Славянский меч
(Роман) - Финжгар Франц - Страница 56

Исток дрожал от желания самому вмешаться в схватку. Пальцы его правой руки судорожно сжимались, будто искали рукоятку меча, но натыкались лишь на обрывок цепи, свисавшей с шеи.

Все молчали в тревоге. Эпафродит прислушивался, пытаясь по звукам определить исход боя. Удары доносились реже, крик утих, до его ушей долетели лишь громкие стоны.

— Победа! — первым произнес Нумида.

— Греби! — резко приказал Эпафродит.

Нумида схватил весло и стал помогать могучему гребцу.

Лодка помчалась, как речная форель.

Когда все затихло, Исток склонился к руке Эпафродита и поднес ее к губам. Горькие слезы выкатились из глаз воина.

— Господин, долг мой велик!

— Я просто заплатил тебе свой!

Исток еще раз поцеловал ему руку, помолчал и дрожащим голосом спросил:

— А где Ирина?

Вся душа его, вся жизнь стояли за этими словами.

— Она спасена, Исток! Ее нет в Константинополе!

Колени Истока коснулись дна лодки, и он положил голову на мягкую одежду Эпафродита.

— Христос пусть заплатит тебе, я принесу за тебя жертвы богам — сам я не в силах тебя отблагодарить!

Грек растрогался. Обеими руками он приподнял голову юноши.

— Исток, как родную дочь я люблю Ирину, как жемчуг буду беречь ее для тебя. Не спрашивай, где она. Ибо сердце твое позабудет обо всем и ты последуешь за ней — на погибель. Клянусь Христом, ты скоро обнимешь ее. Верь Эпафродиту. Она достойна божьей любви, и ее хранит господь!

— Ее хранит господь… — задумчиво, и веря и сомневаясь, повторил Исток его последние слова.

Они умолкли. На лицах их было выражение таинственности и надежды.

Лишь один Нумида радостно улыбался и внимательно следил за большим челном.

Наконец они подошли к пристани Эпафродита. Нумида смотрел назад, пронзая взглядом ночную тьму.

— Подходят, — громко произнес он, пока остальные высаживались на берег.

Только тогда зашевелился на дне лодки скорчившийся там Спиридион. Зубы его стучали от пережитого испуга, он судорожно прижимал к себе мешок с деньгами.

— Плати, господин! — были первые его слова.

— Как ты теперь вернешься? Зачем ты сел в лодку?

— Плати, господин, плати, и я убегу!

— Убежишь? — изумился Эпафродит.

— Не могу я возвратиться назад, не смею. Пока ты освобождал Истока от цепей, я увидел смерть. И побежал за деньгами, которые накопил с таким трудом. — Он теснее прижал к себе мешок. — Да, я убегу! Заплати мне, господин! Тысячу, как ты сказал, тысячу золотых!

— Ты получишь их, получишь даже больше. Хочешь ехать со мной?

— Окажи мне милость, с охотой!

— Нумида, посади Спиридиона на парусник! Там ты получишь деньги.

Подоспел большой челн, который гребцы гнали с бешеной скоростью. Несколько рабов погибло. Из воинов-славинов никто не был даже ранен.

— Быстрее на коней!

Все поспешили к конюшням. Там их уже поджидали пятнадцать отборных палатинцев-славинов в великолепном убранстве. Двадцать два оседланных и взнузданных коня храпели и рыли копытами землю.

Среди всадников был и Радован. На голове его сверкал позолоченный шлем, на груди сиял серебряный доспех.

Эпафродит весело улыбнулся старику, увидев его в боевом снаряжении.

Заметив Истока, бледного, в истлевшей тунике, с цепью на шее, Радован кинулся к нему и слабыми руками прижал его к сердцу; задыхаясь от слез, он шептал:

— Исток, Исток, сын мой! Как трудно было мне спасти тебя…

Не прошло и нескольких минут, как на Истоке уже были доспехи магистра педитум, золотой орел горел на его груди, а на поясе рядом с мечом висел маленький мешочек с камешками из шлема Хильбудия. Хоть и торопился Исток, но не позабыл про него.

По граниту Средней улицы зацокали подковы, а у Адрианопольских ворот Исток, магистр педитум, прокричал пароль, который сообщили ему бежавшие с ним палатинцы.

