И корабли штурмовали Берлин - Григорьев Виссарион Виссарионович - Страница 3

Нас провели к начальнику штаба П. А. Трайнину. Он встретил приветливо, знакомился с нами и знакомил с флотилией обстоятельно. И сразу дал понять: нам тут рады, нас очень ждали, но и потребуют, вероятно, больше, чем потребовали бы в другом месте.

Амурцы несли службу на неспокойной границе, где вся обстановка заставляла быть в повышенной боевой готовности. А выпускники единственного в стране военно-морского командного училища прибывали на флотилию не каждый год. Вскоре мы убедились, что командиры с нормальным, как тогда говорили, образованием, а тем более — с полученным в советское время, были тут наперечет.

В тот же день нас распределили по кораблям: Федосова — на монитор «Ленин», Оляндэра и меня — на канонерские лодки. Троянского командующий флотилией Я. И. Озолин оставил в своем распоряжении.

Тревожная «голубая граница»

Военная флотилия на Амуре появилась после русско-японской войны. Потеря Россией ее тихоокеанских эскадр означала, что устье Амура осталось незащищенным. Не имела надежной защиты и проходящая по Амуру и Уссури граница. Создание флотилии с сильными артиллерийскими кораблями должно было уменьшить опасность как со стороны моря, так и со стороны суши.

Сооружались эти корабли редкими для царской России темпами. Особенно если учесть, что строили их на питерском Балтийском заводе и в Сормове и перевозили на Дальний Восток в разобранном виде. К 1910 году Сибирская военная флотилия — так она тогда называлась — имела на Амуре восемь дизельных мониторов (именовавшихся сначала башенными канонерскими лодками), которые были самыми мощными боевыми кораблями, когда-либо входившими в состав речных флотилий мира. Флотилия получила также обычные канлодки с меньшим вооружением и паровыми машинами.

Эти корабли рассчитывались на долгую службу, Но некоторые были разоружены еще в 1914–1915 годах: дизеля понадобились для новых черноморских подлодок, а орудия куда-то еще. Часть кораблей погибла или была сильно повреждена в гражданскую войну.

В 1930 году Краснознаменная Дальневосточная флотилия имела четыре монитора, четыре канлодки, несколько бронекатеров и тральщиков, отряд разведывательных гидросамолетов — маленьких бипланов на поплавках. Небольшая по числу кораблей флотилия представляла, однако, реальную боевую силу. Это показали события двадцать девятого года, когда она разгромила Сунгарийскую флотилию белокитайцев и смогла существенно помочь нашим сухопутным войскам.

У амурцев была еще свежа память о походе на Сунгари, о боях под Лахасусу и Фугдином. В военном городке флотилии то и дело встречались командиры и краснофлотцы с орденами Красного Знамени. Все участники прошлогодних боев носили особый нагрудный знак. И было как-то неловко, что сам ты — необстрелянный.

На мониторы, знакомые по фотографиям, которые показывал начальник курса, я смотрел с восхищением. Канонерская лодка, куда назначили меня, выглядела не так внушительно. Размерами, очертаниями корпуса, мостика, трубы она походила на большой речной буксир. Но на палубе стояли два орудия довольно крупного калибра (120 миллиметров) да еще зенитка. На борту сверкало медными, усердно надраенными буквами название — «Пролетарий», Это был боевой корабль, по речным меркам — не из самых малых: водоизмещение двести сорок тонн.

Экипаж канлодки — шестьдесят краснофлотцев и младших командиров и шесть человек среднего комсостава. Моя должность оказалась двойной: командир артиллерийской боевой части и одновременно ревизор — так, по-старинному, еще называли тут корабельных хозяйственников. Первое было исполнением мечты — ведать на корабле артиллерией, управлять огнем! А второе изрядно озадачило: о работе службы снабжения нам почему-то не сказали в училище ни слова.

Осваивать интендантское дело пришлось на корабле. Вообще учиться понадобилось многому. И у многих! А особенно — у первого моего командира Петра Андреевича Сюбаева.

