Славянский меч
(Роман) - Финжгар Франц - Страница 76

— Ступай за мной! — грубо произнес он.

Испуганной голубкой беззвучно последовала за ним девушка.

Войдя в дом, Рустик повернулся к Ирине.

— Лгунья!

Девушка затрепетала, по щекам ее покатились две слезинки.

— Почему ты так жесток, дядя?

— Лгунья! — повторил он еще резче. — Дома ползаешь на коленках, богомолка, а в Константинополе путалась с варварами, язычниками! Позор!

Гордость пробудилась в душе Ирины. Она выпрямилась, устремила взгляд на дядю, слезы ее мгновенно высохли.

— Тот, кто сказал это, бесстыдный лжец! Моя совесть чиста! — твердо произнесла она.

— Молчи, не вызывай моего гнева! Ты осквернила честь дворца, отвергла любовь начальника конницы Асбада и спуталась с язычником.

— Асбада я никогда не полюблю, он мне противен!

— А все-таки ты будешь его женой! Такова воля священной августы, таково желание Асбада, таков мой приказ!

— Никогда! Скорее умру!

— Завтра же возвратишься во дворец, откуда ты убежала. Лгунья! И больше не убежишь, потому что тебя будет сторожить префект Рустик.

Ирина в ужасе отшатнулась, колени ее подогнулись, и она повалилась на пол.

— Дядя… не губи меня! Смилуйся надо мной, Христе боже! — вырвалось из скорбящей груди.

Губы ее сомкнулись, по телу прошла судорога.

Подбежала Кирила. Два раба подняли потерявшую сознание девушку и отнесли ее в спальню.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Одолев антов, славинское войско с победой возвращалось в град Сваруна, чтобы там, под липой, принести богам обещанные жертвы.

Дикие вопли сотрясали воздух, из охрипших глоток неслись боевые песни; упиваясь радостью победы, люди затевали кровавые потасовки. Целые вереницы пляшущих на ходу юношей тянулись по лугам и безбрежным степям. Зрелые мужи густыми толпами шли по полям, размахивая над головами окровавленными топорами и славя Перуна. Посередине пастухи гнали захваченные стада мычащих коров и блеющих овец. Вслед за скотиной тащились полумертвые от жажды анты, которых славины полонили в бою. Связанные, опозоренные, униженные, шагали братья среди братьев, рабы среди свободных. Исток и Радо вместе с конницей ехали далеко позади главного войска. Исток не различал отдельных криков. Он слышал только победный рев разбушевавшегося людского моря, гул земли, шум лесов и свист ветра.

Исток понимал, что победа одержана только благодаря ему. Это он обратил вспять гуннов, разогнал аланов, союзников антов, сразил предателя Волка. Войско уважало и чтило его, но в сердце юноши не было радости. Печально смотрел он на окровавленные копья и почерневшие от братской крови топоры. Рука его дрожала, когда он вытирал меч о росистую траву. Ведь следы крови на мече вопияли о том, что ему пришлось замахнуться на Волка — предателя, но брата! Пагубная мысль родилась не в голове Волка. Ее посеял враг Тунюш.

Молча, задумчиво повесив голову, ехал Исток. Длинные волосы его упали на лоб, подбородок касался холодного доспеха. И конь, словно чувствуя печаль Истока, тоже повесил голову. Все думы юноши сходились в одной, главной мысли: как объединить поссорившихся братьев, как собрать их в могучее войско и вернуть порабощенные земли на том берегу Дуная; а потом можно будет ударить еще дальше, за Гем, пригрозить Византии и разыскать Ирину. Он поклялся небом, всеми богами, белыми костями своих павших братьев и Христом, которому молилась Ирина, что не успокоится до тех пор, пока славин снова с любовью не обнимет анта.

Чем ближе подходило войско к граду, тем сильнее становился шум: воинов вышли встречать женщины и девушки. Все, кто мог, оставляли дом, хватали овцу или козленка, наливали медовины в тыкву и спешили к войску громогласно праздновать победу.

