Мю Цефея. Только для взрослых - Давыдова Александра - Страница 20

В обиде никто не останется — даже в случае неудачной подсадки оплодотворенной яйцеклетки у клиентов останутся приятные воспоминания о хорошем сервисе, фешенебельных палатах и вежливом и предупредительном персонале. Денег вам, разумеется, никто не вернет, и это тоже предусмотрено контрактом — но вы и сами не потребуете их назад. Лишь вздохнете украдкой и уже потом, дома, вспомните о букетах цветов, ежеутренне появляющихся на окне в палате, об идеальных чистоте и порядке в коридорах и смотровых, о дорогих, тысячи стирок выдерживающих халатах докторов и многокаратных, очень скромного вида часах тусклого сероватого металла на запястье представительного директора клиники, характеризующего его успешность и положение гораздо лучше трехсотсильного «Кайена» на больничной парковке…

И, вспоминая обо всем этом, уже не сможете не сказать удрученному неудачей несостоявшемуся отцу — а давай попробуем еще раз, дорогой, любимый, единственный, давай, а?.. И — даст. И даст еще, если не получится снова. Потом, конечно же, уйдет к другой — молодой, плодовитой, глупой, как пробка, но с такой, сука, родильной машиной вместо матки, что вы только диву будете даваться, встречая бывшего со все новыми и новыми отпрысками, как две капли воды похожими не на него, а на мамашку, и в какой-то момент он приедет к вам ночью пьяный и утащит в постель, и вы не станете сопротивляться и просто как следует ему дадите, совсем как в старые добрые времена, когда вы были молоды и больше всего на свете любили просыпаться и засыпать рядом, вместе, вдвоем, а вторым по силе желанием было родить общих детей, двоих или даже больше, и вы старались, старались, старались снова и снова, изо дня в день, и в ночь из ночи, и даже в обеденный перерыв, и на работе в тесных пыльных чуланчиках, где неудобно, но если очень хочется, то пофиг, а хотелось до скрежета зубовного, так длилось долго, пока не стало ясно, что тот аборт, который ты сделала от Кольки из параллельного в десятом, предвыпускном классе, потому что впереди были госы, но больше всего ты боялась даже не того, что папа рассвирепеет и прибьет сначала, как положено, Кольку, а потом уже тебя саму, нет, это было не так страшно, страшнее было то, что беременная ты не влезешь в то самое очумелое платье, которое купила на выпускной еще за год до него, и потому ты пошла ночью в травмпункт, и там за тоненькую пачку мятых бумажек тебе сделали больно, как даже Колька не сделал в самый первый раз, и ты поняла, что никогда про это не расскажешь никому на свете — так вот, его не надо было делать, тот аборт, а надо было рожать тогда маленького чернявого Коленьку, и черт бы с ними, с выпускным, с экзаменами, с институтом этим медицинским, пропади он пропадом, будь он неладен, господи, как же я все это ненавижу теперь, все эти клиники ваши блядские, в которых вам пипеткой, пипеткой, блядь, заносят в утробу зародыши будущего счастья, и вы улыбаетесь, радуетесь, что прижилось, и я улыбаюсь вам и поздравляю с этим самым будущим, а сама кричу внутри, кричу, кричу, кричу…

Разумеется, у вас с мужем все равно ничего не получится, и в одно прекрасное утро ты выпроводишь его из своей жизни обратно к новой семье и детям, его настоящим детям, которых он всегда хотел от тебя и которых ты теперь пытаешься научиться перестать ненавидеть, боже, какая адская языковая конструкция, но да и ладно, я так чувствую теперь, так воспринимаю, так говорю… А выпроводив мужа, вздохнешь, пытаясь почувствовать себя свободно, и пойдешь по рукам, ни с кем не задерживаясь надолго, никого больше не любя, обманывая, кидая, изменяя и предавая каждого, кто встретится на пути, мстя так за ту боль, те стыд и позор, которые живут в разгвазданном в кашу, ножищами грязными раздавленном сердце — там, где раньше жила любовь, и снова окажешься в конце этого страшного пути, словно замкнув свой круг земной, здесь, в месте, где из пробирок пипетками подсаживают в иссохшие матки не по-настоящему зачатых, искусственных, небогоугодных детей, где будут звать тебя уже не Лерочкой, а Валерией Игоревной и где будешь ты вышколенно улыбаться дорогим клиентам и их бесплодным, пустоутробым женам и подсматривать за мастурбирующими мужиками-альбиносами в свободные от работы минутки. Как мерзко-то, господи-и…

