Московская Нана
(Роман в трех частях) - Емельянов-Коханский Александр Николаевич - Страница 23

Они передали ей все свои треволнения, все притеснения… Клавдии было как-то неловко, ради куска хлеба, заняться их ремеслом в тех же номерах, где ее знали и где она до сего времени жила «честно»…

Она переселилась в другие комнаты и решилась, по совету «бывалых» товарок, для спокойствия выправить себе билет и поступить в число «штатных» падших женщин…

Первое время ей очень повезло… От кавалеров не было отбоя. Где бы она ни ходила для «ловли» их: по Тверской, в кондитерских, — за ней всегда волочилась масса народу.

Как ни была испорчена Клавдия, но тяжелое ремесло ей очень не нравилось… Положим, чувственность смягчала ее стыд, но не совсем гасила его.

Льговская предпочитала молодых и красивых остальным, но у юнцов редко были большие деньги, и в материальном отношении дела Клавдии хромали.

Она неисправно платила за номер и была на плохом счету у хозяина гостиницы.

Как-то раз у ней произошел скандал с «гостем», и ее попросили очистить номер.

Оставшись на улице, Клавдия решила перевезти свой скарб к молоденькой подруге Мане, жившей на всем готовом у «квартирной хозяйки».

Таких «квартирных хозяек» масса по Москве промышляет человеческим телом, и полиции нет никакой возможности уследить за их незаконной деятельностью. Эти «паразитки» положительно сосут соки из своих несчастных жилиц и, как «вампиры», пьют из них кровь.

Клавдия для опыта осталась жить у квартирной хозяйки Мани.

Неглупая Льговская живо сообразила, в чем тут дело, и терпела такую «жизнь» до первого счастливого случая.

Хозяйка кормила ее, как и других своих рабынь, очень плохо и, если не угощал кавалер, приходилось жить впроголодь. Затем, она принуждала девиц любить каких-то своих «грязных» знакомых из простонародья, по которым насекомые ползали; заставляла как можно больше пить, держа у себя на квартире тайный ренсковой погреб; научала воровать у опьяневших гостей деньги, вещи. Все это крайне не нравилось Клавдии, и она постоянно воевала с хозяйкой, отстаивая свою самостоятельность и человеческое достоинство. Хозяйка ее терпеть не могла, но держала, скрепя сердце.

— Уж больно у Клашки, — услыхала как-то раз Льговская отзыв о себе, — тело скусно. Мед, право слово, мед настоящий…

Прозябание Клавдии у «скорпионши» было не долго.

Льговская ей устроила скандал, в который вмешалась и полиция. Дело произошло так: к Клавдии забрел миловидный и богатый купчик. По обыкновению, хозяйка их напоила и, когда они заснули, вошла в комнату Клавдии и вынула из кошелька мальчишки несколько сотен. Наутро кража обнаружилась. Купчик стал упрекать Льговскую. Та объяснила ему, чьи эти штуки. Ни слова не говоря хозяйке, они пошли и заявили полиции.

— Иначе бы ничего не вышло! — объясняла по дороге в участок Клавдия боявшемуся больше всего «морали» купчику. — Так она их схоронить не успеет, не догадается.

Полиция приняла все заявленное к сведению и, внезапно нагрянув, нашла у хозяйки как деньги купчика, так и тайный ренсковой погреб.

VII

«ВЕСЕЛЫЕ» ДОМА

Как ни любила Клавдия свободу, а решила, раз уж по такой «специальности» пошла, закабалить себя в открыто существующий, недалеко от Сухаревки, дом. Льговскую с большим удовольствием приняли за красоту в самое богатое и дорогое заведение.

— Здесь, по крайней мере, я буду застрахована от превратностей нашей карьеры, — убеждала себя Клавдия. — Да и от забот и «мужичья» буду избавлена.

Только теперь поняла Клавдия весь ужас своей жизни, но возвращаться уже было поздно, а потом, она так любила разврат и никакую более счастливую, жизнь на него не променяла бы!

«Веселый» переулок и дома, находящиеся в нем, как и театр Декольте, были страшной, необходимой и непредотвратимой язвой нашего времени «с точки зрения какого-либо порядка и введения в рамки» разнузданности человеческой натуры. Все известные европейские ученые пришли к единогласному решению, что позорные дома не прекращают заразу и не застраховывают от страшных болезней. Многие государства, на этом основании, решили закрыть подобные «общежития» падших женщин, но «свободный», лишенный законности и известного контроля, «натурный» промысел достиг до таких страшных размеров, что администрация допустила вновь открытие подобных «коллегий». С уничтожением явных «циничных» притонов повторилась такая же история, как и с тотализатором после официального уничтожения в Германии этого бесполезного чудовища, вносящего в дело коннозаводства не пользу, а безусловный вред. Но «тайный» азарт так разросся, что поневоле пришлось вновь допустить существование «тотошки». Явная неприятность в несколько раз хуже тайной; с известным вредом, когда его знаешь, можно бороться, отчасти его обессиливая и накладывая узду, а с тайным, неопределенным, непонятым, злостным «наростом» жизни «битва» почти невозможна.