Радо, ехавший возле Истока, тоже молчал. Но его голова не падала на грудь. На его челе не было теней, глаза не омрачали горькие мысли. И шлем свой он не снял с головы. С гордостью посматривал Радо на закрывавший широкую грудь сверкающий доспех, от которого отражались ослепительные солнечные лучи. Жарко горело сердце Радо. Улыбка играла у него на губах, когда он представлял себе, как девушки в венках с песнями спешат им навстречу. Впереди он видел Любиницу, дочь славного Сваруна, которая краснеет, словно ранняя зорька, подавая венок брату Истоку и ему, Радо, своему возлюбленному. Он считал дни, оставшиеся до той счастливой минуты, когда он введет ее в свой дом, покажет ей овец и загон своего отца Бояна, которые станут его собственностью. Занятый этими сладкими мыслями, он невольно натянул повод, жеребец под ним заржал и весело ударил копытом по сухим веткам, что трещали и ломались под ногами.

На четвертый день, после того как войско оставило поле боя, оно подошло к граду Сваруна. Юноши помчались по долинам, поспешили через горы, чтобы возвестить о его возвращении. Кипела радость, хриплые голоса затягивали давории, трубачи заглушали песни своей громогласной музыкой, а скотина жалобно мычала, словно предчувствуя, что близится час, когда ей придется лечь на жертвенники и погибнуть под ножами, чтобы насытить голодных.

На заходе солнца перед войском раскрылась родная долина. Обработанные поля приветствовали воинов.

Исток вырвался из глубоких раздумий. Надел шлем, поправил волосы, взмахнул мечом, и конница помчалась. Кроваво-красные лучи угасающего солнца озарили доспехи и шлемы, кони заржали. Вскоре впереди показался укрепленный град Сваруна. Юноши придержали коней. Все с нетерпением ждали, когда отворятся ворота и оттуда выйдет толпа нарядных девушек, впереди них — Радован, а между ними — старейшина в белой одежде.

Первые всадники уже поднимались на холм, а все войско заполонило долину, когда ворота отворились. Первым показался Радован с лютней, за ним высыпала толпа девушек. Радо устремил на них свой соколиный взгляд, ища лицо Любиницы, ее белоснежные одежды. И вдруг брат и суженый девушки в один голос воскликнули:

— Что случилось? О Морана!

В знак печали у девушек были распущены по плечам волосы. А лютня Радована стонала так горько, что у Истока сжалось сердце.

— Что случилось? Неужели умер отец? Его не видно. Где Любиница? Ее тоже нет.

Воины, ехавшие сзади, помчались что есть духу, чтобы скорей узнать, какая беда постигла племя. А тем временем передние ряды уже смешались с встречавшими. Рога на мгновение стихли, давории смолкли, вокруг разнесся женский плач. Воины замерли, немо глядя на град, откуда к Истоку спускался Радован.

Протяжно и тоскливо застонала струна и замерла. Сокрушенный и уничтоженный, склонился Радован перед Истоком. Глаза его были заплаканы.

— Что произошло, Радован? Говори! Страх терзает меня…

— О почему, Исток, ты его не убил? О почему я не отбил ее, проклятья на мою старую голову!

— Не болтай! Не мучь меня! О ком ты говоришь?

— О псе, о коровьем хвосте, о дьяволе, о-о-о-о, почему ты не убил его?

— Тунюш напал на град, на отца?

— Где Любиница? — закричал Радо и скрипнул зубами.

— Любиница! — повторил Исток и стиснул рукоятку меча.

— О… о… он украл ее…

Радован зарыдал, как ребенок, и опустился в пыль посреди дороги. Юноши, побледнев, смотрели друг на друга. Их окружили воины, печальная весть о похищении Любиницы передавалась из уст в уста. И тогда раздался голос старого славина:

— В погоню! На гуннов!

И словно из всех душ вырвал он эти слова, зашумели воины — будто вихрь пронесся над градом:

— В погоню! На гуннов! Смерть им! Гибель гуннам!

Исток и Радо поехали к Сваруну. За ними тронулись старейшины Велегост и Боян с товарищами. Двор наполнился народом. Люди с сочувственными словами подходили к Сваруну, который сидел на колоде перед домом и утирал слезы, катившиеся по длинной бороде.

Исток опустился на колени и взял его за руку.

— Не плачь, отец! Мы отомстим за Любиницу.

— Мы спасем ее, старейшина, если только она жива! Этот меч разрубит пополам беса Тунюша!

Радо схватился за рукоятку, обнажая свой меч. Все снова зашумели: