Ради тебя, Ленинград!
(Из летописи «Дороги жизни») - Чечин Олег Иванович "Составитель" - Страница 6

Мне вспомнилось, как трудно было сформировать состав разведки, которая 17 ноября отправлялась в первый поход на восточный берег. Фельдшер 2-й роты Александра Сергеевна Жукова — маленькая, застенчиво улыбающаяся женщина — вначале вообще заявила, что все солдаты, отобранные из ее роты для разведки, только ограниченно годны. Кроме того, некоторые из них еще не оправились после ранений, а другие страдают от разных болезней. Словом, по мнению фельдшера, в роте нет ни одного человека, которого можно было бы послать на такое дело…

— Милая Александра Сергеевна! — с улыбкой обратился к ней тогда командир роты Б. Г. Кастюрин. — Я знаю, у вас доброе сердце! Но знаю и другое: если бы я всегда следовал вашим советам, я не выполнил бы ни одного приказа и был бы отдан под суд военного трибунала…

Но на сей раз сам Борис Григорьевич Кастюрин вынужден был мне сказать:

— Здоровых людей у меня нет! А дать вам с собой в разведку таких, которые будут вам только помехой, считаю нецелесообразным. Просите у комбата разрешения идти одному!

Я был моложе многих своих солдат. На лыжах ходил довольно прилично, до войны участвовал в соревнованиях. Поэтому я рассчитывал, что сумею за сутки пройти расстояние в 70 километров. Эти соображения я высказал комбату А. П. Брикову. Он встревожился:

— На разведку в одиночку не ходят! Мало ли что с тобой может случиться? Без спутника не пойдешь!

Алексей Петрович вызвал к себе Б. Г. Кастюрина, а потом и комиссара батальона И. И. Юревича. Посовещавшись, они наконец решили, что лучше мне идти одному. Я взял дополнительный паек и около десяти часов утра отправился в путь. Было тихо. Небольшой морозец слегка пощипывал лицо. Лыжи неплохо скользили по мягкому снегу. Я быстро дошел по берегу до маяка Осиновец. Видимость была хорошая. Красно-белые кольца маяка ясно различались на всей его 76-метровой высоте.

В начале ноября я вел наблюдения с вышки маяка за ледоставом. Отсюда просматривалась в бинокль почти половина Шлиссельбургской губы. В ясную погоду можно было даже разглядеть невооруженным глазом иглу маяка Кареджи на восточном берегу. До маяка было 18 километров. Он одиноко торчал, как перст божий, на краю безлюдной песчаной косы, уходившей в глубь озера километров на десять. В этом направлении и намечалась первоначально автомобильная трасса. Здесь она была бы самой короткой и находилась бы дальше всего от противника.

Но в створе маяков Осиновец — Кареджи долго не было льда. Отсюда было близко до горловины Шлиссельбургской губы. Вода здесь все время находилась в движении. Ветры перегоняли ее то на открытый простор Ладоги, то обратно в губу. Лед нарастал по берегам южнее Осиновецкого маяка. Забереги долго не стягивались на середине.

На вышке маяка я познакомился с его смотрителем Иваном Кузнецовым. По ночам он наводил ленту света на Новую Ладогу, откуда в ноябре баржи еще везли муку. В последние дни навигации Иван не спускался с маяка на землю. Собственно, и слезать-то ему было некуда. В дом его попала бомба, убив жену и двоих детей. Похоронил он их и позавидовал: «А кто меня похоронит? Взлетишь в воздух — и знать никто не будет!..»

Бомбы вокруг Осиновецкого маяка вспахали землю. Сосны разбросаны, как сломанные спички. Кусты перевернуты корнями вверх. Я вынужден был снять лыжи и идти возле маяка пешком.

Стены его толстые, у земли три метра. Кладку закончили в 1910 году. Осколки бомб лишь слегка пощипали кирпич. Внутри к вышке вела винтовая лестница. Иван Кузнецов пересчитал все ступеньки на ней — их триста шестьдесят.

Он рассказывал мне, что, когда начались бомбежки, люди вначале бежали прятаться к маяку. Думали: хоть осколки внутри не заденут. На каждой ступеньке умещалось два-три человека. А на полу у входа — восемьдесят пять. Но потом стали разбегаться подальше от маяка.

«Юнкерсы» бомбили его конвейером. Одни бомбят — другие уже заход делают. Да непросто им с воздуха попасть. С воздуха маяк что игла! Попробуй попади в иглу, да еще когда в тебя из зениток стреляют. Вот и мазали фашисты.

