#НенавистьЛюбовь. Книга вторая - Джейн Анна - Страница 2

– О завещании отца, – присел на корточки Алексей и схватил Влада за волосы. – Хочешь сказать, не знал, что отец включил тебя в завещание? Что оставляет тебе половину всего, что у него есть? Отвечай, щенок.

– Я не знал, – замотал тот головой. – Не знал. Впервые слышу!

– Так я тебе и поверил, – прорычал Алексей. – Я сделаю все, чтобы тебя не было в завещании. Понял? Тебе ничего не достанется, щенок. Ты – никто. Влез в нашу семью вместе со своей мамашей. И хочешь получить наши деньги? Пошел ты.

Еще один удар и еще – и Влад, закашлявшись, согнулся на полу. Из-за разбитой губы вкус крови сделался невыносимым.

– Это первое и последнее предупреждение, – тихо сказал Алексей. – Ты ничего не получишь.

– Пошел ты… – отозвался Влад.

– Поздравляю с днем рождения, братишка.

Алексей в последний раз ударил Влада – ногой по ребрам. И ушел, громко хлопнув дверью.

А спустя несколько дней Влад едва не убил человека. Да и сам чувствовал себя мертвым.

Часть 1

Глава 1

Любовь как проклятие

Она всегда была рядом. И я всегда хотел, чтобы она была моей. Я помнил ее столько же, сколько и себя. Маленькая, кудрявая, смелая, истошно вопящая и с вечными синяками на коленках. С зелеными глазами и аккуратным носиком. Дарья Сергеева была моей главной проблемой с самого детства.

Все началось с того, что я решил на ней жениться, а она не хотела со мной даже играть – общество девчонок нравилось ей куда больше. Это здорово бесило. И чтобы привлечь ее внимание, я шел на многое. Воровал ее игрушки, кидался песком, ставил подножки, придумывал обидные прозвища. Даже задирал ей юбку – было дело. От отца, правда, потом влетело, и юбку пришлось оставить в покое. А когда один тип во дворе решил задрать юбки Дашке и ее подружке, я так отходил его песочной лопаткой, что от отца мне потом снова досталось.

Но сколько бы я ни пытался заставить ее обратить на меня внимание, ничего не получалось. Выходить за меня замуж Сергеева точно не собиралась. И видела во мне какого-то идиота. А это здорово обижало. Я ведь, черт побери, старался! Чем больше она отталкивала меня, тем больше я хотел быть с ней рядом. Была бы моя воля – велел бы ей общаться только со мной. И поселил бы ее в своей комнате, уступив кровать.

– Пусть Дашка переедет к нам, – попросил я однажды мать.

– Зачем? – задала она логичный вопрос.

– Чтобы всегда была рядом со мной. Как ты рядом с папой, – просто ответил я.

Мать тогда только смеялась и называла меня «маленьким собственником», а я не понимал, в чем дело, и злился.

Однажды во время сончаса в детском саду Дашка захотела, чтобы ее поцеловал какой-то пацан. Помню, я успел оттолкнуть его и подставил ногу – так, что Сергеева поцеловала пятку. Она так орала, что я едва не покатился по полу от смеха. Но в итоге она отомстила. Засунула за унитаз мою шапку. А я не смог промолчать.

Что бы я ни делал, она всегда давала отпор. И это мне тоже всегда нравилось в Дашке. Она не хныкала, не жаловалась и не ныла. Просто отвечала мне тем же. Могла обозвать, ударить, придумать пакость. А я радовался – теперь Сергеева не забывала обо мне. Я был уверен – такое общение ей нравится не меньше, чем мне.

Наше соперничество стало делом чести. Мы не оставляли друг друга в покое даже на день. Однако иногда все-таки заключали негласное перемирие – вместе играли, смотрели мультики, порой даже вместе засыпали на одной кровати, что умиляло взрослых. Мы стали заклятыми друзьями. И я здорово ревновал ее ко всем.

Когда у нас был выпускной в подготовительной группе, воспитательница предложила Дашке выбрать мальчика для парного танца: или меня, или другого пацана. «Матвеев тупой, с ним танцевать не буду!» – заявила она и стала улыбаться другому. Меня это так задело, что я в итоге поставил ей подножку. Неудачно. Весь выпускной Сергеева просидела на стульчике, глядя на меня с ненавистью. А что я? Я только язык ей в ответ показывал. Не надо было отказываться!