Часовые распахнули створки ворот, отдали честь, и всадники бешеным галопом вырвались из Константинополя на свободу.

В тот же час поднялись паруса, ветер расправил, наполнил их, и торжествующий Эпафродит вышел в открытое море.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Уже на заре следующего дня всколыхнулся весь Константинополь. Словно пожар в степи, раздуваемый вихрем, полыхала весть о таинственных событиях минувшей ночи. Она обожгла клиентов у дверей почтенных консуларов и преторов, богатых сенаторов и лукавых купцов. Точно ревущий дракон, достигла она форумов, докатилась до лачуг сброда на Золотом Роге, овладела толпами народа на широкой Месе. «Исток, Эпафродит!» — в ужасе шептали увядшие губы именитых горожан, едва они пробуждались от сна. «Исток, Эпафродит!» — вопила толпа, влюбленная в эти имена. Исток — прославленный воин, блестящий центурион; Эпафродит — самый щедрый благодетель на ипподроме! Толпа понимала, что навсегда лишилась наслаждения, которое сулили на грядущих играх участие славина Истока и неизменно щедрая длань Эпафродита. Ослепленная корыстной любовью к своим кумирам, толпа позабыла о Византии, позабыла о костлявой руке всемогущего деспота, который страшно мстит за любое бранное слово, направленное против него либо против сверкающего нимба священной августы. Толпа неистовствовала. Оборванная, полуголая, она кишела на грязной улице, соединяющей Рабский рынок с форумом Константина, она валила по Царской дороге под аркады Тетрапилона на форуме Феодосия. Зеленые подослали к ней хорошо оплаченных подстрекателей; те возмущали народ против императрицы, угрожали дворцу кулаками, вопя при этом: «Убийца!»

Шум нарастал; толпа, будто полая вода, затопила мраморную площадь Константина, подступив к громаде императорского дворца. Людской вал вздымался все выше, крикуны вырастали будто из-под земли. Многим из них не было никакого дела до Истока и Эпафродита, просто подвернулся случай дать выход накопившейся злобе, и они открыто проклинали императрицу и деспота, зло издевались над ними.

Только что проснувшийся дворец пришел в волнение. Асбад на рассвете узнал о том, что произошло ночью. Он примчался во дворец, наорал на офицеров, избил солдат и, наконец, выделил отряд герулов и германцев, чтобы схватить и бросить в казематы всех ночных часовых. Асбад боялся императора и Феодору и во что бы то ни стало хотел спрятать концы в воду. Однако услыхав, что ночью скрылось двадцать лучших воинов-славинов, что конница промчалась через Адрианопольские ворота, одурачив караул, он растерялся; вопя, он отдавал приказ за приказом, и сбитые с толку офицеры не знали, какой из них прежде выполнять. И вдруг еще этот бунт на улицах! Придворные дамы дрожали в испуге, евнухи скользили как тени, скрюченные, трясущиеся. Все зажимали уши и жались по коридорам. А снаружи набегали волны, крики воодушевляли толпу, бешеные удары сотрясали ворота Большого дворца.

Феодора проснулась и позвала Спиридиона. Ударила молоточком из слоновой кости по диску один раз, второй, третий — молоточек сломался. Евнуха не было. Вбежали перепуганные рабыни, с воплями повалились на колени.

— Восстание! Бунт! Ужас! Чернь разгромит дворец!

Феодора побледнела, закусила губу, черные стрелы бархатных бровей переломились.

— Асбада ко мне!

Рабыни разбежались, Феодора осталась одна. Она стояла посреди комнаты, распущенные волосы темными волнами сбегали по спине и по взволнованно вздымающейся груди. Мелкая дрожь сотрясала тело, но взгляд сверкал мужеством и самообладанием.

В мгновение ока Асбад оказался у ее ног, ища губами белую туфельку.

Но императрица отдернула ногу, пренебрегая дворцовым этикетом, топнула по мягкому ковру и приказала:

— Бей их! Чего ждешь?

— Светлейшая августа, море людей, караул невелик! — бормотал он прерывающимся голосом, не осмеливаясь взглянуть на женщину с поднятым кулаком, возвышавшуюся над ним, словно амазонка.

— Бей, сказала я! Руби, пробейся сквозь этот сброд, ищи помощи в казармах! Ступай!