Сюбаев командовал и «Пролетарием», и дивизионом канонерских лодок, куда входили еще три таких же корабля. На Амур он попал еще до революции — артиллерийским унтер-офицером, откомандированным с Балтики. В годы гражданской войны входил в хабаровский «морской комитет», организованный по инициативе Сергея Лазо, командовал группой моряков-партизан. А потом стал красным командиром на кораблях возродившейся флотилии. Позднее Реввоенсовет Республики присвоил Сюбаеву, как и другим выдвиженцам-практикам, права командира, окончившего военно-морское училище. Природные способности и многолетний опыт заменили ему диплом.

А уж Амур на всем его протяжении от Татарского пролива до Хабаровска и от Хабаровска до слияния Шилки с Аргунью (все это входило в операционную зону флотилии) Петр Андреевич знал просто изумительно. Только впоследствии, имея уже представление о том, сколь коварны изменчивые амурские фарватеры, и видя, как искусно обходит наш командир опасности, расставляемые своенравной рекой, я смог вполне понять, что означали слова, оброненные как-то Сюбаевым с простодушной гордостью:

— Да мне, если захотел бы, лучший почтарь в пароходстве дадут!

Плавать он любил, как вообще любил всякое живое, практическое дело на корабле. Был способен, «тряхнув стариной», сам стать к орудию за наводчика. Часто спускался с мостика то в машинное отделение, то в котельное (котлы топились когда углем, когда дровами, жара там стояла адская, и кочегары сменялись каждые два часа).

Речь нашего командира, нижегородца родом, пересыпали забавные словечки и прибаутки. В большом ходу была у него присказка: «Ах ты, японский бог!» И на флотилии добродушно именовали за глаза «японским богом» самого Сюбаева.

С самого начала Петр Андреевич предоставил мне много самостоятельности — не в его правилах было опекать младших. Думаю, это пошло на пользу. В то же время Сюбаев и комиссар канлодки Петр Петрович Зюбченко тактично, щадя мое самолюбие, но и не давая зазнаться, помогали мне правильно строить отношения с подчиненными.

Тут не все давалось легко. Из краснофлотцев лишь самые молодые были моими ровесниками, а все остальные, не говоря уж о сверхсрочниках, — старше. Они сознавали свое превосходство в практическом знании техники, в моряцкой умелости. Да и пороха, в отличие от меня, успели понюхать не только на учениях.

Освоиться на корабле помогали кроме командира и комиссара мои же подчиненные. Многому я научился у артиллерийского старшины Африкана Соколова, у старшин-хозяйственников Егорова и Ярославцева, у опытнейшего боцмана Бубнова. Сблизила с людьми работа в корабельной комсомольской организации.

Ну а окончательное признание на корабле принес мне памятный день на исходе летней кампании, когда проходили состязательные артиллерийские стрельбы.

В состязательных стрельбах участвовали все мониторы и канонерские лодки. Целью служил корпус списанного старого корабля. Стрелять надо было на ходу, с довольно большой дистанции. Управлять огнем «Пролетария», естественно, полагалось мне.

Пушки на канлодке были, между прочим, английского происхождения, захваченные некогда у колчаковцев. Деления на шкале прицела соответствовали расстояниям не в метрах, а в ярдах, но к этому я быстро привык. Освоил и внешне нехитрую (без приборов центральной наводки, имевшихся лишь на мониторах) систему управления огнем, при которой команды на орудия подавались во всю глотку с ходового мостика.

Стреляли мы в общем не хуже других. Но кто мог поручиться за исход состязательных? Волновались все, а уж я тем более.

Комиссар, обладавший громовым голосом, вызвался повторять мои команды. Он же подавал командирам орудий сигналы флажками. А Сюбаев, успевавший и управлять маневрами корабля, и следить за всплесками от падения снарядов, в азарте никак не мог удержаться от подсказок.

— Еще больше прицел надо взять! Еще больше на два, японский бог! — раздавалось у меня над ухом.

Понимая, что это не приказания и отвечать за стрельбу мне, я изо всех сил старался сохранить спокойствие и корректировать огонь так, как казалось правильным самому. Не знаю уж, что мне помогло, но при весьма ограниченном количестве выстрелов мы имели два прямых попадания в цель.