Лерочка сбросила наваждение, отогнала прочь наползший из прошлого морок, щерящийся сотнями фальшивых улыбок, стонущий бессчетными фальшивыми оргазмами, плетущий босхианский узор из тысяч заломленных за спину, заброшенных на плечи, раком поставленных тел, рук и ног, из зажатых в кулаке волос и до хрипа сдавленных глоток, из стиснутых до кровавых полумесяцев от ногтей грудей, мошонок и ягодиц, до встопорщенных виагрой и обмякших в сытом бессилии членов, таких разных и таких одинаковых, словно каждый раз насаживаешься, берешь, вколачиваешь в себя, сосешь и глотаешь только один, один и тот же, только разный, немного, самую малость или даже совсем на себя непохожий, но все равно — один, один, один, такой сладкий, такой мерзкий, такой отвратительный и желанный…

Лерочку несло на волне похотливой грезы, на сладострастно-порочном потоке полудремы-полумечты, на звуке зова неудовлетворенной плоти, на крыльях ненатешившейся страсти — домой, домой, в спасительный уют безмыслия, где все жесты давно отточены, а действия — отработаны до полного автоматизма. Где не нужно думать, потому что все мысли давно передуманы и думать их второй раз совершенно незачем, нет, и не просите, ни за что…

Ни. За. Что.

Думать она и не стала — просто знала, как надо. Нутряным ли женским чутьем, инстинктом ли неразумной самки, что живет в каждой из нас, прорываясь наружу с каждыми родами, а потом задремывает до следующего зачатия, безошибочно угадывая его момент, — чем бы то ни было, она поняла вдруг, что совершенно точно знает, что должна сделать.

***

В нужный день она удачно подменила в криохранилище тару с образцом спермы своего альбиноса на точно так же отмаркированный контейнер со смешанным с глицерином эякулятом одного из своих безымянных партнеров — тот, обрадованный перспективой бесплатного и незащищенного секса, распалился благодаря не то этому, не то принятому алкоголю настолько, что его и уговаривать ни на что не пришлось. Сам, как миленький, вовремя вытащил и сцедил в приготовленный контейнер, пыхтя, пуча глаза и одышливо охая в такт биению склизкой струйки в дно пластикового стакана.

Работа в клинике биорепродукции развязывала руки. Не надо было даже ничего придумывать — достаточно было просто делать свою работу. Только человек, четко знающий весь технологический процесс заморозки-разморозки, хранения и приведения в боевую готовность бесценного образца стопроцентно качественной спермы, смог бы заподозрить что-то неладное — и то вовсе не обязательно заподозрил бы. Пробиркой больше в центрифуге, усердно разделяющей «живчиков», и спасающий их при заморозке от гибели глицерин; лишняя пипетка в готовой к действию стойке в очередной «конвейерный» день, когда оплодотворяют бездетных по федеральной квоте — оптом, в порядке живой очереди, с проплаченным государством гарантированным минимумом удобств. Утилизация излишков донорского материала по протоколу для особо опасных биологических отходов, в желтых, испятнанных серпастыми значками и надписями «Biohazard!» экологически безупречных мешках…

А вот тут-то и стоп. Вот тут-то и перекочевала «отработанная» пипетка в Лерин заранее пришитый к поле халата особенный, тайный карман. А оттуда — в изящный дамский клатч, в компанию к вибратору с давно разряженным аккумулятором и упаковке презервативов с ребристой — «для нее» — поверхностью и давно закончившимся сроком годности.

Потом она ехала домой на таксисте-бомбиле в мятой «копейке», слушала курлыканье азербайджанского трип-хопа с ситаром и бог его знает каким еще национальным колоритом и могла думать только об одном: да! да! да! сейчас, сегодня, совсем уже скоро, еще бы немножко потерпеть, дотерпеть бы, эх, дотерпеть!..

Сводило от нетерпения зубы, как тогда, давным-давно, когда одноклассник Колька жарко дышал ей в шею и шарил влажной ладошкой в простых хлопчатобумажных плавочках с медвежатами, а она лишь млела, надеясь, что сегодня он наконец зайдет дальше, еще дальше, туда, куда так давно уже хочется, чтобы он зашел, и было сладко и немного страшно.