Нуониэль. Книга 1 (СИ) - Мутовкин Алексей - Страница 16

— Сарварские кузнецы всегда славились своими ювелирными талантами!

— Узнаю их норов, — с улыбкой согласился Гвадемальд, присматриваясь к медальону собеседника. — Изящная и тонкая работа. Дай такую вещицу простолюдину, он отнесёт её плавильщику, чтобы тот отчеканил ему пару золотых.

— А плавильщик непременно его надует!

— Мужик — что с него взять! Ни красоты, ни доблести. Признаюсь, я рад, что имею честь вести беседу с благородным человеком. В моей душе так много накопилось за эти годы. Думы теснились в голове, мешаясь с чувствами. И не было выхода моим терзаниям и сомнениям. Разве мог я поделиться сокровенным с солдатами? Поняли бы они меня? Да, я часто надеваю драный кафтан, чтобы мои люди не смущались блеска моих доспехов. Я стараюсь быть ближе к ним, но у меня не получается. Мы другие, Ломпатри. Мы как Скол, упали в этот мир с неба и не понимаем, что все эти люди делают! Порой мне кажется — не будь я рыцарем — пропал бы.

— Благодарю вас за тёплый приём, свежий эль и тёплую снедь, рыцарь Гвадемальд, — вздохнув, сказал Ломпатри и поставил свой опустошённый кубок на стол.

— Зачем же вы прощаетесь, милейший? — удивился хозяин.

— Я не прощаюсь. Вы так добры и будто бы облачаете в слова мои собственные мысли. Мне ужасно приятно вас слушать. Но я хотел заранее отблагодарить вас за гостеприимство. Возможно, после того, как вы услышите мой рассказ, вы откажетесь вести всякую беседу с таким ничтожным человеком как я.

— Не пугайте меня, господин рыцарь, — ужаснулся Гвадемальд. При этих словах он в первый раз за всю беседу проявил неподдельный интерес к собеседнику и, кажется, забыл о своих собственных тревогах.

— Сердечно прошу простить меня, добродушный Гвадемальд, но я не рыцарь.

В палатке вновь воцарилась тишина. Гвадемальд распрямился, вытянулся, нахмурил брови и впёр свой взгляд в гостя.

— Вы Ломпатри Сельвадо, владыка провинции Айну, вассал короля Хорада, законного владыки королевства Атария. Я рыцарь в шестом поколении и хорошо знаком с рыцарскими домами наших земель, атарийскими и варалусскими. Если вы дадите мне минуту, я даже вспомню имя вашего отца.

— До каких-то пор всё, что вы сказали, было правдой, — вздохнув, ответил Ломпатри. — Однако, сейчас я уже не рыцарь. Король Хорад лишил меня титула и всех наделов.

— Раз теперь вы не служите Хораду, замечу, что ваш король, в отличие от нашего короля Девандина, никогда не отличался разумностью. Глядя на вас, уверен, что Хорад поступил опрометчиво. Лишиться такого рыцаря! Откройте же мне тайну — как всё произошло?

— Я расскажу, — хлопнув по столу, сказал Ломпатри, и принялся спешно поедать рябчика: тяжёлые воспоминания тревожили рыцаря, и сидеть спокойно он уже не мог. — Надел моего рода — провинция Айну. Она обширна, но не займёт и одной десятой Дербен. Вот только зелёные склоны айнуских холмов родят чудесный виноград и снабжают ласковым вином всё Троецарствие.

Гвадемальд улыбнулся, вспомнив, как давным-давно, ещё до отбытия на службу в Дербены, он любил испить именно айнуский сорт. О том, чтобы хлестать эль кубками, Гвадемальд в ту пору и мыслить не мог.

— Вот и представьте, сколько завистников может появиться у наместника столь лакомого надела. Всего-то около дюжины десятин, а прибыли — горы. Да и славы на весь честной мир. Моё отношение к челяди известно всем: я недолюбливаю простолюдинов. Они грубы и недалёки, не имеют понятия о чести и справедливости. Заботятся только о своих закромах и не видят нужды в служении своей отчизне. В гневе я могу отхлестать крестьянина, заточить его в подземелье за непослушание или кражу. Но я никогда не устраивал публичных казней и не держал народ в страхе. Я строг, суров, но справедлив. Считаю, что мои подопечные понимали это.

— К чему вы это рассказываете, господин Ломпатри? — спросил Гвадемальд.