После детского сада мы попали в одну школу и в один класс. К моему восторгу нас даже посадили вместе. И я был так рад, что не мог оставить Дашку в покое. Сейчас я понимаю, что вел себя как последний кретин, но я действительно не мог перестать приставать к Сергеевой. Это было не развлечением, как кто-то может подумать, а моим способом доказать ей свои чувства. Она должна была думать обо мне столько же, сколько думал о ней я. И потому не давал ей проходу.

Она должна была быть моей. Но почему-то очень плохо понимала это. А мне просто не хватало мозгов, чтобы нормально ей все объяснить. Да и какой смысл был объяснять?

Дашка называла меня Клоуном, а я ее – Пипеткой. Только мое прозвище не прижилось, а ее – вполне. Из-за этого она ужасно злилась, а я радовался. Радовался каждый раз, когда удавалось задеть ее и вызвать у нее эмоции. Я не хотел быть для нее пустым местом. Я хотел стать для нее самым важным человеком в мире. Даже писал для нее стихи. Корявые, без ритма и рифмы, но именно в них – и только в них – я мог выразить свои чувства.

Однажды из-за меня Дашка порезала руку. Кажется, мы не поделили конфеты. Наверное, нам было лет по тринадцать, мы подрались, как часто делали это прежде, и только тогда я впервые понял, что она все же девчонка. Слабая, нежная, относительно беззащитная – тонкие руки, тонкие ноги, ни намека на мускулы. Зато у нее большие зеленые глаза и губы бантиком, на которые я, как идиот, часто пялился.

На руке у нее появилась кровь, и я чертовски испугался, что обидел ее, сделал больно. Я сам чуть не заплакал. Наложил ей повязку, то и дело спрашивая, как она. И впервые почувствовал, как быстрее бьется сердце, когда мои пальцы касаются ее нежной кожи.

Потом это стало привычным делом. Сергеева и учащенный пульс – синонимы. Не могу реагировать на нее иначе. Ее присутствие рядом всегда сводит с ума, кружит голову. Заставляет думать только о ней. И эти мысли не всегда приличны. Вернее, почти всегда неприличны.

В тот раз она не выдала меня, и тогда-то я точно понял, что люблю ее.

Говорят, что любовь – прекрасное чувство. Когда она приходит, радостно поет стая крылатых младенцев, взрываются идиотские фейерверки и в нос бьет острый запах ванили. Но у меня было иначе. Закинув руки за голову, я лежал на кровати, смотрел в окно, и в голове сама собой появилась простая мысль: «Я ее люблю».

Я ее люблю. С этими мыслями долгое время я просыпался и засыпал. Я ее хотел. Это проклятое чувство не отпускало меня. Я никому о нем не говорил. Всё держал в себе.

Боялся, что засмеют, осудят, выставят идиотом. В первую очередь – она. На остальных мне было плевать, но мнение Дашки всегда было для меня важным. Подросткам стыдно любить – до определенного возраста. Стыдно признаваться в зависимости от кого-то. Того, кто терпеть тебя не может.

Я молчал и делал то же, что и всегда, – обращал на себя ее внимание. Единственным способом выразить свои чувства стали «валентинки», которые я тайно присылал Дашке на четырнадцатое февраля, меняя почерк. А потом ошивался рядом, подслушивая ее разговоры с подружками. Она не догадывалась, что «валентинки» – от меня. А я радовался.

Помню, как от ее подружки Ленки я узнал о том, что ей нравится пацан, играющий на скрипке. Имя уже забыл, но вот фамилия до сих пор сохранилась в голове – Альтман. Он был из тех, кого хвалят учителя, но сверстники не берут в команды по футболу или баскетболу на физре. Худой, слабый, трусливый, со скрипкой наперевес – я не понимал, что Сергеева в нем нашла! И разозлился так сильно, что дома сломал табуретку об стену – с самоконтролем у меня в этом возрасте было очень плохо. Я с трудом контролировал свои злость и ревность.

Затем я придумал план. Решил пообщаться с Дашкой от имени Альтмана – и для этого попросил взрослого двоюродного брата купить новую сим-карту.

«Ты нравишься мне так сильно, что я не могу себя контролировать», – написал я ей. И это было правдой. Я не мог себя контролировать из-за этой кудрявой девчонки. Видел ее в короткой юбке – не мог отвести взгляда от ножек. Смотрел на губы, и само собой выходило, что в голове появлялись картинки, в которых я целую ее. А когда мы ездили всем классом в бассейн, так и вовсе с ума сходил, глядя на нее в купальнике. Правда, когда кто-то из пацанов заявил, что у Сергеевой «фигурка ничего так», я, не сдержавшись, дал ему в морду. Больше никто о ней такого не говорил. По крайней мере при мне.