Страшно подумать, что человек дошел до такого ужасного падения, которое вызвало непобедимую и необходимую «накипь» нашего земного существования — проституцию! Грустно допустить даже в «идеале», что есть целая армия несчастных женщин, которые, под влиянием нужды или удовлетворения чувственности, добровольно основывают «подружество» и рядом, отделенные друг от дружки только тонкой перегородкой, продаются за деньги первому встречному-поперечному! Мучительно больно знать, что женщины — этот перл создания и воплощение всего прекрасного, — ежесекундно унижают, при занятии позорным ремеслом, свое человеческое достоинство с незнакомыми, пылающими животною страстью мужчинами, дополняя, как бесчувственная машина, их «семейное счастье», а иногда и исключительно составляя его.

Неужели они так любят жизнь и свои скотские похоти, чтоб не отказаться от такого позора, когда различные «самцы» забываются в их объятиях!.. Мужчинам ведь не стыдно: страсть их отуманивает, случайные любовники все забывают в объятиях женщин, но они!.. Они сознательно, без всякого чувства и забвения, дарят за деньги свое измученное и, в большинстве случаев, больное тело! Искусственно сладострастничают, симулируя наслаждения! Положим, большинство «вакханок» изводит свой стыд вином!.. Но разве можно быть постоянно пьяной, наступает же когда-нибудь отрезвление, и тогда что?! Каждая минута может показаться за вечность!..

Чувственных, ненормально чувственных Клавдий бывает сравнительно мало. Такие женщины встречаются вообще редко, как аномалия; это жрицы сладострастия по призванию. Остальные же «падшие» развратничают из-за нужды. Их еще можно, при известной энергии, обратить на путь истинный, но только тем людям, которые, по божественным словам Спасителя, «души свои полагают за други своя»… Остальным же браться за это трудное дело с кое-какими «жалкими» словами и делами вовсе не следует. Ничего из этого не выйдет, кроме взаимного неудовольствия. Иногда же это неудовольствие переходит в настоящую драму: полуспасенная, полусогретая и полунаправленная на путь истинный, падшая женщина совсем погибает… Она не может больше ни откровенно развратничать, ни вести трудовую, честную жизнь…

VIII

ЖИЗНЬ В «ПАНСИОНЕ»

Дом, куда поступила Клавдия в «пансионерки», был большой, трехэтажный. На лестнице, у самого входа, на стене было прикреплено зеркало, отражавшее висевшую напротив картину соблазнительного содержания. Эта картина служила первым возбудителем грязных инстинктов посетителей; казалось, что они прямо «идут» на обнаженную женщину.

Клавдия очень скоро приноровилась к порядкам своего нового убежища. Осмотреться, положим, хорошо еще Льговская не сумела: она имела необычайный успех и была всегда занята кавалерами и постоянно кутила то у себя в спальне, то в номерах в «Эрмитаже», куда гости неоднократно забирали ее. Легкое утомление и частое головокружение иногда тревожили Льговскую.

«А что, если всегда так будет! — думала она про себя. — Пожалуй, ненадолго хватит?»

Но новая метла всегда хорошо метет. Клавдия даже скучала, когда была свободна, и скучала без дела дома, если ей не «спалось». За свой веселый нрав, добродушие и отзывчивое сердце Льговская сделалась «первой» любимицей товарок. Притом Клавдия была начитана, умна, много видела на своем веку, многое слышала. Все «домашние» недоразумения кончались всегда благополучно, раз вмешивалась в них Клавдия. Она «судила» строго, откровенно, с полным сознанием важности порученного ей дела; она всегда держала нейтралитет, не давая поблажки ни содержательнице, ни экономке дома, ни «разнервничавшимся» девицам. Враждебно относилась к Клавдии только одна Амальхен, необычайно полная и красивая женщина, носившая всегда в общей зале костюм «Прекрасной Елены». Она всех как-то не любила, и «гости» ее избегали: было что-то ужасное, непонятное и отталкивающее в ее огромных, красивых глазах и складках ее капризного рта. За ней води-лось кое-что предосудительное даже с точки зрения разнузданных, свободных нравов «дома». За это кое-что немку и презирали.