— Видите ли, господин рыцарь, как я уже заметил, у меня имелось много завистников. Одного из них зовут Мастелид.

— Мастелид из Биркады! — перебил его Гвадемальд, желая ещё раз показать, что разбирается в благородных домах соседнего королевства.

— Верно, — подтвердил Ломпатри. — Мастелид давно планировал заполучить мои виноградники и всё время думал о том, как же избавиться от меня. Мы три раза сходились на турнирах, и каждый раз я выходил победителем. На собраниях он спорил со мною по любому поводу. Даже если я предлагал достаточно верные решения, он всё равно затевал спор и пытался склонить других благородных господ на свою сторону. Подобное мастелидское малодушие лишь усугубляло всеобщую неприязнь к его мерзкой особе. Тогда он и решился на отчаянный шаг. Он публично обвинил меня в расправе над крестьянами. Он сделал это прямо на приёме у короля Хорада. Мастелид заявил, что я устраиваю самосуд по любому поводу. Он даже предъявил всем письменные доказательства — свидетельства крестьян, и даже некий дневник, где моим почерком вёлся учёт загубленным душам. А души эти, хоть и мои, но всё же принадлежат королю. А Хорад всегда с особым трепетом относится к жизням крестьян. Для короля правило «вассал моего вассала не мой вассал» не распространяется на тех, кто работает на земле. Для него челядь не просто ломовая кобыла королевства, но само по себе королевство. Как бы странно это ни звучало, но силу державы он видит не в рыцарстве, а в крестьянах.

— Даже до Дербен докатилось это модное поветрие, — заметил Гвадемальд. — Новый взгляд на благородство, выраженное в снисхождении к черни. Я так вам скажу, господин рыцарь — такие идеи проповедуют те, кто к благородству не имеет никакого отношения. За исключением, конечно же, вашего короля Хорада и моего короля Девандина. Их благородство не подлежит никаким сомнениям. Возможно, эти новые идеи для них всего лишь один из способов познать свой внутренний мир; эдакая игра? Самовыражение?

— Не многие разделяют взглядов наших королей. Я тоже не понимаю, почему король Хорад, да здравствует он многие лета, питает такую нежность к черни. Однако, я остаюсь его верным вассалом. Насколько это возможно в моей ситуации.

— Вы благородный человек, господин Ломпатри. Но скажите, как же господин Мастелид раздобыл все эти дневники и доказательства?

— Отловил нескольких обиженных бедолаг, которых я наказал. Скорее всего, заплатил им, чтобы те рассказали всё писарю и поставили крестики на бумагах, заместо подписей. А вот дневник с моим почерком он подделал хорошо. И сколько же он дал тому искуснику, который так верно подметил мою манеру письма!

— Неужели вы ничего не предприняли?

— Я не успел ничего сделать, — махнул рукой Ломпатри, и кинул на тарелку обглоданную кость рябчика. — Меня назвали Бичом Кормящих. Король пришёл в ярость. Он немедленно лишил меня владений. Прямо в своих палатах во время пиршества он объявил об этом гостям. А на утро назначил ритуал лишения рыцарского достоинства. К счастью, стражи, что вели меня в палаты под арест — в острог меня, как рыцаря, бросить невозможно — оказались честными людьми. Они понимали, что Мастелида раздирает зависть, а разум короля Хорада застилает гнев. Благодаря страже я покинул замок. Ночью из стольного града Анарона меня и след простыл. С того злополучного дня я и скитаюсь по Троецарствию, зарабатывая на хлеб грязной работой и отловом сказочных существ.

— Много поймали? — спросил рыцарь птицы Сирин.

— Я побывал в разных королевствах и часто сдавал пойманных мною бедолаг страже. Но ни один из тех стариков или карликов не был сказочным существом. По крайней мере, я ничего сказочного в них не заметил.

Гвадемальд погрузился в раздумья. Его злоключения в Дербенах были полны страданий и скорби о погибших солдатах, которые уже не вернутся домой к безутешным жёнам и матерям. Но рассказ Ломпатри хоть и являлся историей трагедии одного человека, сейчас казался Гвадемальду гораздо страшней.

— Подземные твари! — рявкнул Гвадемальд и стукнул кулаком по столу так, что тарелки и кубки разом подпрыгнули. — Провались всё пропадом! Моя провинция кровью истекает, а я сострадаю вам больше, чем своей отчизне! Как же мне гадко от этого; ведь ваши лишения бессмысленны!