Мю Цефея. Только для взрослых - Давыдова Александра - Страница 39

Всегда, вместе. Больше, чем просто рядом.

Их окружало сияние, и все, конечно, смотрели. Впивались глазами в каждое запретное прикосновение, в дразняще проступающую плоть… Но ничего-то они не видели. Того, что происходило внутри куба на самом деле, нельзя было увидеть, услышать, осязать. Это было только между двумя — ним и Лилли. Соединение чего-то огромного, по ошибке разделенного надвое. И теперь, теперь…

Рейн не боялся. Тесный куб, площадь, люди на ней — всё схлопнулось, ничтожное. Перед ним открылась вселенная. Бесконечная, совершенная, настоящая… Если только Лилли шагнет вместе с ним. И в этот момент она шепнула прямо ему в ухо:

— Вот теперь все правильно.

Рейн прижал ее к себе так сильно, будто хотел стереть последнюю возможную границу между ними. Границу тел.

Они становились чем-то большим, невозможно близким. Единым.

Навсегда, Рейн.

Навсегда, Лилли.

Сталь, обернутая в шелк (Денис Скорбилин, Татьяна Аксёнова)

— Добрый вечер, мсье. Что привело вас в мой скромный салон?

Она не поднялась. Дала знак служанке, которая приняла у Пьера пальто, а сама еще больше откинулась на спинку кресла. Поднесла к губам чашку, позволив пару окутать лицо вуалью. Отточенный жест. Показной, притворный. Как всё здесь — от роскошных викторианских кресел до газовых светильников, погружающих комнату в зыбкий полумрак. Театр. Или бордель — Пьер никак не мог подобрать сравнения. Впрочем, какая разница? Не то место, вот что важно. Не тот человек.

Всё не то.

Она была молодая — что плохо. Красивая — еще хуже. Впрочем, глупости! Пьеру ведь никогда не нравились вульгарные крупные губы и крючковатые французские носы, тонкие и острые, как шипы. У его Ольги светлое нежное лицо, тихий голос, почти бесцветные волосы. Он и представить себе не мог сочетания привлекательнее. А эта… смотрела с нагловатой улыбкой, сжимая кончиками пальцев свою чашечку, и ждала ответа. Ленивая, будто кошка. Расслабленная. Явно чувствующая себя в этом театре — или борделе — как дома.

Ведьма.

Пьер выругался про себя. Плюхнулся в кресло напротив, такое же бессмысленно роскошное. Потертый саквояж поставил у ног. Взгляд ведьмы зацепился за него — куда более внимательный, чем адресованный самому Пьеру.

— Мсье?

— Вы гадалка? Вы и скажите, зачем я приперся.

Получилось грубее, чем он думал. Даже тон — не говоря о выборе слов. Она поставила чашку на столик, выпрямилась. Посмотрела поверх него так, что Пьеру захотелось поправить волосы на макушке.

— Я не гадалка. — Она говорила медленно, до металлического звона растягивая гласные. — Не читаю по руке, не раскладываю пасьянсов. Вы за этим пришли? Тогда у меня нет того, что вам нужно, жандарм.

Пьер вздрогнул. Пальцы, которые он так и не убрал с ручки саквояжа, сжались. Обручальное кольцо впилось в кожу. Она не попала, но — почти. Очень близко.

— Мне не нужны пасьянсы, — сказал он сухо.

— Нет? Что же тогда? Что заставило вас переступить через неверие и привело на порог к ярмарочной шарлатанке? Что за след? Или… отсутствие следа? Как сильно нужно отчаяться, чтобы обратиться за помощью… к духам?

Последнее слово ведьма произнесла, приподняв бровь. Она и правда насмехалась, Пьеру не показалось. Неожиданно от этой иронии ему стало легче. Потому что насмехалась ведьма не только над ним, но и над собой. Точно так же, как и он, уверенная, что никаких духов не существует.

Актриса. Мошенница. Но не сумасшедшая.

Так что Пьер быстро сделает дело и вернется в Управление. А в докладе напишет, что обращаться к потусторонним силам в расследовании — совершенно бредовая затея.

Он извлек из саквояжа сверток вощеной бумаги, перехваченный бечевкой. Лезвие ножа блеснуло в неверном газовом свете.

— Перчатка? — Ведьма подалась вперед, и Пьеру пришлось опустить взгляд, чтобы не уткнуться в ее декольте. Конечно, платье медиума, или как там она себя называет, обязано создавать антураж. И все же нужно хоть немного соблюдать приличия…

— Перчатка и два окурка. — Не глядя, Пьер протянул всё это ведьме. — Принадлежат одному человеку. Мы хотим его найти.

