Нуониэль. Книга 1 (СИ) - Мутовкин Алексей - Страница 21

Путники остановились возле колодца, вырытого посередине деревни.

— Баа, — ахнул Воська, спрыгивая с телеги, — Экий умник студенец выкопал на холме!

Местные стали тихонько приближаться к путникам — их любопытство наконец-то победило страх.

— А вот живал у нас такой, — сказал тот, с которым Воська говорил на лугу. — Из смышлёных. Всё Учением интересовался. Он и наказал тут рыть.

— Вот так местечко! — спешиваясь, заметил Закич. — Есть свой собственный мудрец! Постойте, а не тот ли это…

— Помер, — прервал его крестьянин. — Одна хата осталась.

— А как, бишь, его звали? Уж не… — снова заговорил Закич, но на этот раз его прервал Воська.

— Добрый люд! — заорал вдруг старый слуга, чуть не сорвав голос. — Позвольте представить вам моего господина, благородного рыцаря Ломпатри Сельвадо, подданного атарийского короля Хорада и владыку провинции Айну. Мы надеемся на ваше гостеприимство и обещаем, что не побеспокоим вас, и что всё будет в порядке.

По толпе пошли шептания. Люди приближались к путникам всё ближе и ближе и смотрели вовсе не на Ломпатри. Предметом их тихих пересудов стал сидящий на телеге нуониэль и его непокрытая голова. Любопытнее всех оказался малыш в толстой валяной шапке и в огромных лаптях, наверное, перешедших в наследство от старшего брата или от отца. Парнишка, сам не зная как, стоял уже прямо перед нуониэлем и глядел на его желтеющие лиственные веточки. Нуониэль мило улыбался малышу в ответ. Тот хихикал и поглядывал то на нуониэля, то на мать, стоящую с остальными жителями.

Гость сошёл с телеги, наклонился. Веточки ниспали прямо к рукам малыша, и тот не замедлил коснуться их замёрзшими пальцами. На ощупь они оказались холодными и жёсткими. Он отдёрнул руку и громко засмеялся. Трогать веточки оказалось так весело. И вот уже возле нуониэля суетились три карапуза, нежно изучающих странные волосы нежданного гостя. Нуониэль тоже взял в руки волосы маленькой девочки и сделал такое лицо, будто бы в жизни ничего подобного не видел. Это произвело на детей невероятное впечатление, отчего они стали громко визжать и подпрыгивать от радости. Тут подтянулись и взрослые. Они стали успокаивать детей и стараться отвести их в сторонку. Кто-то из взрослых пытался объяснить малышам, что изучать волосы гостей срамно. Однако при этом он сам подступал к нуониэлю всё ближе и ближе, а руки его так и тянулись к лиственным веточкам.

Рыцарь наблюдал за нуониэлем и детьми не так, как все окружающие. Деревенские, слуга Воська и коневод Закич сияли улыбками, глядя на то, как смеются дети и как горит добротой чудное морщинистое лицо сказочного существа. Ломпатри хмурился. Он думал о той ситуации, которую несколько дней назад, находясь в шатре рыцаря Гвадемальда, обозвал «щекотливой». Выходов из этой ситуации существовало множество, и каждый вёл в неизвестность. На кону стояло всё: и сам нуониэль, и рыцарская честь и жизнь Ломпатри. И, по правде сказать, жизнь заботила Белого Единорога меньше всего.

Крестьяне решили принять гостей в общем доме — длинном срубе, где жил староста деревни Бедагост. Воську, Ломпатри и нуониэля сразу проводили внутрь. Закичу показали конюшни, где он мог оставить лошадей и телегу. Он, и ещё несколько крестьян отвели коней в загоны, дали им сена и воды, распрягли, оставили ночевать. Закичу конюшни понравились: тут было тепло и просторно, сено не прело по углам, а сушилось на вéшалах. Глядя на тот уют, который жители деревни создали для животных, Закич подумал, что эти люди не так уж и плохи и, вероятно, действительно добры, безобидны и ничего коварного не замышляют. Он уже представлял себе тёплый очаг и сушёное мясо, которым жители деревни поделятся с ним и его спутниками в общем доме. Крестьяне, помогавшие ему с лошадьми, уже вышли из конюшен, и Закич вдруг вспомнил о колодце и том мудром человеке, который приказал строить его прямо на холме.