Прыгал маяк от взрывов, а стоял. Только стекла вылетели. Кузнецов то и дело вставлял их. Как подпрыгнет маяк, так и нет стекла! А без них ветер гасит пламя. Маяк работал на керосине. Иван затаскивал его на вышку в 20-литровом бидоне.

Жутко наверху во время бомбежки — будто едешь в кузове по ухабам. Иван привязывал себя веревкой и мне рекомендовал. Несколько раз он просился на фронт — не отпустили. Сменщика не могли подыскать. Никто не хотел находиться под бомбами наверху.

В минуты затишья, чтобы забыть свое горе, смотритель маяка рассказывал мне о Ладоге:

— Озеро наше под стать морю! С полуночи на полдень двести верст будет. С восхода на закат — более ста. Самая глубь на севере, возле Валаама. А в Шлиссельбургской губе — 35 сажен и поменьше. Мелкие места есть, где камни почти выходят из воды.

Волна на озере норовистая. Ветер идет сам по себе — волна зачастую вразрез. Упаси бог попасть в шторм! Вал вздымается гребнистый, высоченный. С домину дыбится! Подымет — весь мир виден. Опустит — как в бездну. Вода кипит и пенится кругом. Думаешь: вот гибель! Глядишь — вынесло! Да не всякий раз…

Когда озеро в гнев приходит, кидается на берег. Вода горой идет, все смывает. На моих глазах волна на Коккорево поднялась и от берега кряж сажен в пятьдесят отмахнула.

Говорят, возле этого кряжа застал раз Петра Первого шторм. Три дня царь не мог причалить свой челн к берегу. А когда наконец пристал, отстегал Ладогу плетью. Поостыв же немного, приказал рыть обводной канал. До сих пор ходят по этому каналу суда, прячась от штормовой ладожской волны.

Для меня, конечно, особенно важны были наблюдения смотрителя маяка в зимнее время. И тут я узнал от него много интересного. «Зимой, — утверждал Иван Кузнецов, — лед редко когда простоит с неделю на одном месте. Ледовый покров часто ломается, льдины уносятся ветром. Без числа раз озеро зимой замерзает и снова вскрывается. За десять лет, что работаю здесь, я еще не видел, чтобы Ладога была покрыта сплошным льдом.

Слыхал от стариков, что на середине озера есть место, где всегда гуляет волна. Это место имеет продолговатый вид — вытянуто с запада на восток. Оно как бы отделяет северную часть Ладоги от южной. В длину незамерзающая полынья верст 50 будет, а в ширину 10–15. При сильных северных ветрах она сужается. Бывает, иногда края ее сойдутся вместе. Но стоит перемениться погоде, они снова расходятся».

Самой большой неожиданностью для меня было то, что зимой между маяками Осиновец и Кареджи также могло не оказаться прочного льда. Здесь горловина Шлиссельбургской губы, и ветры гонят через нее воду то в озеро, то обратно. А как раз в этом направлении намечалось тогда строить автомобильную трассу. Командование фронта уже утвердило проект.

Правильность наблюдений Ивана Кузнецова подтвердили рыбаки-старожилы и аэрофотосъемка. В первоначальный проект пришлось вносить срочные коррективы. Ледовую дорогу проложили южнее Осиновецкого маяка. Вагановский спуск находился от него в пяти километрах.

Теперь, месяц с лишним спустя, мне предстояло опробовать отвергнутый вариант. Он предусматривал самый короткий, самый удаленный от противника путь на восточный берег. Но я уже знал из рассказов смотрителя маяка, что лед в горловине Шлиссельбургской губы самый ненадежный…

Вблизи Осиновецкого маяка почти не встречались торосы. Лыжи хорошо катились по ровному снежному насту. До села Черное на восточном берегу тридцать с небольшим километров. Значит, весь путь в одну сторону, думал я, займет четыре-пять часов. Стало быть, завтра к 12.00 я без труда вернусь в расположение батальона. Но этим расчетам не суждено было сбыться.

Через пять километров стали попадаться ледяные горбы. Вскоре они со всех сторон окружили меня, как дюны в пустыне. Вчерашний ветер вызвал здесь сильную подвижку льда. Торосы достигали четырех метров в высоту. Обойти их было невозможно. Я вынужден был снимать лыжи и перелезать через отвесные ледяные стенки.