кроме него самого, Мондом его никто и назвать не решается. Разве, что только вы. А на самом деле Монд была только его бабка, да и то по матери.

— В вашем положении, господин рыцарь, я был бы рад любым связям с именитыми домами, даже таким незначительным, — заметил Ломпатри.

— Мне достаточно связи с правителем Айну, даже не смотря на то, в каком он сейчас положении.

— Это положение скоро изменится, — сказал Ломпатри, и стал копаться у себя за пазухой. Он долго не мог достать оттуда то, что хотел, и вскоре даже поставил кружку на землю, чтобы помочь себе.

— Подземные твари, этот тайный карман всё никак… — бубнил он, копаясь за пазухой. — Как только я подойду к границе Атарии и предъявлю королевскому кордону это, — он наконец вытащил из тайного внутреннего кармана футляр со свитком, — моё положение будет столь высоким, что я сам женю вас на дочери любого из господ.

— Уж уберегите меня от Мондов! Они просто наплевательски относятся к нашей отчизне. Что ни девушка, отдают её замуж в Варалусию. Тамошние лорды скоро вешаться начнут от невест из Атарии.

— Вот с помощью вас мы это и исправим!

— Господин Ломпатри, вы вынудите меня остаться в Дербенах! — засмеялся Вандегриф.

— Ладно, господин Вандегриф, больше ни слова о Мондах. Замечу только, что многочисленные брачные узы этого дома с домами Варалусии укрепляют дружбу наших королевств.

— В таком случае мы можем своих дочерей сажать на корабли и отправлять прямиком в Варварию. Послушайте меня, Ломпатри, если бы брачные узы что-то решали. Каждый новый брак ещё пуще всё усложняет! А когда кто-то погибает, каждый открывает свою родословную и начинает искать родственные связи, чтобы отхватить часть добра, принадлежавшего покойному.

— Мрачновато вам представляется всё это дело, Вандегриф, — заметил Ломпатри, пряча указ короля обратно в тайный карман, — Это оттого, что вы лишь во втором поколении господин. Вот когда у вас будут дети…

— Господин Ломпатри, неужели вам кажется, что титул и благородство я считаю вещами, осложняющими жизнь? Здесь дело вовсе не в высоком положении.

— Дети, дети, мой дорогой друг, — не унимался Ломпатри.

— Моя короткая родословная в данной беседе, скорее плюс, нежели минус. А вот ваше фамильное древо, которое даст фору любой семье Атарии, играет с вами злую шутку.

— Это начинает быть интересным! — обрадовался Ломпатри. — Что же мне такого неизвестно, что ведаете вы, господин Вандегриф, не обременённый столь многочисленными родственными узами?

— А вы посмотрите перед собою, — попросил его черноволосый рыцарь.

Белый Единорог оглядел свой небольшой лагерь. Крестьяне сидели тихо, слушая диковинную речь иноземных господ.

— Неплохо устроились, — заметил Ломпатри. — Даже слишком. Так не бывает.

— Люди, — подсказал ему Вандегриф.

— Что «люди»? Мужики. Неотмуштрованные. Боем не закалённые. Что здесь делают — неясно. Ах да! Благородный порыв — мгновение чести в жизни от начала до конца порочной и грязной.

— А сколько их, детей?

Ломпатри посмотрел на Вандегрифа так, что тот понял недоумение своего собеседника.

— Верно, господин Ломпатри, семеро девочек. А солдат у вас новых тоже семеро.

— Всё сходится, — заключил Ломпатри.

— Как же это оно сходится, если у двух девочек отцов нет. У одной, у Тисы, отец пленён уже давно, а у другой, у Драги, отец в ином мире. Да и у Влока сразу две дочки вышло.

— Так, — сказал Ломпатри, отхлебнув браги и указав на Мота. — Ты, отец! Как звать?

Мот торжественно встал и назвался.

— Ты тут самым юрким выходишь, — продолжил Ломпатри. — Назначаю старшим по ополчению. Вы все ополченцы у меня теперь!

Пока рыцарь объяснял крестьянам, кто они такие и как им дальше жить, Вандегриф отошёл в сторону к лошадям и с руки покормил своего породистого дэстрини овсом. Из-за стены из листьев до него доносился голос Ломпатри. Потрепанный дорóгой воевода, под действием браги, вспоминал свою былую прыть и пытался командовать жалкой кучкой людишек, не подстать тем когортам и фалангам из ражих солдат в одинаковых шлемах, какими ему доводилось руководить в былые времена. В тот момент Вандегрифу показалось, что лучшие дни легендарного Белого Единорога давно миновали, и этому стареющему рыцарю больше не суждено совершить ни единого подвига. Черноволосый рыцарь огляделся. Вокруг стоял тёмный осенний лес, пустой и тихий. Настолько тихий, что Вандегрифу стало не по себе. Уже слишком вольно и хорошо было честной кампании, слишком безопасно.