— Эй, братцы! Так что за старик тот был, который колодец приказал строить на холму? — спросил Закич. Но мужики уже не слышали его снаружи. Коневод кинулся, было, вдогонку, но тут же замер: краем глаза он приметил одного коня, отдыхавшего в самом дальнем стойле. Там стояла не какая-то хромая, деревенская кобыла, которую запрягали в плуг по весне, а на праздники давали покататься местным ребятишкам. Закич смотрел на огромного, мощного коня, выше прочих. Истинного тяжеловоза. Подойдя ближе, коневод рыцаря Ломпатри не поверил своим глазам: в загоне стоял статный, ухоженный караковый дэстрини. Упряжи рядом с конём не было. Откуда у крестьян такое животное, Закич даже думать не стал. Жеребец такой породы по карману немногим даже из благородных сословий. Пегие лошади, доставившие компанию в Дербены, уходили на рынке меньше чем за двадцать серебряников. Дэстрини на рынках вообще не продавали. Таких тяжёлых и сильных лошадей вообще невозможно получить за золото. Закич не был настоящим коневодом, но слышал рассказы тех, кто посвятил этому делу всю жизнь. Они говаривали, что дэстрини можно только получить в дар от короля или же обменять на него нечто ценное — например деревню или даже замок. Мысль, о том, что кроме крестьян в деревне есть кто-то ещё, тяжёлым камнем легла Закичу на душу. Что-то подсказывало ему — таинственный постоялец деревни вряд ли будет столь же любезен как Гвадемальд Буртуазье из Кихона.

Пройдя в сени общего дома, Закич оказался в кромешной тьме. Сразу за ним внутрь протиснулись ещё двое крестьян и затворили дверь. Подбадривая гостя, местные подтолкнули коневода вперёд. Закич поддался. Его руки коснулись стены.

— Отворяй, не робей, — сказал один из крестьян.

Гость налёг на стену, и та поддалась. Это оказалась дверь в горницу. Здесь тоже было темно, но совсем не так, как в сенях. Низенькие, узкие оконца слева и справа освещали просторное помещение с большим столом посередине. За самим столом, у противоположной стены, от пола до потолка возвышалась печь. Белая громадина, с узорами на щеках и на своде над горнилом. Красавица дышала алым пламенем топки и теплом печурок. Котелки и горшки, стоявшие на шестке, разливали по комнате приятные ароматы.

Вокруг стола на длинных лавках сидели люди. Ломпатри и Воську с нуониэлем посадили на правую сторону. Напротив них сидели деревенские мужики. Во главе стола, спиной к печке сидел староста Бедагост — лохматый, седой старик с деревянной клюкой. Веяло от него чем-то холодным и неприятным. Людей в горнице набралось порядочно: все лавки и табуреты ушли в пользование. Те, кому не досталось седалищ, остались стоять. Сидящих подальше, на лавках в красном уголке и в женском, было не различить. Последние лучи косого солнца ярко били через два левых оконца, пронзая густую тьму горницы. Пылинки, парившие в воздухе, блестели на холодном солнечном свете, превращая два одиноких луча в нечто вязкое, как кисель. Кроме этих лучей во тьме виднелись только силуэты грубых мужских лиц, отражающих красный печной огонь.

Закич сел со своими. Он хотел громко заявить, что конюшни здесь отличные, но, вспомнив, что разговоры с местными у него не выходят, решил промолчать. Молчали и крестьяне — глядели на гостей и на старосту Бедагоста. Староста наклонился к одному из мужиков, сидевших рядом с ним и что-то шепнул тому. Мужик кивнул, тихонько встал и махнул рукою ещё кое-кому. Поднялись двое и юркнули в комнату за печкой. Пробыли они там минуты две, а потом вернулись, ведя под руки седого старца в длинных белых одеждах. Такого старого человека Закичу ещё не доводилось видывать. Длинные волосы падали прямо на худое лицо, кожа которого напоминала по цвету пшеничную муку. Старца усадили на лавку. Он стал мотать головой из стороны в сторону. Он уже давным-давно ослеп. Потом старец остановил свой потухший взгляд на ребятишках, сидящих с женщинами возле веретена. Закич подумал, что старец обратил внимание на детей, только потому, что те ёрзали, а старец, как человек слепой, сориентировался по слуху. Рука старца поднялась и поманила детей. Два мальчугана неторопливо подошли к этому белому человеку. Он обнял одного из них и указал своим кривым пальцем на нуониэля.