Зависимость (СИ) - Титаренко Валентина - Страница 51

— Чимин, — начинает Ын Ха, поднимая взгляд в потолок, чтобы предательские слёзы не катились вниз по щекам, делая слабой. — Ты, правда, думаешь, что нас ещё можно спасти?

Чимин не знает.

— Пожалуйста, — прижимается к её груди он, не чувствуя, как её ведёт из стороны в сторону и как сердце замирает в отвращении.

Чимин понимает. Он бы себя, такого, никогда бы не простил. Но что-то внутри скребётся и просит, чтобы его поняли, чтобы не ненавидели и не осуждали. Он всю свою чёртову жизнь с этим чувством, уже почти сросся с ним, сроднился. Ему хочется тепла, а от Ын Ха оно невероятное исходит, он не может к нему не жаться, его не желать, к нему не стремиться. У него сердце в тахикардии заходится в ожидании её ответа. Дышать будто трудно становится, стены будто давят на него и почти сдавливают.

— Ты же ничерта не знаешь, чтобы просить меня об этом. Я едва ли твоё присутствие переносить могу, — она морщится, стараясь оттолкнуть его от себя, но он крепче жмётся к ней, комкая в ладонях одежду, хватается за последний шанс. — Чимин… — просит она, но он не хочет её слышать, сильнее обнимая за талию. — Чимин! — уже громче. — Не надо, пожалуйста, — отчаянно бьёт его по плечам, словно выдыхаясь. — Не заставляй меня.

И у Чимина внутри всё колет и болит. И у него грудную клетку сдавливает от горечи, которая уже почти осязаемая, которая уже на кончике языка осела.

— Я знаю, как тебе больно, — начинает он, утыкаясь лицом ей чуть выше живота и чувствуя, как она дрожит. — Нам ничего не стоит сломаться, но мы должны научиться отпускать, чтобы стать сильнее, — убеждает и её, и себя тоже. — Чтобы выжить, Ын Ха, — поднимает голову он, встречаясь с ней взглядом, полным искренней мольбы. — Мы должны сделать это всем назло: ты и я.

— А если я не хочу? — спрашивает она немного резко. — А если я уже сломана, что тогда? — он видит, как на её глазах выступают слёзы. — Скажи мне, Чимин, что тогда?

Ын Ха снова и снова бесполезно пытается взять себя в руки, но голос предательски дрожит, а ноги подкашиваются, слабея. Она смотрит вниз, на Чимина, на бетонный пол под его коленями, на обшарпанные стены…

— Прости, — его голос словно отражается ото всюду эхом, заставляя слёзы вновь скатываться вниз по щекам вместе с твёрдым «Нет». — Прости.

— Нет, — шипит она, закрывая лицо ладонями. — Нет. Нет! — почти кричит на него, тяжело дыша. — Чимин, как ты мог сделать это? Разве тебе не жалко наших жизней? — спрашивает она сквозь сжатые зубы. — Чимин, чёрт возьми, почему ты не убил меня тогда?

Он взгляд в сторону отводит, стараясь дышать, но выходит плохо. Почему даже просто говорить об этом так больно? Почему Чимин с каждым словом на миллионы маленьких ничто распадается, по полу рассыпается, смешиваясь с пылью и грязью?

— Я долгих три года убеждала себя, что всё проходит, что я обязательно смогу начать жить заново, — он слышит в её голосе истерику и голову вниз клонит, опуская руки, — и тут пришёл ты и снова всё испортил. Мне было так больно за тебя, что сердце удары пропускало. Мне было так жаль тебя, что я свою боль хоронила в ворохе из воспоминаний зря, — продолжает говорить она на одном дыхании, не замечая даже, что слёзы на щеках неприятно стягивают кожу, высыхая. — Я три года жила в страхе, что это повторится. Я шарахалась от каждого, кто хотел прикоснуться ко мне. Я боялась, Чимин, никогда больше не оправиться, — как-то почти жалостливо. — Я боялась машин, потому что вспоминала, как… — закрывает глаза, шумно сглатывая уже давно стоящий в горле ком, — было невыносимо больно. Вот здесь, — показывает на сердце. — Но я не могу ненавидеть тебя, — она усмехается грустно, будто сама удивляется своим словам. — Точно так же, как и полюбить вряд ли смогу.

Она дышит тяжело, сбиваясь. Смотрит куда-то сквозь Чимина, поверх, но только не на него.

— Мне жаль, — выдыхает он тихо, клоня голову вниз ещё больше.