Ее рука на мгновение коснулась его, взяв улики. Ведьма не носила перчаток, и Пьер задержал взгляд на тонких пальцах с короткими разрисованными ногтями. Символы или буквы незнакомого алфавита. Нанесены нарочито грубыми мазками, резко выделяющимися на фоне утонченного и продуманного великолепия ее наряда. Пьер поднял глаза и встретился с ведьмой взглядом. Ах да! Он вытащил из портмоне тысячную купюру.

— Ого, вы точно из жандармерии?

Она снова усмехнулась уголком рта — теперь уже, наверное, своей догадке. Бумажка исчезла в складках платья, едва Пьер успел моргнуть. Взамен в его ладонь вернулся окурок.

Один из двух. Правильный. То есть наоборот.

— Проверяете? Что ж, понимаю. Этот окурок вы подложили. Здесь ваша аура, очень отчетливая. А еще это разные сигареты. Обе Celtique, но ваш знакомец курит самую дорогую серию. Приступим?

Она посерьезнела, будто время шуток прошло. Убрала с лица ухмылку, выпрямилась, как-то разом сбросив с себя шкуру той самой ярмарочной гадалки и начав выглядеть… Пьер сам удивился, когда нашел слово: профессионально.

Он понял, что уже с минуту бездумно пялится на ведьму, все так же держа на вытянутой ладони окурок, и засунул тот в карман. Гадалка? Медиум? Просто наблюдательная женщина? Надо признать, она сумела его впечатлить.

Ведьма положила перчатку и оставшийся окурок на журнальный столик с гнутыми ножками. Задержала на них ладонь. Огоньки пламени в светильниках разгорелись ярче. На газостанции увеличили давление? Сомнительно…

Ведьма открыла глаза. Она казалась бледнее, чем до этого, а глаза, наоборот, больше. Слишком большие, слишком выразительные, как и всё в ней. И немного…

— Вы ищете очень плохого человека. Хуже, чем думаете.

…Испуганные?

Пьер усмехнулся.

— Не смейтесь! Он специально оставил перчатку, чтобы посмотреть, что вы будете делать, к кому пойдете. Он следует за вами.

Она поднялась на ноги. Руку оставила на подлокотнике кресла, будто ища опоры. Маленькая — ниже, чем Пьеру показалось сначала, — хрупкая. Воплощенная беспомощность. Всей собой призывает защищать. И врет.

По крайней мере, что-то скрывает. Уж это Пьер различать умел.

— Где он? — спросил Пьер подчеркнуто безразлично. Будто не замечая игры ведьмы.

— Целая вереница призраков идут за ним… умоляют об отмщении.

— Где он? Говорите!

Она прикрыла глаза, и Пьер мог поклясться, что пламя в светильниках опять дрогнуло. Потом заговорила спокойным и деловым тоном, как в начале их встречи:

— Пистолет при вас или оставили в пальто?

Пьер хлопнул ладонью по кобуре.

— Хорошо. — Она слегка улыбнулась. — Через две минуты плохой человек с двумя компаньонами выбьют двери. В прихожей негде укрыться, будем ждать здесь. Тип в рыжем котелке носит доспех и ворвется первым. Прострелите ему голову или хотя бы ногу. Справитесь? Займите место слева от двери: у того, кто зайдет вторым, стеклянный правый глаз. Он замешкается, и вы без труда убьете его…

— Откуда… — голос Пьера дрогнул, — вы все это знаете?

Ведьма позвонила в колокольчик и сделала знак заглянувшей служанке. Быстрый кивок — та скрылась за дверью. Торопливо застучали каблучки.

— Едва я коснулась вашего человека, как убитые им заговорили со мной. Очень много голосов. — Ведьма массировала виски, будто у нее началась мигрень.

Пьер осмотрел комнату. У бордового дивана достаточно высокая спинка, чтобы скрыть его крупную фигуру. Ведьма нырнула за книжный шкаф. «Какое безумие, — подумал Пьер. — Почему я верю? Она же сбежит с моей тысячей франков, пока я ползаю за диваном».

— Мы так и не представились. — Ведьма нарушила тишину. — Мадемуазель Селин Вильре.

— Пьер Строгов.

— Немец?

— Русский. Пусть даже моей страны не осталось на карте…