Ын Ха вздрагивает от его голоса. Молчит. Кусает внутреннюю сторону щеки, беспомощно ладони в кулаки сжимая до неглубоких полумесяцев от недлинных ногтей. Ын Ха думает о том, что всё это как-то неправильно и нелепо. Но! Им нужно выговориться, рассказать о том, что грузом на душе лежит, не давая возможности двигаться дальше и отпустить прошлое. Им обоим нужно начать слушать и слышать друг друга.

— Давай просто поговорим, — наконец, собирается с мыслями и шепчет она. — Расскажи мне то, что заставит тебе поверить и простить. Расскажи мне о невыносимой боли, чтобы я знала, что страдала не одна, что ты тоже это чувствовал, — слова больно царапают горло, проталкиваясь с трудом. — Заставь меня понять и убеди, что понимаешь.

— Ты не хочешь этого знать, — выдыхает он еле слышно.

И чувствует, как сердце куда-то вниз ухает, внезапной болью во всём теле отдаваясь. Чимина клинит не по-детски, когда в голове мысли с новой силой начинают роиться, воспоминания с самых дальних полочек доставая и не без удовольствия разворачивая.

— Нет, Чимин, это ты не хочешь, чтобы я знала, — бросает Ын Ха ему прямо в лицо, делая шаг назад, от него.

Он глаза закрывает, сбившееся дыхание в норму всё привести никак не может. Перед глазами проносятся картины недавнего прошлого, выкинутые на помойку, но внезапно вновь ожившие. Они проходятся по сердцу тупым ножом, оставляя на ещё не заживших шрамах новые следы.

— Что ты хочешь знать? — хрипит он, не поднимая головы. — О том, как отец избивал мою мать — не так, чтобы сильно: до первой крови? — горько усмехается, закрывая глаза. — Или как приводил домой шлюх и трахал их в соседней комнате, пока моя мать кашляла кровью, обнимая меня? — он чувствует на себе пронзающий взгляд, и дыхание учащается. — Или о том, как меня избивали в школе, потому что… — шумно сглатывает, наконец, поднимая с пола взгляд на Ын Ха и замечая в её глазах боль, — просто так? Или о поступлении в университет на отделение международных отношений, где за первое место в рейтинге ебали так своими знаниями, что я дома только поспать и успевал?

— Чимин… — только и может выдавить она из себя, все слова застряют внутри комком обиды. Ему было непросто.

— Что ты хочешь услышать от меня? — уже громче и отчётливее спрашивает он, чувствуя внезапную злость на весь мир. — Как я учился как проклятый, чтобы доказать отцу, что родного сына если не любить, то хотя бы уважать надо? — столько злости и обиды слышится в его голосе, что у Ын Ха сердце в груди сжимается. — Этого хватит или мне полностью наизнанку вывернуться? — от его слов сквозит раздражением и едва заметным отчаянием, но она не находит слов, чтобы ответить ему, только на шаг ближе становится незаметно даже для себя. — Хочешь услышать о боли? Моя мать два года пролежала в постели, не вставая, — в его глазах маленькие слезинки мерещатся, обнажая душу. — Она умерла за несколько дней до нашего первого секса. Я готов был шею тебе свернуть тогда, потому что… — запинается, зарываясь ладонью в свои светлые волосы. — Мне не хватило денег на операцию, — выдыхает. — Она умерла, потому что я недостаточно делал для неё, — его голос дрожит. — Мне нужно было бросить учёбу, тогда больше времени можно было бы уделить работе. Тогда бы я смог накопить нужную сумму. Тогда она была бы жива, — словно в бреду, выплёвывает он и давится собственными словами. — Если бы я не был таким эгоистом, она бы не умерла. Мне стоило брать больше заказов. Мне стоило…

Чимин плачет.

По его щекам беспомощно катятся одинокие слёзы. Только сейчас он выглядит таким беззащитным и сломленным. Только сейчас Ын Ха зарывается в его волосы пальцами, легко перебирая недлинные прядки и выдыхая искреннее «Чимин, мне жаль».

— Я убил её, — продолжает он, поднимая покрасневшие от напряжения глаза.

— Ты никого не убивал, — шепчет Ын Ха, позволяя Чимину прижаться к ней. — Ты сделал достаточно, — её тихий голос не успокаивает, но дарит какую-то мимолётную уверенность в её словах.

— Нет, недостаточно. Я был очень плохим сыном. Я должен был спасти её. И не смог…

— Чимин, люди умирают: это больно, но необходимо, — убеждает Ын Ха, продолжая гладить его по волосам. — Ты не мог ничего сделать.